Юлия Набокова - Легенда Лукоморья.
— Ничего себе! — выпалила я.— А вторую?
— Тебе сказать или сама догадаешься? — Глаза кота насмешливо вспыхнули.
— Неужели вторая вселилась в тебя? — Я подпрыгнула на месте.
— Вторая — это и есть я,— поправил он.— Избушке досталась та часть души, которая радела за благополучие и достаток в доме. В кошачье тело вселилась та, которая рвалась па свободу и мечтала посмотреть мир.
— Погоди,— я тряхнула головой,— но если избушка ожила за счет половины души домового, почему она ведет себя...
— Как женщина? — продолжил за меня кот.— Очень просто. В каждой душе есть бабье и мужицкое начало. Бабье досталось избушке, мужицкое — мне.
— Теперь понятно, почему избушка такая заботливая, а ты такой гулящий,— заметила я.— А кошачье?
— А от кошачьего никуда не деться.— Варфоломей выгнул спину.— Яга ведь не вынула душу из кота, она лишь подселила к ней душу домового. Так что я наполовину кот, наполовину домовой.
— Ничего себе! — вырвалось у меня.— А ты не жалеешь, что так все получилось?
Варфоломей стукнул хвостом, распушился, как шар, И мяукнул
— Я самый необычный домовой на свете. У меня есть дом, и в то же время я могу уходить от него довольно далеко и повидать мир. Другой судьбы я себе и не желаю.
— А как же Клепа? — вдруг удивилась я.— Почему он не показался тебе, разве он не чует в тебе своего?
— Хм-мрр,— проурчал Варфоломей.— Вдали от дома я в большей степени становлюсь котом, нежели домовым. Да и другим домовым и в голову прийти не может, чтобы в кошачьем теле жила душа домового. И мне раскрывать себя нет нужды.
— Но ведь ты мог бы расспросить местных домовых и узнать немало интересного,— возразила я.
— Зачем? — Варфоломей задрал хвост трубой.— Когда у меня есть кошки. О происходящем в доме кошки осведомлены не меньше самого домового и поведают об этом с большой охотой. Тогда как из домового обычно сведения о хозяевах не вытащишь — тайна семьи, понимаешь ли! Да что там, сам такой,— вполне с человеческой мимикой ухмыльнулся кот.— К тому же от кошек куда больше проку.
—Да уж,— не удержалась от ухмылки я.
— Они ведь не только в доме живут, но и на улице гуляют,— невозмутимо продолжил Варфоломей.— А значит, знают куда больше, чем домовые, которые привязаны к дому.
— Правда твоя,— признала я.
— Ну хватит болтать,— спохватился он.— Пора подкрепиться да в дорогу отправляться.
Терем уже потихоньку оживал. Поскрипывали двери и половицы, агукали проснувшиеся малыши, нет-нет да доносился грохот посуды из кухни. Но звучный голос Забавы еще не разносился по всему дому и двору, отдавая распоряжения прислуге. Тряпки-самотерки и ведра-водоносы еще тихонько дремали перед началом новой трудовой смены. Так что терем выглядел обычным жилищем обычной сельской семьи.
Заглянув на кухню, я предупредила Устинью о домовом и попросила оставлять ему мисочку молока и хлеба. Услышав, что домовой все это время голодал, повариха расстроено всплеснула руками, чуть не выронив ухват с горшком каши, который она вытаскивала из печи.
— Да как же так! Я-то ведь думала, Забава о том заботится. Она ж тут хозяйка! Как же теперь вину-то свою загладить? — Она сокрушенно покачала головой.
Я поспешила успокоить ее, что домовой зла не держит. А повариха пообещала кормить его отборными сливками и караваем из печи. Так что за продовольственное обеспечение Клепы можно было быть спокойной. Во всяком случае, пока Устинья работает в тереме.
От каши, предложенной поварихой, мы с котом отказываться не стали и, наскоро позавтракав, распрощались с доброй женщиной.
—- К обеду супу горохового наварю, приходи! — провожала меня Устинья, с опаской поглядывая на начинающие пробуждаться скалки-ведра-котелки.
Не дожидаясь, пока какая-нибудь из диковин захочет поиграть в салки, мы с котом предусмотрительно выскочили за дверь. И, воспользовавшись тем, что Забава еще не встала, а слуги были заняты своими утренними делами и никому не было дела до новой няньки, мы с Варфоломеем шмыгнули к воротам и выскочили на улицу. И, сошедшись во мнении, что нам здесь делать нечего, покинули село.
Выйдя за ограду, огляделись по сторонам, раздумывая, как добираться до Замышляевки, и тут из-за куста бочком выдвинулась ступа и бросилась нам в ноги, выронив метелку.
Я в задумчивости подняла метлу.
— Рискнем?
Вместо ответа Варфоломей запрыгнул в ступу и недовольно мяукнул:
— Скоро ты там? Не хватало еще, чтобы все село сбежалось посмотреть на наш отлет!
Ужаснувшись такой перспективе, я запрыгнула «на борт» и взмахнула метлой.
