Исин Нисио - Nekomonogatari(Black)
«Неужели просто снять не могли?» – вот что я хотел узнать.
Я думал.
Я думал о ненужных вещах.
Я думал о бесящих меня вещах.
Хоть я и не мог ничего сделать, даже если я так думал.
Хоть я и не мог ничего сделать.
Я открыл дверь и направился к крыльцу, будто меня что-то вело. Однако, когда я потянул ручку, оказалось, что дверь заперта.
– ?…
Возникает вопрос.
Мартовская кошка, назвавшая Ханекаву своей госпожой… Как бы сказать, не казалось, что у неё много мозгов.
В смысле, я не заметил и намёка на интеллект.
Думаю, даже звери умнее ее.
В ней не было ни следа разума.
Эта Мартовская кошка вряд ли понимала такую особенность человеческой культуры, как ключи. Хотя, может, она просто не проходила через дверь.
Для кошки естественнее пройти через окно.
Я отошёл от крыльца и обошёл дом вокруг, ища открытые окна. Каждое окно было наглухо заперто – даже ставни были закрыты.
Что же это значит? Я начал вопросительно качать головой, а затем заметил окна на втором этаже.
Точно, сила прыжка.
Сила прыжка, которой, казалось, достаточно, чтобы допрыгнуть до луны.
Ей необязательно было идти через первый этаж. Осознав это, я ещё раз обошёл дом, и, наконец, попал в точку – нашёл открытое окно на втором этаже.
Хм.
Хм. Хм.
Раз я зашёл так далеко, пути назад не было.
К счастью, сейчас моя физическая сила была всё ещё больше обычной. Даже если я не смогу как кошка запрыгнуть на второй этаж, то просто заберусь по стене.
Вложись во что-то, и твой разум тебя не подведёт. Убедившись, что меня никто не заметит, я начал карабкаться.
Потом я залез…
– ?…
И покачал головой.
Я положил руку на открытое окно, ловко отодвинул штору, заглянул внутрь и покачал головой.
Нет.
Я был уверен, что открытое окно было окном комнаты Ханекавы – поскольку методом исключения установил, что выпрыгнуть, держа родителей Ханекавы за воротники, она могла только из этого окна. Я был в этом уверен.
Однако я ошибся.
Эта комната была похожа на кабинет.
Вероятно, это была комната отца Ханекавы.
Нельзя сказать наверняка.
В первую очередь потому, что я не знал, кем работал её отец.
В любом случае, у старшеклассницы точно не может быть такой комнаты.
– Хм.
Всё ещё вися на стене, как человек-паук, я умело, если можно так сказать, снял обувь и забрался в дом Ханекавы.
Это было настоящее вторжение, но висящий на стене человек сам по себе был подозрителен, так что отступать было некуда.
Однако я должен был учитывать вероятность того, что лезу в петлю.
Если выразиться иначе – следуя ходу истории, без особой цели я совершил уголовно наказуемое деяние вторжения в чужой дом, и меня ожидала кара небесная.
Беспрецедентная кара небесная.
Я, Арараги Коёми, держа ботинки в руке, прошёлся по дому Ханекава – по пустому дому Ханекава – раз, другой, третий.
– !…
А потом сбежал.
Хотя я мог выйти через дверь, эта мысль даже не пришла мне в голову, и я вышел через окно комнаты, похожей на кабинет, в которое я и забрался. Как будто я слепо верил, что пройдя по тому же пути в обратную сторону, я отмотаю время назад и сделаю так, чтобы ничего этого не было. Я бросился в открытое окно.
Естественно, я упал.
Я упал прямо на асфальт, да так, что моя левая рука снова чуть было не оторвалась, но боль меня не волновала.
В панике, не теряя на секунды, я на четвереньках бросился к велосипеду, стоящему перед домом, а потом покатил с такой скоростью, что чуть было не порвал цепь.
Я сбежал из дома Ханекавы.
Как будто он был неприятным.
Как будто он был злым… нет.
Я почувствовал отвращение – такое, что меня чуть не стошнило.
Я сожалел о том, что сделал такую глупость. Я даже не знаю, по какой дороге я ехал, сколько крюков сделал, но заметил, что все-таки вернулся домой – хотя даже не думал возвращаться.
В любом случае…
Я просто хотел сбежать.
И инстинктивно вернулся домой.
– О, брат. При…
Когда я открыл дверь, передо мной как нельзя кстати оказалась Цукихи – судя по тонкой майке поверх белья, она только что вышла из ванной. Она заметила меня, но прежде чем успела сказать «вет», я вошёл, не снимая обуви, и крепко её обнял.
Крепко, крепко, крепко.
– Ой-ой! Неожиданные страстные объятия! Что ты творишь, брат-извращенец?
– …
Цукихи была шокирована эксцентричным поведением своего кровного брата, и явно испытывала отвращение. Однако я ничего не мог с собой поделать.
