Евгений Якубович - Программист для преисподней
С другой стороны перед ними возвышался край плато, резко обрывающийся почти непроходимыми отвесными скалами. На этих скалах были проложены маршруты для скалолазания, и в эти дни, параллельно с фестивалем, там проходили соревнования альпинистов. Вчера, за день до начала фестиваля, на этих скалах произошел трагический случай. Главный судья соревнований Хабибулин, мастер спорта по альпинизму, стоял на верхней площадке маршрута и страховал скалолазов. Когда все спустились, он тоже стал спускаться, то есть взял страховочный трос и прыгнул вниз.
Говорят, такое случается один раз в сто лет. Он не проверил собственную страховку, а его трос оказался не пристегнутым. Он просто упал с двухсотметровой отвесной скалы. Спасти его не могли: там уже нечего было спасать. Событие трагическое и нелепое. Хотели прекратить соревнования и даже отменить фестиваль. Затем решили все же провести, только отменили «Чайхану» – концерт юмористических песен, изюминку фестиваля.
Олежек, уловив только ему ведомые флюиды, встрепенулся, заботливо спрятал свой стакан и исчез. Видимо, где-то поблизости тоже разливали. Каценович и Совин остались вдвоем.
– Ты знаешь, – глядя на звезды, медленно заговорил Каценович, – я читал, что кто-то из древних мореходов, то ли поморы, то ли викинги, считали, что звезды – это души моряков, погибших в море.
Совин помолчал, повернулся к Каценовичу и спросил:
– Ты думаешь о Хабибулине?
– Ну да, слушай, если над морем души утонувших моряков, то здесь в горах…
– Погибшие альпинисты? Ну-ка, давай для начала еще перекурим.
Каценович достал сигареты. Закурили. Через пару минут Совин достал фонарик, блокнот, ручку, и уселся на камень. – Ты знаешь, в этом что-то есть. Не знаю, что и как получится, но попробую.
Совин принялся писать, неразборчиво бормоча себе под нос. Каценович знал, что сейчас друга нельзя беспокоить. Он лишь быстро заглянул тому через плечо, прочел первую готовую строфу, чтобы понять размер стиха, и улегся на спину, глядя в небо. Постепенно им овладело знакомое, хотя и редко возникающее ощущение, что оттуда, из вышины, к нему протянулся прозрачный светло-фиолетовый луч, видимый только ему. Постепенно зазвучала музыка, все громче, все внятнее и отчетливее. Когда мелодия обрела реальную, более-менее законченную форму, Каценович сказал Совину: «я сейчас», и ушел за гитарой. Вернувшись, он забрал наброски у Совина, и дальше началась знакомая обоим любимая работа. Строки переделывали, выбрасывали и переписывали заново, мелодию меняли, подгоняли под размер стиха, а стихи изменяли под музыку. Уже на рассвете сделали аранжировку на две гитары и только тогда остановились, глядя друг на друга красными от недосыпа и возбуждения глазами.
Песня получилась. Она была в меру лирическая, чуточку философская, как всегда у Совина, и без конкретной привязки к трагическому событию вчерашнего дня. Но, зная всю историю, можно было понять, кому она посвящена.
– По-моему, получилось, как ты считаешь?
– Ага. И назовем мы ее «Звезда альпиниста». Так?
– Так-то оно так, – сказал Совин. – Я о другом подумал. Когда ты ее петь собираешься? Сегодня?
– Нет, ни в коем случае. Все слишком узнаваемо, а его ведь даже и не похоронили еще.
– Вот и я об этом. Давай просто покажем ее своим и оставим отлежаться. Споем в других местах, а потом, когда убедимся, что получилось, можно будет спеть ее здесь через год, на этом же фестивале. Тогда это будет уместно. Но не раньше.
– Согласен. Ты прав, как всегда.
– Конечно, прав. – Совин схватил в охапку Каценовича и приподнял его: – Все, пошли спать.
По дороге в лагерь они опять наткнулись на Олежека. Тот, по-видимому, успел еще не раз воспользоваться своим пресловутым стаканом, но не был пьян по-настоящему, а находился в сильнейшей эмоциональной прострации:
– Я вижу, вы что-то написали, признавайтесь!
– А что, вот и первый критик, давай покажем?..
Они уселись друг напротив друга, расчехлили гитары и начали петь. В предрассветном тумане голоса звучали чуть приглушенно, как будто боялись потревожить спящие горы. Интересно, каково это – спеть новую, только что написанную песню, ранним утром в горах, едва нарушая предрассветную тишину? Наверное, это ощущение стоит того, чтобы продрогнуть за всю ночь на склоне с гитарой и блокнотом, и с неизменной сигаретой, прикуренной от бычка предыдущей.
– Ай молодцы! – закричал возбужденный Олежек. – И как вовремя, к месту, как же я упустил, ну не об этом речь. Значит, прямо сейчас идем в оргкомитет. Этой песней мы втроем открываем фестиваль. Нет, ну здорово, это же первая премия, это же Гран-при! Так, давайте сюда текст, надо кое-что подчистить, и вперед.
