Никки Каллен - Арена
— Откуда вы знаете про театр?
— Белинда Свон была моей соседкой по вагону…
— О, бедный…
— Да, мне больше понравилась Мелисса.
— Мелисса славная девочка; она занимается в моей группе, но рисовать — это не ее; Мелиссу надо было отдать в музыкальную школу: она чудесно поет; вернее, напевает, когда воткнется в рисунок и не замечает ничего вокруг. Правда, у нее из-за угрюмости отца и властности Белинды уже начинаются проблемы с общением; Мелисса стала бояться людей.
— Я думаю о ней. Я услышал, как она поет в коридоре в поезде… И теперь переживаю, что погибает такой талант. Она может быть второй Нетребко.
— Завидую.
— Чему?
— Что вы думаете о ней, — Перл не оборачивалась; слушала, как он осторожно идет за ней, будто по хрупкому, из трех досок всего, мосту.
— У вас же… вы же уже обручены.
— Да… С Нимом… Белинда влюблена в Нима…
— Как и полгорода.
— А вы…
— Я не влюблен. Я его еще не видел.
Она засмеялась.
— Я не об этом. Вы влюблены? Встречаетесь с кем-нибудь? Живете?
— С другом. Его зовут Макс Дюран. Может, слышали? Он писатель, фантаст.
— Да, читала что-то, красивое, про вампиров. «Улица Жанны д'Арк под снегом». И фильм смотрела. Вернее, сначала посмотрела фильм, а потом прочитала книжку.
— Там моя музыка.
— Здорово. Очень красивая; я ее в плеере слушала постоянно; теперь опять буду…
Снег остановился.
— Перл, послушайте…
— Не хочу. Вы же скоро уедете… Чего вам бояться? Расскажите мне про Макса.
Снег задумался: легко сказать — расскажите про Макса; что? как он сидит в своих инфантильных пастельных пижамах на кухне, курит ментоловые сигареты, чешет пушистую голову; или решает что-то сложное в кабинете, на доске, тонкий, хрупкий, как старинное стекло, в облегающем свитере, темно-синих джинсах; орет, когда ничего не получается, толкает доску, она прокручивается и ударяет его по лицу, как в кинокомедии; катается на велосипеде летом, без руля; и солнце сияет в его волосах — золотых и серебряных…
— Он потомок старинного французского рода; он здорово готовит; он очень страстный и стремительный; он фантазер; он маленький; он курит ментоловые сигареты; мы с самой школы вместе; любим одних писателей и оперу; читаем друг другу свои вещи и играем в шахматы, ходим в кино; он католик и каждое воскресенье будит меня после мессы, потому что купил свежих круассанов с шоколадом и сыром и надо с ними вот сейчас сесть и попить чаю…
— Вы гей? — тихо спросила она.
— Нет, — Снег понял, запустил пальцы в волосы, — мы живем вместе, и нам хорошо вместе… мы просто ученые, понимаете? Нам интересны книги, музыка, наши достижения. Макс математик, причем очень хороший, он доктор математических наук, и его книги по математике, а не про вампиров расходятся теми же тиражами… он почти Хокинг… Ну а я увлекаюсь химией, медициной; читаю лекции молодым врачам… нам немножко не до женщин…
— Так… у вас совсем нет девушек? Вообще? — Перл остановилась, повернулась, Снег в нее врезался, схватил за руки, чтобы не упасть; так они стояли, он — обнимая ее, поймав равновесие; и каждый думал: только бы по тропинке больше никто не пошел…
— Хм, я думаю, у Макса много женщин, он весьма популярен; у него толпы фанаток и среди читательниц, и среди аспиранток… иногда он не приходит ночевать, возвращается весь измученный, пропахший вином и духами, ругается, что его режим нарушен, идет в душ, стирает одежду… потом что-нибудь готовит, чаще пасту, и успокаивается…
— А у вас? Разве вам не попадались прекрасные преступницы, эдакие Миледи?
— Бывает… разное… — ответил он, а Перл встала на цыпочки и поцеловала его в самый краешек губ; Снег вздохнул и поцеловал ее крепко; свет вокруг них погас, будто из вежливости.
— Ветер или снег, — сказала она, отстраняясь, — ну вот, теперь спектакля не будет.