Не потому что это была Цукихи.
Увидь я Карен или кого-то ещё, я бы всё равно обнял первого же встречного человека.
Нет, я даже не обнимал её.
Я не мог не… схватиться за неё.
Я не мог не… цепляться за неё.
Потому что иначе я бы сломался.
Мой разум разрушился бы.
Я, как утопленник, цеплялся за соломинку.
Мой трепет, моя беспомощная дрожь, стук моих зубов – всё это передавалось ей.
Я был испуган.
Назовите меня цыплёнком, назовите как угодно.
Почему дрожать от ужаса неправильно?
Почему неправильно трепетать и холодеть?
Такое у меня было впечатление от того дома.
Одного лишь дома.
По размеру он, наверное, был даже больше нашего.
В нём было шесть комнат.
И тем не менее… в том доме…
В доме Ханекавы не было комнаты Ханекавы.
– А-а-а-а…
Жуть. Жуть. Жуть.
Настолько жутко, что даже весенние каникулы отдыхают. Настолько жутко, что эти адские воспоминания сменились какой-то идиллией, настолько жутко, что весенние каникулы стали двумя неделями обыденной жизни.
У неё не было комнаты.
В том доме не было её следов.
В детстве её кидало от человека к человеку, но она уже почти пятнадцать лет должна была жить в этом доме – и всё же, сколько я ни искал, не нашёл и следа Ханекавы.
В каждом доме есть свои особые ароматы.
Чем дольше люди живут, тем их больше – однако среди ароматов того дома не было аромата Ханекавы. Ханекава Цубаса была отделена от дома так сильно, что я подумал, что ошибся домом.
Нет.
Конечно, если учесть школьную форму на стене кухни, учебники и справочники в похожей на библиотеку комнате, бельё в ванной, сложенный футон в коридоре, зарядное устройство для телефона в розетке под лестницей, школьную обувь у входа – я бы подумал, что Ханекава в самом деле жила в этом доме.
Просто подумал.
Однако она жила так, как живут в отелях.
Она даже не была нахлебником.
Я был наивен, всё ещё надеялся на лучшее.
Несмотря на то, что я видел след от удара на её лице, часть меня надеялась, что с Ханекавой всё хорошо, потому что это Ханекава. С ней всё хорошо просто потому, что иначе быть не могло.
И даже сейчас, пусть она и одержима Мартовской кошкой.
Ну какой же я идиот.
– А-а-а…
Она была уничтожена.
Ханекава уже была уничтожена.
Такое…
Нельзя преодолеть – и нельзя исправить.
Одним словом, это безумие.
Яростная ярость.
Раз я доверился Ошино, то скоро Ханекава будет поймана, а Мартовская кошка – изгнана старым гавайцем, но счастливого конца, в котором Ханекава помирится со своими родителями, развеяв давний конфликт, и заживёт счастливо, не будет.
Не будет конца.
Не будет конца этому ужасу.
Этот дом.
Это место.
Эта семья.
С ними уже покончено.
– А-а-а-а…
– Боже. Ничего не поделаешь, брат. Тише, тише всё хорошо.
Тело дрожало, я почти кричал. Цукихи, моя младшая на четыре года сестра, с улыбкой гладила меня по голове.
А затем закрыла глаза и мягко подставила губы.
– Вот так. Давай, – сказала она.
– Отвратительно!
Я оттолкнул ее.
Грубо.
– Ай! Разве так надо благодарить сестру за верность, брат?!
– Минутка воспитания! До какой степени мои сёстры подвержены шальным порывам?!
– Ничего не поделаешь, я же твоя сестра!
– Ох.
Но… М-да.
Никто сильнее меня не подвержен шальным порывам.
Однако я чувствовал, будто больше жил, пользуясь головой. По крайней мере, я клянусь, что не живу на одних лишь безусловных рефлексах, не говоря уж о жизни, похоже на жизнь одноклеточного.
По крайней мере, я так думал.
Однако благодаря отвратительной преданности моей младшей сестры, на время я прекратил трястись.
Говорят, всё, что тебе нужно – это семья.
Семья.
Семья, хм.
Само собой, я связал это слово с отцом и матерью Ханекавы, которых увезли в больницу – и почувствовал себя хуже.
Повода сопереживать им не было – и всё же я думал о них именно так.
Жить в этом доме почти пятнадцать лет.
Я уверен, им в такой семье тоже было неуютно…
– И вообще, я волновалась! – сказала Цукихи, прямо на моих глазах надевая юката, которое она несла в руках и, видимо, собиралась надеть на втором этаже. – Ты не возвращался.
– Что?
Хоть и с опозданием, но я закрыл входную дверь.
И даже разулся.
– Прости, я ушёл ночью, ничего не сказал, но об этом тебе уже не нужно волноваться.
