Любен Дилов - Незавершенный роман студентки
– Почему же неприлично? Я не буду смотреть.
– А я вам не верю. Вы производите впечатление очень любопытного мужчины и наверняка любите подглядывать за купающимися женщинами.
Шрам на лице мужчины побагровел. Но он ответил с достоинством:
– Мужчина не был бы мужчиной, если бы не проявлял любопытства к женщине.
Она села на плащ, который он постелил у самой воды и, показав на корзинку с грибами, спросила:
– Зачем вы их собрали?
– Чтобы есть. Хотите, поджарю вам один?
– Но ведь они ядовитые!
– Будьте спокойны, я с детства грибник и знаю все грибы.
– Ay нас все грибы ядовитые. Все мутировали и пропитаны ядом.
– Где у вас?
– В двадцать четвертом веке.
– А-а, так значит, это машина времени?
– Я понимаю, вам трудно поверить в такое. Впрочем, меня тоже никто не сможет заставить есть ваши грибы, как бы вы не уверяли меня, что они съедобны.
– А я подумал, что вы Мата Хари, – сказал он насмешливо, вытаскивая из походной сумки термос.
Она отказалась от предложенного кофе, но настояла на том, чтобы он рассказал ей, кто такая Мата Хари. И он рассказал ей о знаменитой красавице шпионке времен первой мировой войны.
– Да, мы, историки, нечто в этом роде, – засмеялась она. – Значит, вы считаете меня красивой?
– Выходит, вы тоже историк? – забыв о комплиментах, спросил он.
– Пока еще не совсем. Я – третьекурсница. Учусь. На факультете истории древней Европы.
– Зато я уже кандидат исторических наук! – похвастался он.
– Чудесно! Значит, мы коллеги. И когда же вы будете сдавать кандидатский?
Возникла краткая пауза, он решил, что девушка разыгрывает его, но потом понял, что она действительно не знает, как присуждается кандидатская у них, в двадцатом веке. Он все объяснил ей. И будущая историчка уже не позволяла себе больше никаких насмешек, потому что знала: многое из жизни прошлых веков так и останется непонятным для людей двадцать четвертого века.
– Вас называть Мата или у вас есть свое имя? – осмелев, спросил кандидат.
– Зовите меня Цианой.
– Хорошо звучит! А означает ли что-нибудь ваше имя?
– Мой отец химик, и перед тем, как мне родиться, занимался цианистыми… А почему вы смеетесь? – спросила она, заметив, что он улыбается…
– Извините, но… я представил себе, что вашего отца зовут Калием, и получилось Циана Калиевна.
Она тоже засмеялась.
– Эй, прекрасная отравительница – напыщенно произнес он, пытаясь изобразить манеры древних болгар, жизнь и обычаи которых они изучали. – Вы скажете мне наконец правду о себе?
Она добросовестно рассказала ему и о темпоральной машине, и о том, как они в двадцать четвертом веке посещают на ней те времена, сведения о которых очень скудны. Еще она рассказала ему очень много интересного, чего не должна была рассказывать, и кандидат не поверил ей, ибо расценил эти россказни не более как «прекрасную мечту историка». Извинившись, он заметил, что хороший историк должен быть осторожным с фактами.
– Значит, сейчас я не должна верить своему первому впечатлению? Что вы красивый и приятный мужчина? Жаль, я хотела пригласить вас прогуляться в машине.
Кандидат смутился, и девушка поинтересовалась: свойственно ли смущение мужчинам двадцатого века вообще или только историкам и грибникам. Затем вскочила и спросила, разлепляя костюм спереди:
– В этой реке нет крокодилов?
Увидев ее обнаженной, кандидат окончательно смешался.
– Мне отвернуться или уйти? – спросил он.
– Поступайте соответственно требованиям вашей эпохи, – ответила она, нежными ножками ступая по траве, и вошла в реку. Грудь ее показалась над водой.
– Почему бы и вам не искупаться? Это все же неправильно: вы изучаете меня, а я не знаю, как выглядит мужчина из прошлого. К тому же, противоестественно. Только будущее имеет право знать, как выглядит прошлое, наоборот – запрещено.
Поскольку Циана изучала древнюю историю, то она, естественно, не могла догадаться, что если скажешь подобное не такому уж и древнему мужчине двадцатого века, то он вряд ли разденется. Мужчины двадцатого века очень боялись сравнений.
– А мне не жарко, – ответил on, поспешив стереть с лица пот несвежим платком.
Грязный платок не вызвал у Цианы отвращения. Она была тронута его умением лгать. Казалось, еще немного, и она влюбится в него. Особенно ее волновало, как он краснеет. Выходя из воды, она направилась прямо к нему и спросила:
– Я отвечаю современным требованиям?
