Юлия Набокова - Легенда Лукоморья.
— Тогда пойдем молочка прикупим! — нетерпеливо за- прыгал кот.
— Хорошо бы и место для ночлега подыскать,— заметила я, глядя на повисшую над деревней лунную дольку.
— Гляди, что я нашел.— Варфоломей, довольно постукивая хвостом; подвинул ко мне серебряную монетку.— У сороки отобрал, пока вы тут водой поливались,— похвалился он.— Раз уж ты все дорогущие зелья Любавы профукал ни за копейку, будет чем и за ночлег, и за молочко хозяев отблагодарить.
— У сороки, говоришь? — с подозрением прищурилась я.
— Ладно-ладно,— смутился он.— У Сидора из кармана выпала, пока он в кустах ромашки ползал. Что ж, пропадать добру?
— Ну хорошо,— кивнула я.— Будем считать эту монетку моральной компенсацией за испорченную репутацию Бабы-яги.
— Переведи,— взмолился кот, прижав лапку к груди.
Выслушав мое объяснение, Варфоломей фыркнул и нервно запустил когти в скамью:
— За такое безобразие он и ларцом с золотом не расплатится! Кстати,— он пристально уставился на меня,— ты что, тоже люблянки хлебнула? Что ты Илье наобещала-то с три короба?
— Когда? — удивилась я.
— А тогда, когда Стеша воду хлебала — Илья тебя спрашивал, а ты кивала.
— Так я же не слышала, что он говорит,— замялась я.— И что я ему наобещала?
— Чего только не наобещала! — насмешливо фыркнул кот.— И что замуж за него пойдешь до окончания лунного месяца, и что пироги ему станешь каждый день печь с капустой, с мясом, и что суп с куриными потрошками будешь готовить.
— да я даже готовить его не умею — поразилась я.
— Пришлось бы научиться,— усмехнулся кот, спрыгивая на землю.— А молодец ты,— похвалил он.— Здорово от Ильи избавилась, подсунув ему воды из колодца!
Я не стала разочаровывать его и признаваться, что это было случайностью.
— Спасибо, кстати, что отвлек его, когда он мне пузырек с зельем сунул,— поблагодарила я.
— Пустяки! — великодушно тряхнул ушами кот и, прищурившись, спросил: — А в колодец люблянку ты от большого ума вылила или от недомыслия?
— А ты как думаешь? — смущенно ответила я.
— Я думаю, что теперь в Замышляевке начнется веселая жизнь,— ухмыльнулся он.— до тех пор, пока колодец полностью не обновится.
— И долго он будет обновляться?
— Как с дождями повезет.
Бросив взгляд на чернеющий в сумерках колодец, я подумала, что Сидору уже завтра будет чем разжиться для своей желтой хроники. Если только он раньше не отправится к замку Кощея, выполняя наказ Забавы. Впрочем, я почти уверена, что, пока капля любовного зелья полностью не выветрится из Сидора, Замышляевку он не покинет. Так и будет сидеть в засаде у дома Стеши и тихонько поскуливать от ревности.
Рано утром мы вышли за околицу деревни.
— Теперь куда? — спросила я кота.
— Вестимо куда, домой! — обозначил наш маршрут тот.— Пора бы уже твоему Ивану передать для нас весточку.
— А может,— он мечтательно закатил глаза,— он уже вернулся с Василисой и ждет нас в избушке?
— Хорошо бы,— вздохнула я, потирая бока. Все-таки ночлег на лавке, покрытой овечьей шкурой,— это не ночь в пятизвездочном отеле. Я уже так соскучилась по своему мягкому диванчику в московской квартире! Скорей бы уж закончилась моя последняя миссия — и домой.
— А как добираться домой будем? — поинтересовалась я, когда мы свернули на тропинку, ведущую к лесу.— Пешком?
Блудная ступа, доставив нас к Замышляевке, снова взбрыкнула и умчалась восвояси.
— Пешком-то долго.— Кот остановился, почесал лапой за ухом, что-то решая, и объявил: — К Лешему обратимся! Он нас своими тропками вмиг к избе выведет.
Я глянула на кромку приближающихся деревьев и вдруг ощутила непонятную тревогу. Как будто по сердцу царапнули острым когтем. С чего вдруг? Ничто не предвещало опасности. Кот, не выдавая беспокойства, вприпрыжку бежал к деревьям и, то и дело подскакивая к траве, росшей по краю тропинки, шаловливо сбивал лапой росу с цветочных шляпок. Лес был диво как хорош в лучах рассветного солнца. Хоть фотографируй его на календарь «Красоты природы» или пейзаж с него пиши. Розовое небо подпирают верхушки сосен-великанов, и лес представляется сказочным замком, обнесенным высоким забором. Забор зелен, и легко можно представить, что это не деревья стоят, сплетшись ветвями, а вьюны обвивают высокие каменные стены. А кроны деревьев, растущих вдалеке, можно принять за россыпь башенок, которые высятся в центре сказочного замка.
— Замок Спящей красавицы,— заворожено прошептала я, не сводя глаз с леса.
— Чего бормочешь? — обернулся ко мне кот.
— Да так.— Я не стала посвящать его в свои мысли. Однако чувство тревоги по мере приближения все крепло, и я невольно замедлила шаг.
