Терри Пратчетт - Я надену платье цвета ночи
Миссис Пруст широко улыбнулась.
— Говоришь почти как местная, мисс Тиффани Болит.
Если вам нужен кто-то, чтобы охранять что-то, в охране не нуждающееся, потому что никто в здравом уме и не подумает это красть, тогда капрал Ноббс из Городской Стражи ваш — в отсутствие других слов для описания его породы, а также надёжных биологических доказательств обратного — человек. Сейчас он стоял посреди чёрных похрустывающих руин «Королевской Головы» и курил сигаретку, состряпанную из вонючих окурков предыдущих сигарет, завёрнутых в свежую папиросную бумагу. Главный секрет — непрерывно затягиваться, пока из недр этой мерзкой смеси не появится хоть какой-то дымок.
Он не почувствовал, как с него сняли шлем и даже почти не заметил хирургически точного удара по голове, и уж точно не ощутил, как маленькие мозолистые руки аккуратно водрузили шлем обратно на его бесчувственное тело.
— Хорошо, — хрипло прошептал Роб Всякограб, нервно озирая обугленные руины. — Теперь времени мало у нас осталось, ведаете ли, и потому…
— Так-так, — раздался во тьме чей-то голос. — Я ведь ведал, что вы, отвратцы, вернётесь сюда, если подождать. Как собака к блевотине своей возвращается, а дурак к своим глупостям, так и преступник на место преступления стремится.
Стражник, именуемый Мал-мала Чокнутым Артуром зажёг спичку, которая для существа размером с Фигла была как целый факел. Раздался «звяк» и на мостовую перед ним упал, с точки зрения Фигла, щит, который для обычного стражника был стандартным полицейским жетоном.
— Это чтобы вы, мелкие дураки, знали, что я сейчас не на службе, ясно? Каков же я коп без жетона? Просто изведать хочу, с чего это вы, мал-мала паразиты, толкуете справно, прямо как я, хоть я и не Фигл ни разу.
Фиглы уставились на Роба Всякограба, который пожал плечами и спросил:
— Ну и кто ж ты тогда, по-твоему, бесы тебя забери?
Мал-мала Чокнутый Артур задумчиво провёл пятернёй по волосам, из которых, на удивление, ничего интересного не выпало.
— Ну, мои ма и па толковали, я карлик есть, как и они…
Он замолк, потому что Фиглы принялись хихикать и в восхищении хлопать себя по бёдрам, что, судя по всему, могло продолжаться довольно долго.
Мал-мала Чокнутый Артур понаблюдал за ними немного, а потом заорал:
— Сие не смешно есть!
— Ты себя-то послушай, — всхлипнул Роб Всякограб, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Ты ж по-фигловки глаголешь, верняк! Тебе что, ма и па твои не рассказали ничего? Мы, Фиглы, родимся уже, зная фигловский! Кривенс! Мы словно собаки, что с рождения ведают, как им лаять! И ты говоришь нам, будто ты карлик? Ещё скажи, что ты пикси!
Мал-мала Чокнутый Артур задумчиво уставился на свои башмаки.
— Мой па сию обувку стачал. Я так и не посмел сказать ему, что не люблю башмаков. Вся семья лет наверное сотню башмаки тачала и чинила, и вот однажды старейшины позвали меня и открыли, что я найдёныш есть. Они странствовали, и нашли меня, мал-мала дитя, у дороги, рядом с трупом перепелятника, коего я придушил. Видать, тварь сия меня из колыбели украла, чтобы птенцам своим скормить. И тогда старшины посовещались и решили оставить меня у себя, я был полезный: мог лису загрызть и всё такое. Но теперь мне пора отправиться в мир большой и сыскать, кто мой народ есть, сказали они.
— Ну, паренёк, тогда ты, считай, нас сыскал уже — сказал Роб Всякограб, хлопнув его по спине. — Не зря ты своих старых сапожников послушал. Они тебе слово мудрое рекли, то правда. — Он помолчал минуту и добавил: — Хотя вот, закавыка тут есть небольшая, ты же — не к ночи будь помянут, — коп.
Потом он слегка отскочил назад, просто на всякий случай.
— То верно, — самодовольно согласился Мал-мала Чокнутый Артур. — Как верно и то, что вы банда закоренелых пьяниц и воришек, лишенных даже капли уважения к закону!
Фиглы радостно закивали, соглашаясь, хотя Роб Всякограб счёл нужным добавить:
— Не забудь помянуть про «алкоголизм» и «бесчинства», будь любезен, нам не хотелось бы, чтобы нас недооценивали.
— А как насчёт улиточного скотокрадства? — внёс свою лепту Вулли Валенок.
— Нуу, — сказал Роб Всякограб, — улиточное скотокрадство, чесгря, мы пока только осваиваем.
— У вас что, вообще добрых качеств нет? — в отчаянии спросил Мал-мала Чокнутый Артур.
Роб Всякограб выглядел озадаченным.