С этими словами Олежек буквально вырвал у Совина блокнот и начал лихорадочно переписывать слова, приговаривая:
– Вот ведь, есть умные люди, подсуетились, вовремя песенку на горячее написали, а я, дурак, чуть не проморгал, все водку жрал. Ну, ничего, сейчас мы это дело поправим… Только вы, ребята, что-то все тут очень мягко сделали. Надо бы добавить гражданственности, что ли, и послезливее надо. Это ж такое дело, всей Горой переживать будем, – продолжал Олежек, переписывая стихи.
– Да остановись же ты!.. – Каценович, наконец, смог вклиниться в Олежекин монолог. – Видишь ли, мы не собираемся ее петь сегодня.
– Как «не собираемся», а для чего писали? Всю ночь на холоде просидели, такую тему нашли, и петь не будете?! Да кому она завтра будет нужна?! Не морочьте голову, все равно не поверю.
– Правда, Олежек, не будем мы ее сегодня петь, – подтвердил Совин.
Олежек озадаченно посмотрел на Совина. Потом быстро заговорил:
– А, понял… Без меня хотите выступить? Пожалуйста, я не напрашиваюсь. Только когда вы вдвоем на сцену выпретесь, то сами знаете, там от хохота ничего слышно не будет. Тоже мне, Тарапунька и Штепсель.
– Да не в этом дело, Олежек, – Совин попытался объяснить свою точку зрения. – Ты пойми, у людей горе, ты ведь сам Хабибулина знал. Так зачем сейчас, по живому, терзать близких? Пройдет время, уляжется боль, и будем петь эту песню. Тогда она всем понадобится, чтобы память осталась. А писали ее сейчас, потому что именно сейчас, когда болит, и надо писать. Писать, Олежек, но не петь.
– Темните вы что-то, не пойму я вас, – пробормотал Олежек. Потом, решившись, сказал: – Так вы точно не будете ее петь? Ну, и правильно, конечно же, правильно, – и быстро ушел, как будто почувствовал, что где-то опять наливают…
Утром Каценович пришел на Гору одним из первых. За всеми организационными хлопотами поспать так и не удалось. Поэтому на Гору Каценович пришел со спальником, решив, что, в крайнем случае, доберет свое во время концерта. Большинство исполнителей он знал; все песни, по крайней мере, те, что стоило послушать, он уже слышал. Можно было спокойно подремать, пока не начнутся более интересные выступления гостей и лауреатов предыдущих фестивалей. Каценовичу и самому полагалось выступить там, в категории ветеранов. Он лежал на спине, глядя, как бегут и тают в вышине облака. Ощущение радости от новой песни все еще переполняло его.
Гора заполнялась зрителями. Одни, как и Каценович, раскладывали спальники, другие – счастливые обладатели надувных резиновых матрасов, – с натугой надували их слабенькими насосами. Многие обходились листами целлофана. Для самых непоседливых существовал привязанный к попе кусок пенопласта. Приспособление давало возможность переходить с места на место, мгновенно усесться на приглянувшейся кочке, и не занимало руки при переноске.
Между тем, возле сцены собрались участники конкурсного концерта. Расселись на стульях за единственным на много километров вокруг письменным столом члены жюри. Председатель оргкомитета поднялся на сцену и объявил официальное открытие фестиваля.
– Дорогие друзья, – раздался голос председателя жюри, – Все мы помним о трагическом происшествии, когда погиб мастер спорта, судья республиканской категории Хабибулин. Олег Николаев, в память об этом событии, написал песню. Песня называется «Звезда альпиниста», и посвящается погибшему альпинисту Хабибулину. Мы решили, что сегодняшний конкурсный концерт будет открыт именно этой песней.
На сцену вышел Олежек. Непонятно как он умудрился, но, как и всегда на сцене, он был гладко выбрит, подтянут и аккуратен. Он даже наложил небольшой сценический грим и подвел глаза. Он запел. Его песня не была прямым плагиатом с Совинского варианта. Да и от музыки Каценовича там мало что осталось. Но все равно это была та же «Звезда», только переделанная в расчете на сиюминутный успех. Все строилось на том, чтобы вызвать реакцию людей, которые только что пережили это горе. Все было предельно конкретно. Искусством, творчеством здесь не пахло: это была работа в духе передовицы местной газеты. Такие произведения пишутся для разового исполнения на конкурсе, чтобы получить приз. Жюри не могло просто так отмахнуться от грамотно написанной песни на актуальную тему. Кроме того, в состав жюри обязательно входил представитель обкома комсомола, который оценивал песни исключительно в соответствии с текущим моментом. Поэтому все лишнее в таких песнях выбрасывалось. Потом их забывали, а порой и стыдились. К такому трюку прибегали не многие – фестивальные пряники не так привлекательны, чтобы потом из-за них терять репутацию. Но сейчас Олег на это пошел.
![Гарри Гаррисон - Билл — герой Галактики на планете Бутылочных мозгов [на планете закупоренных мозгов]](/uploads/posts/books/144947/144947.jpg)
