Г. Зотов - Элемент крови
Калашников окончательно понял, что ему ничего не светит. Он потерял время впустую, если не считать информацию об исчезнувшем Евангелии. Ему, пожалуй, следует сухо откланяться и уйти, но, глядя на самодовольного тринадцатого, он чувствовал, как его самообладание куда-то исчезает. Надо хоть чем-то поддеть на прощание эту сволочь.
– Ну да… Вы, как и все остальные, считаете, что вас наказали несправедливо, – прошипел Алексей. – Подумаешь, что-то продали? Право, такая мелочь…
– Да. Можете себе представить, я недоволен, – улыбка Иуды поблекла. – Почему в итоге досталось лишь мне? За что я уже две тысячи лет сижу в одиночке? Куда угодно, где угодно – но только не здесь! Вы знаете, что это такое – годами разговаривать только с самим собой? Пройдет сто тысяч, миллион лет – а я буду сидеть здесь в четырех стенах. Как будто другие меньше виновны! Но вы видели тут Пилата? Ну? И где же он?
– Пилат приговорен к вечной жизни – вам это известно не хуже меня, – вздохнул Калашников. – Как и то, что Понтий уже больше тысячи раз хотел совершить самоубийство всеми известными способами, включая последнюю попытку взорвать себя, обвязавшись динамитом. И что? Дело было в Иерусалиме – его посчитали арабским террористом. Теперь находится в тюрьме, получил пожизненное заключение. Пожизненное! Вы хотя бы чуть-чуть представляете, сколько еще ему осталось сидеть?
– Ну и что? – не сдавался Иуда. – Главное, что все эти годы он провел среди людей – дрался, спорил, любил, ненавидел. Я тут ОДИН. Никто не хочет говорить со мной. Продукты материализуются у меня в комнате из воздуха, точно так же – газеты и видеокассеты. Если охрана хочет со мной пообщаться, я слышу их инструкции через панель громкой связи. Может быть, ОН простил бы меня, если бы смог услышать лично – я все бы ему объяснил. Но меня к НЕМУ не пускают.
– А что бы вы ЕМУ сказали? – на этот раз садист-ская улыбка появилась уже на губах Калашникова. – Что вам просто до зарезу были нужны тридцать динариев?
– Нет, ну это просто невыносимо! – тринадцатый вскочил со стула, который мягко повалился на персидский ковер. – Какие на фиг ТРИДЦАТЬ динариев? Я сдал ЕГО за двести семьдесят, слышите? А то, что типа кошелек после подбросили в покои иудейского первосвященника Каифы, – так это я ему сдачу вернул, как честный человек. Он мне выплатил три сотни монет наличными, а у меня в тот момент сдачи не нашлось – вот я потом тридцатку серебром и занес, как обещал. Сколько можно уже опровергать эту клевету? Подумать только! Не история у нас, а сплошная желтая пресса!
Алексея весьма порадовало возмущение Иуды. Он достиг своего, выведя его из равновесия! Однако, глянув на наручный хронометр, увидел, что они говорят уже час. Результатов не будет – ему пора идти, чтобы зря не терять времени. Возможно, Шефу что-то известно об этом Евангелии. Или, по крайней мере, он знает, где его достать.
– В любом случае вы как-то мало взяли, – заметил он, поднимаясь и глядя на нервно мечущегося по комнате Иуду. – Продешевили, в общем, я бы так сказал.
– И я так считаю! – не поняв иронии, перешел на крик тринадцатый. – Ведь я хотел пятьсот! А эта сволочь Каифа стал прибедняться, как актер, картинно так полез по карманам, начал мелочь считать, жаловаться, что римляне в последнее время зарплату задерживают… Плакался, что на базаре все подорожало – сестерций-то падает, а доносчики уже давно требуют гонорары повысить. В общем, пришлось согласиться.
«К нам бы его, – мечтательно подумал Калашников. – В котел с новым режимом кипячения в туристическом квартале. Живет тут, как в „Астории“, на всем готовом, и еще недоволен – скучно ему в одиночестве, видите ли. Выкаблучивается, тварь».
– Хорошо. Вы хотите увидеться с НИМ? – внезапно сменил тактику Алексей. – Расскажите мне подробно про то, что содержится в Книге, и я поговорю с Шефом, чтобы он передал вашу просьбу Голосу. Как знать – может быть, ОН и примет вас.
– О, надо же – ставки повышаются! – злобно окрысился Иуда. – Но только вот что, мой дорогой друг… Я уже давно знаю цену подобным обещаниям. Мне придется вас разочаровать – диктовать тут условия буду я, а не вы. Мы сделаем так – сначала вы поговорите об этом с Шефом. И если Голос согласится принять меня хотя бы на двадцать минут, тогда я действительно расскажу вам все что угодно – и даже больше. Если нет – то желаю удач в вашем зашедшем в тупик расследовании. Это мое последнее слово.
