Кир Булычев - Похищение чародея
До поздней ночи за стеной слышались голоса — мои товарищи приводили в порядок пострадавшую аппаратуру. Я не стал им мешать. Только зашел, когда нам нанес визит капитан Боро, начальник местного гарнизона. Он обещал с утра предоставить машину, чтобы осмотреть окрестности Танги и выбрать места для приборов, а также прислать мастера — требовалось кое-что починить, а у наших товарищей не было нужных инструментов. По уходе капитана Боро Отар Давидович сказал, что вряд ли моя помощь понадобится сегодня, и посоветовал мне отдыхать. Я счел его соображения разумными и потратил остаток вечера на приведение в порядок записей.
Я лег спать пораньше, несмотря на то что выспался уже днем. Поэтому я долго не мог заснуть, прислушиваясь к стуку дождика за окном, шуршанию сосен, отдаленной заунывной песне и неразборчивым голосам за стеной. Я старался гнать от себя мысли, которые возвращались с настойчивостью комнатной мухи, — мысли о близкой смерти, о том, насколько тонка грань между продолжением жизни и той случайностью, которая готова легким ударом разрезать ее нить. И если крушение самолета было событием, в котором я не принимал никакого участия, то, рассматривая в перспективе мое столкновение с бандитом Па Пуо, следует признать, что мой порыв, хоть и был оправдан в тех конкретных обстоятельствах, в принципе не типичен для моего характера и полностью расходится с моим представлением о себе. Чаще всего я лишь по истечении определенного промежутка времени нахожу правильное решение либо слова, в споре же и в действиях я скорее склонен к ошибкам и компромиссам. Я всегда боялся столкнуться с ситуацией по-настоящему критической, которая потребовала бы от меня единственно правильного и быстрого решения. Поясню: например, я не выношу детей, стоящих на краю платформы, и по мере сил стараюсь обратить на этот факт внимание их родителей или самому оттеснить ребенка от опасного места. Я не могу видеть, как дети или моя мама выходят на балкон. В таких ситуациях мое живое воображение немедленно рисует картину падения ребенка на рельсы или с балкона. И зная, что в такой обстановке я не решусь броситься на рельсы вслед за ребенком, я делаю все, чтобы критическую ситуацию устранить. Но как же тогда объяснить мое нападение на вооруженного озлобленного человека? Наверно, объяснение этому кроется в моей же трусости. Во мне действовал тот же инстинкт, что заставляет отвести ребенка от края платформы. Я предотвращал опасный момент, хотя сам обращал на себя гнев бандита.
Я проснулся совсем рано, на рассвете, и голубой свет его настолько был похож на свет, проникавший вчера утром сквозь щели хижины, что я внутренне сжался. К счастью, страх длился всего мгновение. Я услышал за стеной голос Володи Ли и понял, что пора вставать.
В соседней комнате я обнаружил удивительную сцену. Казалось, они вообще не ложились спать. Пол был буквально устлан деталями, и посреди них, подобно мальчишкам, играющим в железную дорогу, сидели три человека — Котрикадзе, Володя и незнакомый мне молодой скуластый лигонец. Игра так увлекла их, что они не сразу заметили мое появление.
— Вы даже не завтракали? — спросил я. И тут же подумал, что мой вопрос неуместен — ресторан еще закрыт. И как бы в опровержение моих слов в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Котрикадзе, не отрываясь от рассмотрения печатной схемы.
В раскрытой двери стоял солдат, лицо которого было мне знакомо. Нашитая на рукаве его куртки морда тигра подтвердила мои подозрения — этот отличительный знак носили солдаты, сопровождавшие нас в самолете. Автомат висел у него на плече, мешая нести термос ярко-оранжевого цвета с большими полосатыми пчелами на сверкающих боках. В другой руке он держал судки. Солдат кивнул мне, как старому знакомому.
— Ага, — сказал Котрикадзе, как будто ему всю жизнь приносили термосы солдаты с автоматами. — Поставьте туда же, сержант.
Я проследил взглядом за сержантом и увидел на столе уже два таких же термоса, а также ряд чашек с остатками кофе и недоеденные сандвичи.
Сержант поставил термос, постоял посреди комнаты, наблюдая за работающими, затем мирно положил автомат на диван, уселся рядом и задремал.
И я вдруг понял, что нет смысла укорять этих людей за неразумное использование своего рабочего дня. Они вежливо выслушают меня, но удивятся — по какому праву я вмешиваюсь в то, что они знают и умеют лучше меня? Я даже пожалел, что у меня нет технического образования, что в школе я по всем точным дисциплинам имел твердую тройку, чем маму не столько огорчал, сколько утверждал в мнении, что передо мной открывается карьера великого писателя или лингвиста. Эти люди играли в свои всегда запретные и завидные для меня игры, а я был только зрителем.
