Екатерина Федорова - Способ побега
Остаток дня отставные диктаторы провели в трудах и построениях.
* * *Женщина, закончив бинтовать ему руку, принесла еды — взамен той, что он разлил, когда напал на гоблина. Но на этот раз она не присела рядом, а принялась возиться с тряпкой, убирая лужу с кусочками чего-то съестного.
Вигала, мрачно поглядывая на ее сгорбленную спину, поднес ко рту ложку. Пора начинать заводить друзей в стане врага.
Эльф проглотил то, что было в ложке, и почти любезно прорычал:
— Как тебя зовут?
Женщина метнула взгляд через плечо:
— Таким голосом не спрашивают, а допрашивают.
— Что ты-то об этом знаешь? — не сдержался он.
Она прекратила свою возню с тряпкой и жестко сказала:
— Многое. Здесь не один такой застенок… и не у каждого узника так берегут нежную кожицу, как у тебя.
Вигала проглотил вторую ложку, осмысливая услышанное.
— Значит, имеются особые застенки… назовем их пыточными. И я сижу в одном из них, где в стены и двери вделаны мертвые лозы. Это наводит на размышления…
Женщина молча выпрямилась и пошла к двери с тряпкой в руках. Когда она вернулась, от нее пахло уже не дымом, а кисловатым душком испортившейся еды. Нет, прежний запах был намного приятнее…
Запах дыма. Мысли Вигалы заскакали. Если от прислуги в пыточных застенках несет дымом, то причиной тому может быть целый ряд обстоятельств…
Он сморщил нос от брезгливости и бросил:
— А что ты делаешь в этих пыточных?
Самка гоблинов остановилась на полпути от двери.
— Я тут работаю прислугой. И ухаживаю за теми, кто сидит в этих камерах. Здесь приходится убирать не только еду, разлитую самонадеянным дураком…
Вигала щелкнул зубами. Он — дурак? Никто не смеет так оскорблять природного эльфа, о чем ему привычно напомнило сознание.
— Но еще и кровь. И многое другое. Еще о чем-нибудь спросить хочешь, а, прирожденное эльфийское величие?
На этот раз он уже сам обозвал себя дураком. Начал заводить друзей, так заводи, — а не расспрашивай о местных достопримечательностях.
Эльф проглотил подряд две ложки, чтобы выиграть время и заодно задобрить женщину хотя бы этим. И с наигранной бодростью заявил:
— Я так и не услышал твоего имени?
— Терли, — грубо бросила женщина и приблизилась к нему.
Ага, все-таки подошла! Вигала возликовал в душе. Может, он все-таки начинает завоевывать ее расположение?
— Хорошее имя — Терли. Мне, например, нравится. Как и твои глаза. Здесь темно и не все видно… — Это была ложь, потому что эльфы способны видеть и в такой темноте. Но Вигала надеялся, что женщина этого не знает. — Они черные или темнокарие?
— Они гоблинские, — с издевкой заявила эта отвратительная особа.
И уселась с размаху на пол, всем видом показывая, что ждет от него только одного — чтобы он побыстрее опустошил судок и дал ей возможность уйти.
Вигала со злостью куснул ложку, оставив на ней следы своих зубов. Ну не получается у него налаживать контакт с представителями низших рас! Была бы на ее месте благородная эльфесса или хотя бы та же придурковатая русалка — то не возникло бы никаких проблем. Те дамы прекрасно знали правила игры. И он ни на миг не сомневался, что предложить, чтобы получить искомое.
Эльф еще раза два пробовал завести с ней разговор, но проклятая баба угрюмо молчала.
Следующее утро Вигала решил начать с массированной атаки на сознание гоблинши. С этими мыслями он и провалился в тяжелый сон. Без сновидений, как и положено эльфу, находящемуся в добром здравии. Последствия от нахождения рядом с мертвой лозой его тело излечило само и достаточно быстро.
* * *На следующее утро стражникам, пришедшим для раздачи завтрака, предстала удивительная картина. Строй узников в ногу топал по камере, во всю мощь легких выкрикивая песню. Леха посчитал, что строй без песни — это как масло без каши, и пристал с этим к Тимофею, как репей. Поэтому Тимофею пришлось наскоро придумать для него что-то вроде речевки американских пехотинцев. Маршировка у ребят получалась не очень, но носки они тянули старательно. Хоть и сбивались при этом с ноги.
Завидев стражников, Леха скомандовал положенное «стой». Парни разных цветов, но одетые удручающе одинаково — в грязные лохмотья, — недружно встали корявыми рядами. Леха хмуро оглядел их и гаркнул:
— К раздаче еды… в колонну по одному становись!
