Кир Булычев - Похищение чародея (сборник)
В одной из операционных горел свет, оттуда доносились женские голоса. Я решил, что там идет уборка — ведь операционные всегда должны быть стерильно чистыми. Мне не хотелось бы попасть в грязную операционную. Это не значит, что я надеюсь выйти оттуда, в конце концов это меня уже не будет касаться, но все же должны соблюдаться некие важные принципы. Не сочтите меня занудой, я дитя системы воспитания и образа жизни. Как говорится, какой режим, под тем и лежим.
Ободранная белая дверь открылась нехотя, будто знала, что мы с ней совершаем нечто нехорошее.
За ней находилась лестничная площадка, переход наверх был забран решеткой с висячим замком амбарного вида. Маршем ниже я оказался у стеклянной двери, за которой была больничная кухня. Одно из стекол в двери было выбито, и сквозь него тянуло запахом столовских щей, хотя вроде бы щами нас давно не кормили.
На кухне мне делать было нечего, а ниже был подвал.
Я вернулся на этаж хирургии, но сразу двинуться дальше мне не удалось, потому что санитарки, которые шли из операционной, устроили по пути горячий спор из-за салфеток. Я не вслушивался в спор, только досчитал до шестисот, прежде чем они вдоволь наговорились.
Затем я быстро прошел мимо пустых палат и палат, в которых должен начаться ремонт. Миновал площадку главной лестницы и пошел дальше широким коридором мимо старинных палат по двенадцать коек в каждой. По коридору бродили ходячие больные, пробегали сестры, я даже не знаю, что это за отделение. Главное было — не потерять кардинальное направление…
6
Через полчаса я добрался до бассейна. В бассейне как раз купались девушки из клона. Дашу я узнал не сразу, потому что они плавали в шапочках, и все казались совершенно одинаковыми. Она меня сама узнала. И не удивилась. Она подняла тонкую длинную руку и помахала мне.
– Ныряй к нам! — крикнула она.
В бассейне гулко перекликались голоса, и поэтому ее голос не выделялся из прочих.
Весь зал высотой в два этажа с чередой окон под потолком был гулким и обширным, казалось, что такой громадине никак не поместиться внутри нашего скромного здания.
Никто не обратил на меня внимания.
Я сел на бортик и свесил ноги, носки моих кроссовок чуть не касались воды.
Она подплыла и сказала:
– Привет, я рада тебя видеть.
В глазах ее была настоящая радость. Даже такой тупой мужик, как я, ее заметил.
– Я тебя весь день искал, — сказал я.
– Я ночью стихи про тебя придумала.
– Расскажешь?
– Я забыла. Но это были хорошие стихи.
– Про любовь?
– Нет, про шпиончиков, дурак!
Нам было весело. Как будто больше ничего не угрожало. Вот, встретились, а теперь будем гулять сколько хочется.
– Ныряй, — предложила она.
– У меня плавок нет. Лучше ты вылезай.
– У нас скоро ужин начнется.
– Я тебя ждать буду за раздевалкой.
– У Раисы спрашиваться?
– Тогда тебя не пустят.
– Я совершеннолетняя!
Но она понимала, что не пустят.
– Уходи незаметно, — сказала она.
Там, на выходе из раздевалки, стояли деревянные скамейки. Я довольно долго ждал Дашу. Весь зад себе отсидел.
К счастью, никто раньше нее не вышел.
Даша вышла из раздевалки с сумкой в руке, одета, как вчера, только блузка другая, светло-коричневая.
И темные от воды волосы распущены по плечам. Очень красиво.
– Заждался? — спросила Даша.
– Не успел.
– Ты молодец, — ободрила она. — Не психуешь. Я бы на твоем месте умерла от ожидания. Куда пойдем?
– Ты лучше знаешь эти места, — сказал я.
– Нет, если ты пришел со своего крыла, значит, ты все посмотрел. А я что: отсюда на лифт — и в нашем отделении. Как ты думаешь, нельзя в сад пойти погулять?
За нашим Институтом есть старый парк, называется он садом, так принято. Нас туда водили несколько раз работать на приусадебном участке, но по одному ходить не разрешают, и Григорий Сергеевич доступно объяснил: из сада легко выйти на улицу. Мы же не привыкли к жизни в городе и можем погибнуть. Надо учитывать, что Москва — жестокое место, в котором есть опасное предубеждение против клонов. В прошлом, когда люди из самых первых клонов выходили в город и гуляли поодиночке, были случаи нападения и даже убийства. Об этом трудно говорить без волнения, но человечество еще не готово к встрече с людьми будущего. Так что для нашего же блага лучше, чтобы мы не встречались со случайными прохожими, особенно со скинхедами — это современные фашисты.