— Юрий Сидорович, — сказал Володя, — выпейте кофе, а то ресторан еще закрыт. Нам сержант Лаво из гарнизонной кухни носит.
Я поблагодарил и не отказался от кофе со свежим сандвичем. Вкус местного хлеба показался мне более приятным, нежели в Лигоне, где он схож с ватой. Я сидел на диване рядом со спящим сержантом.
— Голова не болит? — спросил Котрикадзе, представив меня молодому лигонцу, оказавшемуся механиком по имени Фен Ла.
— Нет, спасибо.
Я инстинктивно поднял руку и ощупал шишку, оставшуюся у меня на лбу, как боевое отличие.
— В восемь придет машина. Вам, наверно, любопытно будет поехать с нами.
— Сочту своим долгом, — сказал я. — Пожалуй, мне следует переодеться?
Котрикадзе кивнул.
Переодеваться мне было не нужно. Да и во что переодеваться? Но я воспользовался этим предлогом, чтобы избавиться от тягостного ощущения собственной ненужности, и покинул комнату.
Но к себе я тоже не попал. В коридоре меня подстерегал господин Матур.
— Доброе утро, господин советник, — приветствовал он меня. — Вы рано поднимаетесь. Значит, вы хороший работник. Лишь бездельники спят до полудня.
Я не мог обогнуть его в узком коридоре и избежать неуместных восторгов.
— И ваши друзья также работают? Меня всегда восхищало трудолюбие русского народа! Великие свершения социализма — это результат самозабвенного труда. И я, как прогрессивный человек, могу лишь восхищаться!
Новый костюм господина Матура был ему узковат. Куда-то делись сверкающие перстни. Неужели наш спутник разорился и сменил классовые позиции? Это маловероятно.
— Приехать для того, чтобы помочь маленькой далекой стране! Жертвовать жизнью и здоровьем ради нас — это гуманизм в высшем смысле, не так ли? И совершенно бескорыстно!
Он готов был заплакать от умиления. Шоколадные зрачки неустанно крутились в желтых с красными прожилками белках глаз.
— А мы и не подозревали, насколько близка к нам угроза страшного бедствия. Теперь же мы сплотимся вместе с вами и спасем нашу маленькую страну. Только бы успеть! Как вы думаете, мы успеем?
Он замер с полуоткрытым ртом. Ждал ответа.
— Еще рано говорить, — ответил я сдержанно, стараясь отыскать просвет между стеной коридора и тушей нашего друга. — Для того мои товарищи и работают. Но пока нельзя сказать ничего определенного.
— Но, может, приблизительно? С точностью до двух дней? Ведь необходимо предупредить население?
— Как только станет известно, мы тотчас же сообщим.
Я не решился спрятаться в своей комнате, куда он мог беззастенчиво проникнуть, а позорно отступил обратно к Котрикадзе, захлопнул дверь и с облегчением вздохнул. В комнате было по-прежнему. Володя и механик спорили на странной смеси языков, тыча друг другу в лицо какой-то деталью. Котрикадзе тестером проверял нутро вскрытого ящика, напичканного печатными схемами и проводами. Сержант Лаво спал на диване, положив на живот автомат.
Котрикадзе оторвался от своего дела, взглянув, кто пришел.
— Передумали переодеваться? — спросил он.
— Отар Давидович, — сказал я, — не забудьте, что мы должны предупредить власти о сроках землетрясения. Ведь предстоит принятие мер. Некоторые уже интересуются…
— Вы совершенно правы, Юрий Сидорович, — сказал Котрикадзе вежливо. — Мы это непременно сделаем.
Я стоял посреди комнаты, не двигаясь, чтобы не наступить на что-нибудь. Котрикадзе сжалился надо мной.
— Юрий Сидорович, — сказал он, — если вы не заняты, будьте любезны, помогите нам. Вон там в коробочке винты. Рассортируйте их по размерам.
* * *Из записи показаний Дани Джа Думали, пилота государственной авиационной компании «Лигон Эйруэйз», взятых в муниципальном госпитале города Танги 12 марта 1976 года:
«…В 14 час. 10 мин. ввиду близости муссонного фронта было решено изменить курс с северо-северо-западного на северо-западный с таким расчетом, чтобы повернуть на тангийский аэродром после пересечения дороги Митили — Танги. В Танги о перемене курса мы не сообщали. Мы следовали новым курсом до 14 час. 22 мин., после чего были обстреляны с земли из крупнокалиберного пулемета, в результате чего были повреждены левая плоскость и левый мотор.