Строй тут же распался — зато вместо него появилась очередь. Инопланетяне, после маршировки нагулявшие аппетит, пытались пролезть мимо друг друга, угрюмо при этом переругиваясь. Тимофей вспомнил, как их лишили еды в первый день. И подумал, что следовало бы проследить за порядком в подразделении. Леха, словно уловив его мысли, пробежался вдоль строя и трижды негромко рявкнул. Прямо как заботливый старшина в добрые старые времена советской армии.
Строй утих и начал стоять более-менее смирно. Леха подошел к Тимофею за мисками и кисло пробормотал:
— Колхозное стадо. Только я ведь не Макар, чтобы гонять их туда-сюда…
Тимофей успокоил недовольного своей миссией братка:
— Это не надолго. А сейчас иди, кормилец. И без каши не возвращайся…
Леха поспешно ушел и очень быстро вернулся с двумя мисками. Отца-командира сокамерники пропустили вне очереди.
После завтрака они немного посидели, переваривая очередную кашу-размазню (на этот раз со вкусом пшенки), потом Тимофей хлопнул Леху по плечу:
— Вставай и снова иди командовать. Будь с ними построже. К вечеру строй должен быть ровным.
Леха повздыхал и поднялся, опечаленно морща лицо. Потом, обернувшись, спросил умоляющим голосом:
— Нет, ну ты хоть скажи, зачем тебе это нужно? Ты их что, строем в бой поведешь? На двери, на стражников…
Тимофей сделал строгое лицо:
— Сказать-то я могу. Но только потом, если проговоришься, то отвечать будешь по всей строгости…
Леха подозрительно поглядел на него и поинтересовался:
— А ты случаем не из наших… не из деловых?
— Из педагогов я, — непреклонным голосом ответствовал Тимофей, рисуя на морде лица самую что ни на есть серьезную мину. — Педагогом была моя мама. А что?
Браток поглядел с подозрением:
— Да разговариваешь и ведешь себя в последнее время совсем как мы…
— Как твои братки? — спросил Тимофей. И прикусил губу, чтобы не ухмыльнуться. Вот и дожил он до признания в самых широких братковских массах. Правда, в роли широких масс выступал один только Леха, но ширина плеч вполне компенсировала недостаток количества качеством.
Леха, набычившись, боднул его взглядом и посоветовал:
— Ты к нам, крутым, серьезней относись, браток…
— Обязательно, — немного легкомысленно пообещал Тимофей.
Леха вздохнул и сообщил:
— Несерьезный ты. И в то же время хоть ты и сэнсэй, педагог по-нашему, а все ж Интеллигентности тебе не хватает. Дюже не хватает в последнее время. Командуешь, дерешься… Нет, ты не педагог, Тимоха, ты — путевый пацан! Ты, конечно, еще до моего уровня не добрался… но где-то уже близко. Держись меня, браток. Непременно крутым станешь!
— А где-то уже близко — это означает полукрутой? — Тимофей захихикал. Волны жара поднимались от ноги. Голова слегка кружилась. — Думаю, Леха, я еще долго буду следовать этим курсом. Так что непременно стану полностью доваренным… — Он на мгновение прикрыл глаза, решив передохнуть. Когда он их открыл, Леха все еще стоял перед ним с озабоченным взглядом. Резвых облизнул губы и хрипло пробормотал: — Ты еще тут? Давай иди. И учи народные массы легкому строевому шагу.
— Тебе, по-моему, хуже стало, — с уверенностью заявил Леха.
«Хуже-то хуже, — подумал Тимофей, — но ты мне ничем не сможешь помочь. Нужен врач и антибиотики».
— Иди, — устало пробормотал он. — Командуй, браток — прапорщиком станешь…
Леха развернулся и пошел. Двигался браток уже достаточно легко и уверенно. Видимо, сотрясение мозга, полученное им, было не очень тяжелым.
Хоть один здоровый в нашей команде, подумалось Тимофею. Он сходил к крану в стене, хромая и подволакивая ногу, вдосталь напился. При повышенной температуре следовало потреблять как можно больше жидкости. Хотя ему это вряд ли поможет. Разве что местная водичка чудодейственная…
Тимофей кое-как добрался до своего места и повалился боком вниз, стараясь держать больную ногу сверху. Потом свернулся калачиком на неровном полу. Покой. До вечера он может себе позволить зыбкое подобие покоя, прерываемое импульсами горячей боли в ноге.
Располосованная щека, к его облегчению, болела гораздо меньше, чем та рана, что снизу. И не была на ощупь такой горячей, как нога. Хоть что-то приятное в его положении.
Он уже погрузился в сонное забытье, когда в голове прозвучал настырный голос Гортензии:
«Тимоха! Хочу чувствовать любовь!»