— В Замышляевку!
Часть третья
БАБА-ЯГА В ТЫЛУ ВРАГА
Первое время ступа строила из себя паиньку, летела чуть выше кромки леса и повиновалась малейшему движению помела. Но вскоре кот забеспокоился:
— Кажись, Замышляевка в другой стороне!
— Ты куда нас везешь? — Я строго стукнула ступу метлой по боку. — Сказано, в Замышляевку, значит, в Замышляевку!
Ступа на мгновение зависла, а потом пробкой выстрелила в небо. Несколько минут нас трясло, подбрасывало, шатало из стороны в сторону, потом ступе надоело, и она зависла, запутавшись в облаке.
— Кот, ты тут?
— Да тут я!
— Ты живой?
— Не знаю, надолго ли...
— Что делать-то?
И тут ступа дернулась и на большой скорости понеслась вниз. Земля стремительно приближалась, Уже можно было разглядеть верхушки деревьев, узкую ленту реки, опоясывающую границу леса, и спины коров, пасущихся у опушки. Я в панике махала метлой, пытаясь замедлить падение, Кот истошно матерился.
Ступа уверенно пикировала прямиком на коровье стадо. Буренки, не чуя подвоха с неба, флегматично жевали траву и не думали разбегаться. В трех метрах от земли ступа резко перевернулась и вывалила нас на землю, как хозяйка — мусор из ведра, и скрылась с места преступления, будто провинившийся водитель.
Если прошлая посадка была жесткой, то эту можно было смело назвать крушением.
Каждая косточка ныла, ладони и колени содрались в кровь, в рот набились земля и трава. Я сердито выплюнула цветок клевера и подняла голову, сразу же поняв, что с клевером я так поступила зря. Не простят. Три одинаково рыжих коровы, выпучив глаза, таращились на меня, посмевшую не только покуситься на их законный кусок поля, но и пренебречь угощением, выплюнув ароматный и сочный цветок. Из-за головы одной из буренок выглядывал взволнованный Варфоломей. Коту повезло: он умудрился приземлиться на мягкую коровью шкуру. Вероятно, стремясь удержаться, мгновением позже он выпустил когти, потому что буренка протрубила: «Му-у-у!» и стала на дыбы.
Я поспешно откатилась в сторону и увидела только стремительно уносящуюся прочь рыжую спину коровы. Впившийся клещом Варфоломей мотался на коровьей шее черным мячиком и утробно выл. Корова со скоростью арабского жеребца мчалась в сторону леса, высоко подбрасывая копыта и пытаясь избавиться от наездника. Опомнившись, я подхватила метлу, которую выронила во время аварийного приземления, и понеслась на выручку коту.
Надо отдать должное буренке: в ее роду явно были спринтеры. Догнать ее оказалось не так просто. Я, запыхавшись, неслась по полю мимо ошалевших коров, а особенно непонятливых, преградивших путь, отгоняла метлой. На мое счастье, коровы, одуревшие от полуденного зноя, в большинстве своем скучковавшись по краям поляны, пребывали в спячке и под ноги не лезли. А те, что были на ногах, уже успели шарахнуться в стороны, когда лихая буренка с котом в седле прокладывала себе путь через поле.
Я уже совсем запыхалась и в отчаянии остановилась, глядя на стремительно приближавшуюся к лесу корову. В лесу мне ее не догнать. Вся надежда на Лешего, который выручит Варфоломея из беды. Вдруг корова затормозила, резко развернулась и понеслась прямо на меня, Те две сотни метров, которые оказались не по силам мне, бешеная собака, пардон, буренка, одолевала за считанные мгновения. Расстояние между нами стремительно сокращалось. Корова локомотивом мчалась прямо по курсу с явным желанием меня затоптать. Я испуганно шарахнулась в сторону, но тут до меня донесся истошный вопль кота:
— Я-а-а-ана, помоги-и-и-и!
Не раздумывая, я шагнула обратно и, выставив вперед метлу, мужественно преградила путь взбесившейся буренке. Тут же стала понятна и причина крутого изменения маршрута коровы. Со стороны леса, вопя матом и обещая повыдергивать Зорьке ноги, несся бородатый мужичок и угрожающе щелкал хлыстом в воздухе. Вероятно, пастух прилег вздремнуть в тени леса и не видел, как мы свалились на головы вверенным его заботам коровам. Но от утробного рева буренки мужик пробудился, взялся за хлыст и помчался корове наперерез.
Убоявшись расправы, блудная Зорька мчалась обратно к стаду и, казалось, даже не видела меня на своем пути. Дрогнув, я замахала метлой, призывая корову остановиться. Не знаю, что на нее подействовало больше, демонстрация метлы в действии или моя угроза повыдергивать ей не только ноги, но и рога, но корова резко затормозила, ее пышный зад занесло в сторону, и, словно грузный самосвал, она принялась неловко разворачиваться назад. Пользуясь моментом, Варфоломей кубарем скатился на землю и, клубком одолев несколько шагов, разделявшие нас, спрятался за мою юбку.
