Роджер Желязны - Миг бытия так краток
Я попытался догнать участников действа и выпил пинту рома, но разрыв был слишком велик. Миштиго продолжал потягивать кока-колу из принесенной с собой бутылки. Никто не замечал, что он голубокожий, но, впрочем, мы попали сюда довольно поздно, и все уже зашло слишком далеко, так что пусть идет своим чередом.
Рыжий Парик стояла в углу с надменным и вместе с тем испуганным видом. Она держала бутылку под рукой, но ни разу к ней не приложилась. Миштиго держал под рукой Эллен, и не более того. Дос Сантос стоял около двери и следил за всеми — даже за мной. Хасан с отсутствующим видом сидел на корточках у стены справа и курил трубку с длинным черенком и маленьким чубуком.
Песню завела, полагаю, Мама Жюли. Другие голооса подхватили ее:
Papa Legba, ouvri baye!
Papa Legba,
Attibon Legba, ouvri baye pou pou passe!
Papa Legba…
Это продолжалось, продолжалось и продолжалось. Меня начало клонить в сон. Я выпил рома, почувствовал еще большую жажду и выпил еще.
Не знаю, сколько времени мы там пробыли, когда это случилось. Танцоры целовали столб, пели, гремели тыквами и брызгали водой. Пара хунси вели себя, словно одержимые, и болтали что-то невнятное, мучной узор на полу весь расплылся, а в воздухе плавали клубы дыма. Я прислонился к стене и, полагаю, глаза у меня на минуту-другую закрылись.
Звук раздался неожиданно.
Пронзительно кричал Хасан.
Этот долгий воющий крик бросил меня вперед. Но голова у меня закружилась, и я снова, со стуком, привалился к стене.
Барабанная дробь продолжалась, не пропуская ни единого такта. Однако некоторые из танцоров замерли, уставясь в его сторону.
Хасан поднялся на ноги. Он оскалился и сощурил глаза, на его лице под пленкой пота проступили от неимоверного напряжения хребты мышц и долины морщин. Он задрал бороду, словно огненный наконечник копья, а полы его плаща высоко зацепились за какие-то настенные украшения, вскинувшись, точно черные крылья.
Его руки в медленном гипнотическом ритме душили несуществующую жертву, из горла вырывались звериные рыки. Он продолжал кого-то удавливать.
Наконец он довольно засмеялся, и руки его резко разжались.
Дос Сантос почти сразу же очутился рядом с ним, пытаясь ему что-то сказать, но сейчас они находились в разных мирах.
Один из танцоров начал тихо стонать, к нему присоединился еще один, затем и все остальные.
Мама Жюли отделилась от круга и подошла ко мне, как раз когда Хасан начал все сначала, но на этот раз по усложненной программе.
Барабаны продолжали свой ровный бой, как предвестники землетрясения. Папа Джо даже головы не поднял.
— Дурной знак, — сказала Мама Жюли. — Что ты знаешь об этом человеке?
— Многое, — я усилием воли заставил проясниться у себя в голове.
— Анжелсу, — произнесла она.
— Что?
— Анжелсу, — повторила Мама Жюли. — Это темный Бог — тот, кого надо страшиться. Твой друг одержим Анжелсу.
— Объясни, пожалуйста.
— Он редко является в наш хумфос. Его здесь не жалуют. Одержимые им становятся убийцами.
— По-моему, Хасан просто пробует новую курительную смесь — мутировавшую полынь или что-то вроде этого.
— Анжелсу, — стояла она на своем. — Твой друг станет убийцей, ибо Анжелсу — Бог смерти и посещает только своих.
— Мама Жюли, — сказал я. — Хасан и так убийца. Если бы ты получала по жевательной резинке за каждого убитого им человека и пыталась сжевать ее всю, то превратилась бы в бурундука. Он профессиональный убийца, обычно — в рамках закона. Поскольку на Материке преобладает дуэльный кодекс, то свою работу он выполняет в основном там. Ходят слухи, что иной раз он совершает и незаконные убийства, но этого так никто и никогда не доказал.
— Поэтому объясни мне, — закончил я, — Анжелсу — бог профессиональных убийц или просто любителей крови? Между ними ведь должна иметься разница, не так ли?
— Для Анжелсу — нет, — возразила она.
Дос Сантос, пытаясь прекратить этот спектакль, схватил Хасана за запястья и попытался развести его руки в стороны. Но… Ну, попробуйте как-нибудь согнуть прутья клетки — и вы получите примерное представление.
Я пересек комнату, моему примеру последовали еще несколько человек. Это было сделано вовремя, потому что Хасан заметил, наконец, что перед ним кто-то стоит, и высвободил руки. А затем молниеносно извлек из-под плаща стилет с длинным лезвием.
