Сергей Кочетов - Ленон и Гаузен: Два клевых чужака (СИ)
Когда я впервые услышал эту концовку, то подумал про мага: Вот ведь скупердяй! Все золото забрал себе, вместо того, чтобы раздать бывшим владельцам хотя бы часть! И награду от них он тоже себе присвоил. Но потом я узнал, что вся награда заключалась в том, что его лишь как следует накормили и напоили, и подумал: А, ну это меняет дело!
Но Ленон не оценил шутки друга и не засмеялся. Теперь он не только не слышал слова Гаузена, но и совсем не разбирал, куда он направляется. Он будто позабыл обо всем. Даже, казалось, о том, кто он и откуда. Тут юноше привиделось, что ему навстречу подошла прекрасная незнакомка в белых одеждах.
— Как тебя звать красавица? Кончита? — не удержался Ленон, прибегнув к скудным познаниям испанского языка.
— Кончиной меня называют чаще, — спокойно поправила девушка. — И разве ты не знаешь, что обычно я прихожу незваной? Ты хочешь отправиться со мной?
— Ты прекрасна, — восхищенно протянул Ленон. — Но не твое лицо мне хотелось бы увидеть в последний раз. Мне бы только взглянуть на нее…. Не забыть, как она выглядит…
Уцепившись за самое, как ему казалось, ценное из его воспоминаний, Ленон начал отчаянно бороться с надвигающимся забвением. Но эта борьба была заметна лишь ему одному.
Тут Гаузен обратил внимание на то, что Ленон его совсем не слушает и уже мало чего соображает. Спутник Гаузена едва шевелил ногами, так что юноше приходилось буквально волочь его на себе. Он пытался снова растрясти его, но понял, что Ленон не только уже не слышит его, но и вообще никак не реагирует на происходящее. Страшная мысль пришла в голову Гаузена. Неужели ему придется похоронить Ленона прямо здесь?
— Ленон! Очнись! Мы еще никуда не добрались! Что я скажу Салочке? А что Лин? То, что я затащил в свой мир чужака и оставил его на погибель? Впрочем, прости меня дружище! Может, ты и чужой для всей Велитии, но не для меня… Я смеялся над твоей беспомощностью, но ты был единственным, кто вступался за меня. И ты не попрекал меня этим, не требовал ничего взамен. Как настоящий друг! Как мой единственный друг…
Но искренние, как никогда, слова Гаузена остались без ответа. Юноша сам едва не падал от усталости и уже совсем отчаялся, но тут он увидел знакомую башню. Прислонив Ленона к стене, он начал стучаться в дверь.
— Открывай скорей! — потребовал Гаузен.
— Кто там? — раздалось откуда-то сверху через некоторое время.
— Добрые люди! — закричал во все горло Гаузен.
— Не знаю таких! — донеслось в ответ, и окно с шумом захлопнулось.
Гаузен подумал, а не прорубить ли ему саблей отверстие в каменной стене и войти внутрь, но решил оставить этот вариант на крайний случай.
— Дядя Шел! Ты меня не узнал? У меня к тебе важное дело, — вновь в отчаянии крикнул Гаузен. Он и так громко говорил до этого, чтобы Ленон не заснул, и теперь начинал потихоньку хрипнуть.
— Гаузен! Что ты здесь делаешь, бездельник? — вновь распахнулось окно, и оттуда высунулось сердитое лицо наполовину поседевшего человека. Он даже не хотел смотреть в сторону незваного гостя, а нос его брезгливо поддергивался, будто он не выносил даже запаха собственного племянника.
— Я тебя столько лет пытался сплавить по разным монастырям, пока мне не удалось спихнуть тебя Леканту. А он живыми, как известно, слуг на волю не отпускает. Он что, уже помер?
— Я все расскажу. Пусти меня сначала в дом! — уклонился от ответа Гаузен.
— Морское дно — твой дом! — оборвал разговор дядя Шел и вновь захлопнул окно.
— Слушай ты, негодядя! Тьфу! Негодяй ты! — не выдержал юноша. — У меня тут друг скоро умрет!!!
— И что? Мне лопату тебе вынести? — не нашел в себе ни капли жалости отшельник.
Гаузен чуть не задохнулся от возмущения от такого бессердечного предложения, но тут ему пришла в голову одна мысль, и он решил немного сдать свои позиции:
— Согласен! Давай мне лопату, и я уберусь подальше. А потом я ее верну, и мы распрощаемся.
В болотном воздухе на некоторое время повисло молчание. Затем из окна раздалось:
— Ну, так бы сразу и сказал! Жди здесь. Сейчас я скину тебе лопату из окна.
— Не надо из окна! — возразил юноша. — Она упадет на камни и затупится, а мне ей еще землю копать. Лучше приоткрой дверь, и просунь ее сквозь щелку. А после этого ты меня больше не увидишь даже в паршивом сне!