— Ну, мы, типа, думаем, что это и есть наши добрые качества, но, если уж тебе охота придираться, мы никогда не крадём у бедняков последние деньги, сердца наши из чистого золота, хотя, наверное, отчасти — ладно целиком, — чужого, и мы изобрели рецепт горностая во фритюре. Это ведь кое-чего, да стоит.
— Да что хорошего в жареном горностае?
— Нуу, по крайней мере, никому другому не приходится его жарить. Он как взрыв вкуса есть: ты набиваешь рот, потом чуешь вкус, а потом взрыв.
Мал-мала Чокнутый Артур, сам того не желая, заулыбался:
— У вас что, парни, вообще совести нет?
Роб Всякограб улыбнулся в ответ:
— Не знаю, что это, — ответил он, — но если эта штука у нас есть, значит, мы её у кого-то стибрили.
— А как же бедная мал-мала великуча девица, что сидит под замком в Доме Стражи? Почто вы удрали, а её бросили? — допытывался Мал-мала Чокнутый Артур.
— О, с ней до утра ничего не станется, — высокомерно, как мог в данных обстоятельствах, ответил Роб Всякограб. — Она карга премогучая есть.
— Да неужели так-то? А ещё вы, мал-мала отвратцы, разнесли вдребезги целый кабак! По-вашему, это тоже хорошее дело?
На сей раз, прежде чем ответить, Роб Всякограб наградил его задумчивым взглядом.
— Да уж, мистер Полицейский, кажись, ты вправду двуедин: и Фигл, и коп. Ну да ладно, на свете всякое бывает. Но вот вопрос великий для вас двоих: ты когда тыришь что-нито, стучишь потом сам на себя, али как?
В Доме Стражи сменились дежурные. Кто-то подошёл к камере и застенчиво протянул миссис Пруст большой поднос с холодными мясными закусками, соленьями, бутылкой вина и двумя бокалами. Нервно глянув на Тиффани, стражник прошептал что-то мисс Пруст, после чего она ловким движением извлекла из кармана маленький пакетик и незаметно сунула в руку копа. Потом она отошла от решётки и снова уселась на солому.
— Я гляжу, ему хватило ума открыть бутылку и дать вину подышать, — сказала она и добавила, заметив вопросительный взгляд Тиффани: — у младшего констебля Хопкинса есть небольшая проблема, из разряда тех, о которых лучше не знать его мамочке, а я снабжаю его целебной мазью. Бесплатно, разумеется. Рука руку моет, как говорится, хотя в данном случае, я надеюсь, юный Хопкинс предварительно как следует всё продезинфицировал.
Тиффани никогда прежде не пила вина. У себя в деревне она пробовала только сидр или пиво, которые содержали в себе достаточно алкоголя, чтобы убить маленьких кусачих тварей, но недостаточно, чтобы как следует ударить в голову.
— Ну, — сказала она, — я не ожидала, что в тюрьме будет вот так.
— В тюрьме? Милочка, здесь не тюрьма, я же тебе говорила! Если хочешь узнать, что такое настоящая тюрьма, сходи в Танти! Вот это вправду мрачное местечко! Здесь стражники не плюют в твою еду — по крайней мере, у тебя на глазах, — и уж точно никогда не плюют в мою тарелку, можешь поверить. А вот в Танти другое дело. Они любят повторять, что каждый, кто попал к ним, десять раз подумает, прежде чем совершить преступление, которое снова приведёт его в эти стены. Конечно, в последнее время там стало немного полегче и не все заключённые покидают Танти в сосновых ящиках, но её каменные стены по-прежнему вопиют, по крайней мере, для того, кто умеет слышать. Я-то слышу.
Она снова с щелчком открыла табакерку.
— Знаешь, что хуже этого крика? Песни канареек в блоке «Д», туда запирают людей, которых даже повесить боятся. Их бросают каждого в отдельную маленькую камеру, а для компании дают канарейку.
С этими словами миссис Пруст столь энергично втянула в себя очередную понюшку табаку, что Тиффани начала опасаться, как бы порошок не посыпался у старой ведьмы из ушей.
Крышка табакерки с щелчком захлопнулась.
— Эти люди, о, вовсе не обычные убийцы. Они убивали в качестве хобби, или по приказу бога, или от нечего делать, или просто потому, что день с утра не задался. Они делали кое-чего и похуже убийств, но дело всегда заканчивалось убийством. Что, не будешь говядину? Ну, если ты уверена… — Миссис Пруст сделал паузу, чтобы отрезать себе приличный кусок маринованного мяса и продолжила: — Занятно, но эти жестокосердные люди очень любят своих канареек, и плачут, когда те умирают. Надзиратели утверждают, что это притворство, но я не так уверена. В молодости я выполняла мелкие поручения для надзирателей, и я видела эти тяжёлые двери, и слышала пение птиц, и порой гадала, в чём разница между обычным человеком и этими людьми, которых ни один палач в городе, — даже мой отец, который мог мог вздёрнуть преступника за семь с половиной секунд, — не решался повесить, потому что опасался, что они удерут даже из адского пламени, чтобы отомстить.