Применил бы он его и в самом деле против Дона или еще кого-нибудь — вопрос спорный, но в тот же миг Миштиго заткнул большим пальцем свою бутылку с кокой и ударил ею Хасана за ухом. Тот рухнул ничком, и Дон подхватил его, а я выковырял нож из его пальцев. Миштиго же вернулся к своему занятию и допивал коку.
— Интересная церемония, — заметил веганец. — Никогда бы не заподозрил, что в этом здоровяке скрываются такие сильные религиозные чувства.
— Это лишь доказывает, что никогда нельзя быть чересчур уверенным, не так ли?
— Да, — он показал на зрителей. — Они все пантеисты, правда?
Я покачал головой.
— Первобытные анимисты.
— Какая разница?
— Ну, этой только что опустошенной бутылке предстоит занять место на алтаре, или, как его называют, пе, в качестве сосуда для Анжелсу, поскольку она вступила в тесные мистические отношения с этим богом. Именно так смотрит на происшедшее анимист. А пантеист мог бы просто немного расстроиться из-за того, что кто-то является на его церемонию без приглашения и создает беспорядок, вроде только что устроенного нами. Пантеиста такое могло бы побудить принести незваных гостей в жертву Агуэ Войо, богу моря, ударяя их по головам таким же церемониальным образом и сбрасывая с пристани. И, следовательно, мне не придется объяснять Маме Жюли, что все эти люди, стоящие вокруг, глазея на нас, на самом-то деле анимисты. Извините, я на минуту отлучусь.
На самом деле все обстояло далеко не так плохо, но я хотел немного встряхнуть его. По-моему, это удалось.
Извинившись и попрощавшись, я подобрал Хасана. Тот вырубился, и только у меня хватило сил унести его.
На улице никого, кроме нас, не было, а большая огненная ладья Агуэ Войо разрезала волны где-то сразу за восточным краем неба, забрызгивая его своими любимыми красками.
Идущий рядом со мной Дос Сантос сказал:
— Наверно, вы были правы. Возможно, нам не следовало увязываться с вами.
Я не потрудился ему ответить, но Эллен, шедшая впереди с Миштиго, остановилась, обернулась и заявила:
— Чепуха. Если бы вы не пошли, мы бы лишились драматического монолога винодела.
К тому моменту я поравнялся с ней, и обе ее руки метнулись вперед и обхватили мое горло. Рук она не сжала, но скорчила ужасную гримасу и изрекла:
— Э! Мм! Ик! Я одержима Анжелсу, и ты получишь свое, — а затем рассмеялась.
— Сейчас же отпусти, а то я брошу в тебя этого араба, — пригрозил я, сравнивая оранжево-шатеновый цвет ее волос с оранжево-розовым цветом неба позади нее и улыбаясь. — А он, между прочим, тяжелый.
И тогда, за секунду до того, как отпустить меня, она немного сжала горло — чуточку сильно для игривого поступка, а затем вернулась под руку Миштиго, и мы снова пошли.
Ну, женщины никогда не дают мне пощечин, потому что я всегда успеваю повернуться другой щекой, а они боятся грибка. Поэтому, полагаю, легкое придушивание — единственная альтернатива.
— Ужасающе, но интересно, — сказала Рыжий Парик. — Чувствовала себя странно. Словно что-то во мне плясало вместе с ними. Странное это было ощущение. Я, в общем-то, не люблю танцы — любого рода.
— Что у вас за акцент? — перебил я. — Я все пытаюсь определить его.
— Не знаю, — ответила она. — Я франко-ирландка. Жила на Гебридах, а также в Австралии и в Японии, пока мне не исполнилось девятнадцать…
Именно тут Хасан застонал и напряг мускулы, и я ощутил резкую боль в плече.
Я поставил его на порог какого-то дома и встряхнул. Из него выпали два метательных ножа, еще один стилет, очень изящный вакидзаси[10], большой охотничий нож с зазубренным лезвием, несколько гаррот и небольшой металлический футляр, содержащий разные порошки и пузырьки с жидкостями, которые я не стремился изучать особенно тщательно. Мне понравился вакидзаси, и я оставил его себе. Он был фирмы «Кори-кама», очень изящный.
На следующий день, можно сказать даже — вечер, я коварно залучил старину Фила, твердо решив использовать его в качестве цены за допуск в номер Дос Сантоса в отеле «Ройяль». Радпол все еще благоговейно чтит Фила как Тома Пейна Возвращения, хотя тот и начал клятвенно отказываться от этого примерно полвека назад, во времена, когда начал набираться мистицизма и респектабельности. Хотя «Зов Земли», безусловно, — самая лучшая вещь из всего написанного им, он также набросал и Тезисы Возвращения, послужившие детонатором той каши, которую я заваривал. Нынче он может отрекаться сколько угодно, но тогда он был смутьяном. И я уверен, он по-прежнему собирает раболепные взгляды и яркие эпитеты, которые продолжают приносить ему эти Тезисы до сих пор, и время от времени вынимает их, смахивает с них пыль и разглядывает не без удовольствия.