Вновь стало тихо. Похоже, что житель башни обдумывал этот вариант. Наконец, раздался скрип лестницы, дверь приоткрылась, и оттуда высунулась лопата. Гаузен тут же схватился за нее, надавил на черенок, как на рычаг, и распахнул дверь. Потом он оттолкнул дядю, и пока тот пытался встать на ноги, втащил в домик Ленона.
— Гаузен, я тебя ненавижу! — разоткровенничался обитатель башни.
— А я тебя столько за свою жизнь навидался, что у меня есть полное право пропустить твои похороны. Но, как видишь, я решил не дожидаться, — огрызнулся юноша в ответ.
— Грязный мошенник! — возмутился жилец башни.
— У меня было у кого поучиться! Ты сам мне говорил, что если врать не ради собственной выгоды, то это и не обман даже! — парировал Гаузен.
— Как ты смеешь врываться и что-то требовать, неблагодарный мальчишка?! Все эти годы я старался помочь тебе, а ты, похоже, стал таким же негодяем, как и все люди! — заявил дядя Шел.
— Слушай сюда, старая вешалка! С тех пор, как ты меня бросил на произвол судьбы, я бы к тебе ни за что не пришел, не обратился к тебе за помощью, но помощь нужна не мне, а моему другу, — тут Гаузен понял, что от дяди зависит жизнь Ленона, и решил поменять тон.
— И вообще, что я сделал тебе плохого, чтобы заслужить такое отношение? Я же подарил тебе столько счастливых дней… своим отсутствием.
— Ладно уж, — пробурчал в ответ дядя. — Тащи его наверх, там разберемся.
И Гаузен, бросив сумку и взяв под мышки бессознательного Ленона, стал осторожно перетаскивать его по лестнице. Уже в комнате он уложил его на кровать, а дядя Шел начал внимательно обследовать несчастного.
— Ну, как он? — наконец не выдержал Гаузен.
— Ситуация критическая, — сурово произнес дядя, и Гаузен испуганно затих, ожидая смертельного приговора.
— В смысле, есть что покритиковать, — немного успокоил его дядя. — Зачем вы, два дурака, вообще сунулись на болота? А разбудить-то ты его пытался? Иголками колол? На ухо кричал?
— Я что, изверг какой-то? — возразил Гаузен, но дядя его не слушал.
— Синий язык! — раскрыл рот Ленону обитатель башни, — Если у человека язык посинел, то он либо умер, либо наелся черники. Ты ведь не кормил его черникой?
— Может, вино и впрямь было черничное? — неопределенно пожал плечами Гаузен, вспомнив про уже пустую фляжку. Об оставшемся варианте он боялся даже помыслить.
— Так-так, — продолжил осмотр дядя Гаузена. — Уж не следы ли зубов Миральды это?
— Ты знаком с некролдуньей? — округлил глаза юноша.
— Еще с тех самых пор, когда она была мертведьмой. Я даже ходил к ней на чай время от времени. Как-то раз она тоже пыталась отравить меня этим ядом. Я еле-еле унес от нее ноги и вернулся домой. Я заснул бы и не проснулся, если бы не моя многолетняя бессонница! Так что я все-таки сумел отыскать противоядие.
— И что ты сделал с ней после этого? — спросил Гаузен, имея в виду некролдунью.
— Перестал ходить к ней на чай, — равнодушно пожал плечами дядя.
— Мне жаль, что так случилось. Из вас бы вышла отличная пара, — презрительно бросил Гаузен.
— Она ничем не хуже большинства людей, — решительно возразил дядя Шел.
— Она пыталась превратить меня в ворона! — возмутился юноша.
— Мой немногочисленный родственник! Я всегда тебе говорил, что ты докаркаешься! — съязвил дядя. — Может быть, она хотела подарить ворона мне на день рожденья? Возможно, она даже хотела помириться?
— А ты был бы и рад такому подарку! — желчно прокомментировал юноша.
— И в правду, подарок из тебя никудышный в любом виде, — согласился дядя, и Гаузен обиженно примолк.
— К счастью, у меня осталось немного порошка, — сообщил радостную новость затворник. — После отравления я стал еще меньше доверять кому-либо и ожидал, что ей в любой момент может взбрести в голову нанести ответный визит.
Тут дядя начал шарить по полкам, бормоча что-то себе под нос:
— Терпеть не могу ходить в гости. Надо выбирать подарок, а ты не знаешь что дарить. Терпеть не могу принимать гостей. Подарят какую-нибудь ерунду, и ты еще останешься должен. Конечно, можно встречаться в таверне, ведь это ни к чему не обязывает. Но я терпеть не могу всякие там таверны!
— В последней таверне, в которой мы останавливались, обслуживание было ничего, — прибавил осторожно Гаузен.
— Я не с тобой разговариваю! — огрызнулся дядя, недовольный тем, что его перебили.
— У того, кто разговаривает сам с собой — собеседник, как правило, сумасшедший, — напомнил юноша.