– Вы божественны! Вы настоящая Фрина! Циана отметила, что он все время сравнивает
ее с какими-то неизвестными ей женщинами.
– Кто она такая, эта Фрина? – спросила Циана, стирая с себя ладонями воду.
Ее движения свидетельствовали о попытках соблазнить его, но Циана не знала, что в двадцатом веке это расценивалось именно так. Он повернулся к ней той половиной лица, на которой был шрам, и произнес возмущенно:
– Какой же вы специалист по древней истории, если имя Фрина ни о чем вам не говорит?
Она напомнила ему, что росла тремя веками позже него, а значит, и информации получено больше, но мозг жителей двадцать четвертого века за это время не увеличился ни на миллиграмм, поэтому, в силу необходимости, отбор информации более жесткий. Однако вся информация о прошлом у них зарегистрирована. И она, мол, посоветовала бы ему не очень-то задирать нос, что в двадцатом веке ученый историк представляет собой заметную фигуру. А под конец заявила: с какой это стати он сравнивает ее с неизвестной ей женщиной, что за нравы у них такие. А если уж заговорил о какой-то Фрине, пусть расскажет, кто она.
Пусть и древний, кандидат все же нравился Циане. Он рассказал ей необычайно красивую историю о великом древнегреческом скульпторе Праксителе и его натурщице Фрине. Циана всплеснула руками – так же делали девушки и в двадцатом веке, – и воскликнула:
– Ах, наверное, это очень здорово – быть гетерой! Для первой научной степени я обязательно возьму тему Праксителя!… Скажите, а что это у вас на лице, герб, что ли?
Шрам на щеке кандидата действительно напоминал герб.
– Нет, это след от подковы. На счастье, – ответил он и улыбнулся, и улыбка говорила о том, что у него есть какие-то комплексы, связанные с появлением шрама.
– А что такое подкова? – спросила она.
И кандидат объяснил ей, что у них принято подковывать лошадей, ослов и так далее (в цивилизации Цианы лошади жили в заповедниках и на свободе, и она никогда не слышала о том, что их подковывали). А под конец добавил, что лично у него подкова ослиная и счастье у него тоже ослиное. Но она не поняла шутки и спросила:
– Это ваш обычай?
– Да какой там обычай. Просто, когда я был маленький, меня лягнул осел. Вот и все.
– Настоящий осел?! – восторженно завизжала Циана, словно большего счастья, чем лягнувший тебя осел, трудно себе представить.
– Ненастоящие лягаются иначе, – добавил кандидат, и снова двадцать четвертый век не понял двадцатого.
– Можно я потрогаю? – протянула она руку к его щеке и вздохнула ностальгически. – A y нас уже и шрам нельзя заиметь. Есть специальные регенерирующие средства, и кожа моментально восстанавливается.
– Вам действительно нравится? – озадаченно прошептал «двадцатый век», замерев под ласками «будущего».
– Сначала я подумала, что это клеймо, тавро. Ведь когда-то рабов клеймили, чтобы они не убегали. Но поверьте, так даже очень хорошо.
– Э, коллега, вы совсем запутались в веках! Скажите спасибо, что вы не у меня на экзамене! – добродушно засмеялся он, и вдруг девушка вскочила и встревоженно произнесла:
– Конец контакта!
– Что? – неприятно удивился кандидат исторических наук.
– Я сказала, конец контакта! Мне пора возвращаться. А вы очень хороший рассказчик. Но для историка это опасно. Все же, историк должен больше доверять фактам, а не собственному воображению, – снова подшутила она над его сентенциями.
Он обратил внимание, что ей доставляло удовольствие злить его, и подумал: возможно, я ей понравился. – Останьтесь еще. Я очень прошу вас! – пошел он за нею следом.
– Нет, мне действительно пора. Я должна успеть стереть все то время, что была с вами. Иначе меня завалят на экзаменах. Ведь я не имела права вступать в контакт.
Кандидат не понял ее, в чем не было ничего удивительного, ведь он, историк, не разбирался в темпоральных машинах.
– Но зачем стирать? – спросил он. – Разве это время было для вас неприятным?
Циане тоже не хотелось расставаться с кандидатом, и она решила откровенно рассказать ему, что это ее первый самостоятельный полет и что по программе она должна была «привремениться» в другом времени (кандидат не сразу сообразил, что машина времени не приземляется, а привременяется) и сразу же лететь обратно, не нступая в контакт с эпохой, в которую попала по ошибке. И только теперь, говоря все это, Циана Вдруг поняла, какую непростительную ошибку совершила.