– Нас не выпустят, — сказал я. — У нас был один парень, Леша, он пытался выбраться в сад — у него был непослушный характер. Он выпрыгнул в сад из окна второго этажа, но его скоро взяли. Там спускают сторожевых собак, чтобы снаружи не пролезли бандиты.
– А где твой Леша? — спросила Даша. Почему ей вдруг захотелось о нем спросить?
– Он улетел, — сказал я. — В другую страну.
– Ты врешь, — сказала Даша. Одна бровь у нее была выше другой.
– Чего мы тут стоим? — спросил я. — Ждем, пока кто-нибудь придет и разлучит?
– Разлучит?
– Нам не рекомендовано общаться, — сказал я. — Механик тобой недоволен.
– Какой механик?
– Это из песни.
– Я ее не знаю.
– Когда ее учили, ты болела. Даша насупилась.
– Ты опять шутишь?
– Да не шучу я! Была такая старая песня!
– Куда мы пойдем? — спросила Даша.
– В хирургическое отделение, — сказал я. — Там есть пустые комнаты, туда никто не ходит.
– Почему?
– Хотели ремонт сделать, но, видно, нет денег.
– Пойдем, — согласилась Даша. — Это далеко отсюда?
Мы пошли туда и вовремя, потому что как раз в тот момент из раздевалки стали выходить девушки из ее клона, и одна из них успела нас заметить и крикнула вслед:
– Дашка, ты с ума сошла! Скоро ужин. Я потянул ее за руку.
– Ой, как нехорошо получилось! — проговорила она на бегу. — Варвара обязательно расскажет Раисе. Она у нее в клевретках.
Я не стал выяснять, кто такая клевретка. Слово, правда, было неприятное.
Я уже изучил дорогу верхним этажом, где ход на чердак и дальше — бухгалтерия. Рабочий день кончился, бухгалтерия опустела, двери по обе стороны коридора были заперты, но оставаться здесь не следовало, наверняка есть какие-нибудь сторожа.
Даша шла, вертя головкой — она никогда здесь не была, да вообще не бродила по нашему Институту. Женщины меньше склонны к путешествиям. Обратите внимание — все открытия сделаны мужчинами, которые мечтают покинуть дом и просыпаться черт знает в какой палатке. Мне даже порой жалко, что судьба не подарила мне возможности путешествовать. Я бы попросил Григория Сергеевича: разрешите мне один год попутешествовать, где захочется, а потом я вернусь и выполню свой долг. Нечто подобное как-то при мне сказал Марик. На что Григорий Сергеевич ответил примерно так:
– Голубчик, есть заблуждение, что молодые люди не хотят умирать и боятся смерти. На самом деле все наоборот — у молодого человека впереди такая длинная жизнь, что ему кажется, будто смерти не существует. На самом деле старики боятся смерти куда больше. Она ведь рядом, она для них реальна. Им так хочется еще немного оттянуть момент прощания с этим миром! Тебе кажется, что если тебя отпустить в пампасы поскакать верхом на бизоне или задушить крокодила, то ты через год смиришься с конечностью жизни. Ничего подобного: я для того и защищаю вас от жизни, чтобы вы не привязывались к ней. Прости за определенный цинизм, но я сознательно держу вас на привязи в конюшне, откуда не жаль уходить на скотобойню.
Может быть, Григорий Сергеевич выражался не так определенно и жестко, но сейчас у меня было ощущение именно таких слов.
– Долго еще идти? — спросила Даша. — Я боюсь далеко отходить от отделения. Вдруг меня хватятся? Ты не представляешь, что будет, что будет!
– Ничего они с тобой не сделают.
– Кроме того, что не разрешат больше с тобой видеться и запрут меня в карцер.
– У вас есть карцер?
– Нет, конечно! У нас же гуманитарное заведение. Но так принято говорить.
– Гуманное. -Что?
– Надо говорить гуманное заведение, а не гуманитарное.
– Нас так учили… А дальше я не пойду. Навстречу шли двое мужчин.
Они двигались против света и показались мне очень большими и угрожающими.
– Постой, — сказал один из них, когда мы сблизились. Даша так крепко схватила мою руку, что ее ногти впились мне в ладонь.
Бежать не имело смысла. За спиной был коридор с запертыми дверями.
Двумя пальцами парень держал листок бумаги:
– Как нам в шестьдесят седьмую комнату пройти, не подскажете?
– Не подскажу! — От внезапного облегчения я проникся презрением к этим парням.
– Ты чего?