Воздух за спиной Алексея начал колебаться, делаясь расплывчатым и зыбким. Стена стала исчезать – вдали проступили отчетливые контуры охранников тринадцатого, «черного» и «белого». Согласно инструкции, оба заранее надели темные очки.
– Вам пора, – тихо сказал Иуда и отвернулся. – Наша беседа закончена.
Не отрывая глаз от длинноволосой фигуры в пиджаке от «Армани», Алексей, пятясь, сделал несколько шагов назад. Неожиданно он вспомнил.
– Последний вопрос. Личного свойства, если не возражаете…
– Да? – глухо ответил тринадцатый, не оборачиваясь.
– Вы сдали ЕГО только из-за денег? Или было что-то еще?
Иуда поколебался. Калашников не видел выражения его лица, но по спине тринадцатого пробежала дрожь. Он повел плечами, как будто стряхивая что-то.
– Там была женщина, – прошептал он настолько тихо, что Алексей с трудом расслышал его слова. – Остальное, дорогой полицейский, вам знать необязательно…
Воздух прекратил колебаться – на его место плотно встала непроницаемая стена.
Глава шестнадцатая
Объект номер пять
(10 часов 15 минут)
В ыжав мокрое серое белье, черноволосая прачка устало провела рукой по лбу, убирая слипшуюся челку. Напрягая разбухшие от мыльной влаги ладони, она снова скрутила бельевой жгут, с которого бежали капли дурно пахнущей воды. Осталось совсем немного до конца ночной смены, и можно будет идти домой. Ноги гудели – еще бы, опять отстояла на холодном полу прачечной двадцать часов подряд. Странно, что они вообще не отвалились.
Она тяжело вздохнула – как ломовая лошадь, с шеи которой сняли хомут. Неужели это происходит с ней? Легче думать, что это бесконечный сон – так бывает, когда тебе снится кошмар, ты понимаешь, что спишь, но при этом не можешь проснуться. Подумать только, когда-то ее стройные лодыжки, затаив дыхание от счастья, целовали двое самых могущественных мужчин мира…
И на что ее ноги стали похожи теперь? Шишки, безобразные синие вены, отложения солей на больших пальцах. Да только ли ноги? В затертом служебном халате, с пластмассовыми бигуди на голове, она уже не представляла собой того великолепия, окружавшего ее в тронном зале из сандалового дерева, где пол состоял из выложенных ребрышками золотых монет… Лет пятьсот назад она перебила у себя в комнате все зеркала и с тех пор не покупала новых.
Женщина еще раз натужно сжала белье, удовлетворенно заметив, что с его поверхности упало всего лишь несколько капель, – осталось лишь отнести его в сушильную комнату, и все будет готово. На руки она тоже старалась не глядеть, ибо они выглядели под стать ногам: шелушащиеся, с сильно огрубевшей кожей, уже много лет ей приходилось каждый день держать их в горячей мыльной воде.
Конечно, Ад запросто может позволить себе оборудовать городские прачечные современными стиральными машинами. Но зачем это делать, если с Земли регулярно поступают тысячи богачей и аристократов, которых Главный Суд традиционно приговаривает к ручной стирке белья в бедных кварталах? От рук шел отвратительный запах: мыло в прачечной выдавали ужасное – по слухам, оно сделано из жира нефтяных магнатов. После окончания смены она всегда оттирает пальцы духами, но мыльный «аромат», казалось, пристает к ее телу просто намертво.
…Женщина давно и прочно привыкла к своему нынешнему существованию – в конце концов, богатой и могущественной она была всего-то тридцать девять лет, а вот рядовой низкооплачиваемой прачкой – столько, что она уже давно бросила считать. После того как она отбудет стандартные сто тысяч лет наказания, ее переведут на уровень выше. Может быть, это будет другая работа, а может быть она останется в этой прачечной, но только уже на менеджерской должности.
В городе она не общалась ни с кем из сотен своих бывших любовников – не хотела, чтобы они видели ее ТАКОЙ… в нынешнем плачевном состоянии. Хотя, если уж честно, они и сами не очень-то не процветают – один из двух главных мужчин ее жизни, от которого она родила своего единственного ребенка, пашет в две смены в автобусном парке. Как-то раз она столкнулась с ним в переходе в метро – воняющий контрабандным портвейном, вымазанный в машинном масле с ног до головы, бывший владыка половины мира не узнал ее – даже когда она умышленно наступила ему на ногу. Лишь обматерил, дыхнув перегаром в лицо. Сыну тоже не до нее – он умер в семнадцать лет, а какие интересы у подростка, вечно находящегося в одном и том же возрасте? Девочки, пьянки да дискотеки – и так сотнями лет. Печально, что он так никогда и не повзрослеет.