Лес таил в себе неясную опасность, он пугал, несмотря па присутствие Лешего. Хотелось развернуться и бежать со всех ног обратно в деревню, забиться в сени гостеприимной хозяйки, укрыться с головой овечьей шкурой и лежать, не высовывая носа наружу.
— Ты чего там замешкалась? — Варфоломей нетерпеливо тряхнул хвостом.
— Ты...— Я облизнула пересохшие губы.— Ничего не чувствуешь?
— Чувствую, что родная избушка уже близко,— усмехнулся он.— А там и печка, там и сливочки в скатерке. догоняй!
Кот в несколько прыжков достиг леса и исчез за раскидистым кустом. Я нехотя прибавила шаг и вдруг поняла, что меня насторожило. Мертвая, абсолютная тишина, не нарушаемая ни птичьим гомоном, ни хрустом веток. Из лесу не доносилось ни звука. Пригоршня мурашек скатилась по спине, но я пересилила страх и ступила под сень деревьев.
Лес изменился, я почувствовала это сразу. Когда я в первый раз попала в лес, в пылу обиды сбежав от избушки подальше, лес заражал своим спокойствием, Теперь же в воздухе царило ощутимое напряжение, предчувствие чего-то недоброго, страх. Кот метнулся к моим ногам, зашипел, выгнув спину. От ближайшего дерева отделилась темная тень, и я испуганно вскрикнула.
— Леший! — ошеломленно выдохнул Варфоломей. — Что случилось?
Фигура вышла из тени на свет, и я потрясенно ахнула, Невозможно было узнать в поникшем оборванце Лешего, От прежней цветущей красоты не осталось и следа, он еще больше подурнел с нашей последней Встречи, Глаза потухли, кожа потускнела, губы посерели. Спутанные волосы торчали соломой и были пересыпаны сухими листьями.
Передо мной стоял человек, сломленный горем.
— Плохо выгляжу? — невесело усмехнулся Леший, и даже голос его прозвучал по-другому: прежде звеневший ручьем, сейчас он скрипел, как сломанная ветвь.
— Сам знаешь,— не стал деликатничать Варфоломей. Леший мутным от горя взглядом посмотрел на кота и выдохнул:
— Лес болеет.
— Вижу,— хмуро заметил кот. Судя по его тону, вид Лешего был показателем здоровья леса, и любые природные катаклизмы мгновенно отражались на внешности лесного хозяина.— Рассказывай.
— Неведомая хворь на деревья напала, И дня не проходит, чтобы вековой дуб или красавица сосна не пали, — с горечью поведал Леший.
— А в чем дело? — мрачно спросил кот.
— Гниль их изнутри разъедает. Еще вчера обходил лес — стояли деревья, глаз радовали. Сегодня иду — не видать красавицы березки! — На глазах Лешего проступили капельки росы, голос заскрипел, как поверженное грозой дерево.— Бегом туда — а на полянке трухлявый пень да прогнивший насквозь ствол, Сперва думал, обойдется, а теперь уж...
Он в отчаянии махнул рукой.
— Рассказывай с самого начала! — велел кот.
Леший пошатнулся и, нуждаясь в опоре, прислонился к
клену. А затем, избегая встречаться с нами глазами, заговорил. Так пациент, который всю жизнь отличался отменным здоровьем и вдруг почувствовал себя плохо, оттягивает визит к врачу в надежде на выздоровление, а когда становится очевидным, что без лечения не справиться, приходит на консультацию, и каждое слово дается ему с трудом.
— Это началось вскоре после исчезновения Василисы. Однажды я проснулся, когда солнце уже, было высоко в небе. Я был сильно удивлен: жаворонки, свившие гнездо в кроне дуба, служившего мне жилищем, не разбудили меня на рассвете своим пением. Я поднял голову и увидел, что гнездо пусто. За одну ночь исчезли и птицы и их птенцы. Это происшествие меня встревожило, но попрыгуньи птицы так непостоянны, что я не придал этому особого значения. Следующие несколько ночей я провел под сены клена и пробуждался под пение другого птичьего семейства, но потом снова проспал. Поднял голову — пернатых в гнезде не было. Заволновавшись, я обошел весь лес и увидел: жаворонков, соловьев, дроздов, лесных синиц, перепелок, малиновок стало меньше. Они исчезли без следа. Белки поведали, что птицы срывались со своих мест, бросали гнезда и улетали неизвестно куда. Как назло, Василиса ушла проведать своих и не могла помочь советом.
Тогда же я начал подмечать и другие тревожные признаки: стал пересыхать лесной ручей, не помог даже проливной дождь. Зато после дождя мухоморов и поганок народилось больше, чем добрых грибов. Корни побегов стали подгибать, зато в кронах крепких деревьев появились сухие листья... Я лечил лес, как мог. Где необходимо, подсушивал или увлажнял почву, ограничивал распространение мухоморов, оберегал подосиновики и подберезовики, расчищал русло ручья от камней и веток. Все вроде бы вернулось на свои места. Лес вздохнул полной груды, и я вздохнул вместе с ним. Тем временем в лес набежали мужики, желающие худа Бабе-яге, и я увлеченно принялся пугать тропинки, уводя их по ложному пути. Как-то водил троих, среди которых один особенно гнусно отзывался о Яге. Яна подтвердит.