И тут же свет загорелся снова, а на тропинке послышались голоса; она взяла его под руку, и они дошли наконец до театра — настоящего замка, маленького, но со рвом, вода в нем заледенела; с горбатым мостиком, бойницами, с пылающими факелами на входе; «сейчас не видно, — сказала Перл, — но у него четыре разных фасада; это оригинальное здание; шедевр архитектуры; здесь и раньше был театр, но он горел; ребята его полностью реставрировали; оживили; а «Песочные часы» — во внутреннем дворе инсталляция есть; но сейчас темно, не увидим»; «да-а… кажется, что здесь есть и призраки — какой-нибудь задушенный в заговоре король; прячется в парадной спальне» «вполне может»; внутри множество лестниц, коридорчиков; будто Хогвартс, подумал Снег; множество уголков, где можно посидеть: в кресле, на скамеечке, на пуфиках, подушках, прямо на полу — золотых и алых; и все было в рисунках: двери, окна с разной погодой и видами, колонны; Снег чуть не попытался войти в одну дверь, такой настоящей она выглядела; на контроле стоял очень красивый юноша, рыжеволосый, кареглазый, в алом с золотом камзоле; он продавал и проверял билетики — плотные, золотистые; «привет, Ив», — сказала девушка, он кивнул; «это Ив Уэйн, — улыбнулась она, — он душка». Зал был круглый, но без лож; только ряды алых кресел; они сели очень близко — в третьем ряду; пришлось протискиваться, зал был битком; «где конфеты?» — спросил Снег; Перл засмеялась, открыла замшевый вишневый клатч — он был полон круглых конфет в золотой фольге; занавесов висело несколько — алый, золотой, прозрачный; действо захватило Снега с первой секунды; сцен было две: одна классическая, а над ней, чуть вглубь — вторая, как этаж выше; это оказалась радиостанция; на ней два диджея вели эфир: курили, пили кофе, дремали, говорили всякие разности о смысле жизни, цитировали книжки, ставили музыку и когда она начинала играть, внизу, на первой сцене, разыгрывались сумасшедшие штуки: ребята переодевались в Элвиса, или в группу Take That, или в Битлз, или в Metallica, или изображали старый джаз-бэнд в белых костюмах и шляпах, или просто выезжал черный блестящий рояль, и кто-то играл и пел что-то нежное; они пели не под фонограмму, а сами, кавер-версии; чудесно двигались; но это было не главное на первом этаже жили три парня — их в одну неделю бросили девушки, и они сначала напились, потом поехали жить, как Торо, в лес, на берег реки, в маленький домик; и размышляли там о жизни; один из них работал на радио, и взял с собой радиоприемник, и слушал его там, и плакал, грустил, радовался, вспоминал все время свою девушку; другой валялся в гамаке и читал, и больше ничего ему было не нужно; а третий стал видеть Деву Марию и всех святых, ходить по воде, и из его следов росли розы; Снег знал эту историю: это было что-то из жития святого Каролюса; не так давно канонизированного Ватиканом военного священника; он знал человека, лично знакомого с Каролюсом Дюраном, — а Макс гордился, что они однофамильцы. Главным героем был мальчик, который скучал по своей девушке и постоянно слушал радио, — а вовсе не святой Каролюс; Снегу понравилось, что смещен акцент, мальчика играл Ин, тот рыжий, что стоял на входе; он сидел на краю сцены, болтал ногами и говорил, а зрительный зал был рекой… Спектакль ставили без антракта; «вам понравилось?» — повернулась она к нему; «да, очень, я даже забыл есть конфеты»; Перл пересыпала их из клатча ему в карман пиджака; он успел переодеться после морга в очередной черный бархатный пиджак с синим отливом, под цвет глаз; в белую рубашку, приталенную, которую носят поверх джинсов; выглядел как с рекламы новой туалетной воды, которая стоит столько, сколько новый «Стенвей».
— Я чувствую себя звездным небом, — сказал Снег, потянулся, хрустнул косточками, — бесконечным и полным тайн; это здорово.
— Они сами пишут сценарии, — Перл рассказывала так вдохновенно, будто это ее собственная придумка, будто ребята из театра — ее создания, она пишет про них по ночам в бархатный блокнот, — у них есть классный спектакль, смешной такой, а-ля ситком «Теория большого взрыва», где они все живут в одной квартире и все очень разные: ботаник, поэт, рокер, врач и игрок в покер; еще есть пьеса про смотрителя маяка; а иногда они переигрывают какие-нибудь известные фильмы — гангстерские, типа «Казино», «В джазе только девушки», «Парни Аль Капоне», — будто бы для владельца кинопроката, у которого крадут постоянно кассеты; ну, знаете, как в «Перемотке», только там они размагнитились; у нас на самом деле есть классный прокат, он называется «Голливудские копы»; его хозяин — Джош Оранж, он такой обаяшка; молодой, веселый; он собирает все гангстерские фильмы и про полицейских — всякий трэш, как он сам говорит; и кабинет у него сделан под офис старых частных детективов типа Марлоу: стеклянная дверь, стол, ящички с алфавитом; он спектакли эти снимает на камеру, и их потом действительно можно взять у него в прокате, на кассете или диске, и посмотреть дома.
— Джош Оранж… что-то знакомое…
