Дмитрий Подоляк - Велики Матюки
Он снова нацепил на нос очки и стал неторопливо, с издевкой вычитывать:
– «Руководство прачечной, все без исключения коллеги по работе с огромным уважением и теплотой отмечают высокий профессионализм и личные качества Федора Францевича Небояки…» Ну кто, кто только надоумил тебя писать про этого упыря?
– Ну, так это… Руководство его… Заведующая прачечной, – неуверенно соврал я.
– Заведующая прачечной! – воскликнул Гоманов. Несколько секунд он свирепо вращал глазами и судорожно мял губы, борясь с искушением выпалить гадость, которая бы рифмовалась со словом «прачечная». – Заведующая прачечной – моя соседка, понял?! Небояка уже полгода там не работает, понял?! Его еще зимой уволили, когда по милости этого деятеля трубы в котельной медным тазом накрылись! Люди из-за этого бухаря две недели в вынужденном отпуске сидели! Нечего сказать, отличный герой для рубрики «Человек трудом славен»!
«Ты, самоглавно, не забудь про фамилию мою героичаскую написать, – вспомнилось мне напутствие Небояки во время его интервью возле гастронома, где горе-истопник крутился в надежде на шальной градус. – Все солдаты, значыт, с позиции сбежали, а прадед мой один у батарэи остался. А Суворов, значыт, подъехал на белом коне и говорыт: «Ты один со всей батарэи, кто не спугался, значыт, теперака и фамилия твоя будет – Небояка!» – «Вот же паразит! – с досадой думал я. – Он бы еще Александра Невского вспомнил! Эх, сам виноват, расслабился! Надо было не полениться, заведующей этой позвонить, навести справки…»
– Хорошо еще, что я лично этого алконавта знаю, – продолжал Гоманов, – а то подложил бы ты мне свинью за год до пенсии… Теперь вот что! Отношение мое к тебе резко меняется! Доверия у меня к тебе больше нет. Сейчас дуй свинокомплексом заниматься, а ко вторнику жду материал по прачечной. И настоящий, а не липовый!
– Степан Саныч, давайте начистоту, – предложил я. – Район у нас маленький, и все, кто более-менее трудом славен, – все они в моей рубрике уже побывали. Остались по большей части всякие Небояки.
– И что ты мне предлагаешь?
– Частники. Сами знаете, тут есть о ком писать.
– Исключено, – категорично возразил редактор. – Это будет смахивать на рекламу. Еще чего доброго, ТАМ, – шеф многозначительно ткнул пальцем в потолок, – решат, что Гоманов лично заинтересован в рекламе частника. Оно надо Гоманову, проблемы за год до пенсии? А для рекламы у нас, пожалуйста, – на четвертой странице платная колонка…
Я удрученно молчал, вернувшись к созерцанию своих башмаков.
– Хотя… знаешь, есть один вариант, – задумчиво произнес Гоманов. – Экотуризм… Вот что, – продолжил редактор, помыслив еще немного. – Кацапович как-то рассказывал, живет у нас в Матюках один такой энтузиаст, что-то пытается предпринимать в этом направлении. Если так уж тебе неймется, разузнай у старика, что к чему, и поезжай туда. Что у нас сегодня, пятница? Короче, делай, Соловей, что хочешь, но чтобы во вторник – статью мне на стол.
Я кивнул, развернулся и направился к двери.
– Соловей! – окликнул меня шеф.
Я обернулся.
– И постарайся, чтобы статья не выглядела откровенной рекламой, – напутствовал меня редактор. – Мол, благодаря государственной программе и поддержке местных органов власти… Ну, ты сам все понимаешь.
…Так сложилось, что после окончания журфака я, Евгений Соловей, был направлен по распределению в Богом забытый полесский городок, в редакцию районной газеты «Народный колос». Здесь на меня сразу же повесили до зевоты скучную рубрику «Человек трудом славен». В мои обязанности входило писать статьи о всякого рода передовиках производства и их трудовых достижениях. В начале своего репортерского поприща я рыскал по району в поисках таких трудоголиков и, надо сказать, находил. Со временем отыскивать свежий материал становилось все труднее, да и писать однообразные статьи мне порядком надоело. Я несколько раз обращался к шефу с предложениями по преобразованию моей рубрики, и всякий раз мои предложения отклонялись. Едва ли Гоманов всерьез полагал, что подписчики «Народного колоса» были искренне озабочены тем, как обстоят дела с уборкой картофеля, растут ли надои и в полном ли объеме заготовлены корма, но у единственного в районе государственного издания были свои традиции, и пожилой редактор, рассчитывавший спокойно досидеть в своем кресле до пенсии, ничего не собирался менять.
Тогда я пошел на хитрость. Я резонно рассудил, что безупречных людей не бывает: всякий славный труженик имеет свои слабости, равно как и всякий посредственный работник способен время от времени проявлять чудеса трудолюбия. И кто наверняка может сказать, где грань между двумя этими категориями граждан?
С той поры дела у меня пошли на лад. В рубрике «Человек трудом славен» регулярно выходили бодрые репортажи о фантастически вежливых продавщицах, исключительно старательных механиках и до святости бескорыстных сантехниках. Заурядные обыватели провинциального городка оказались вдруг интересными и замечательными личностями, скрывавшими до времени свои удивительные трудовые и человеческие качества. Даже придирчивый Гоманов стал иногда хвалить меня на летучках и ставить в пример прочим сотрудникам. Постепенно я обнаглел, расслабился, разленился, стал писать в газету откровенную чепуху, и неудивительно, что такое мое отношение к делу привело, наконец, к заслуженному выговору от шефа. И теперь мне придется снова что-то придумывать…
Я вернулся к себе, уселся за стол и предался невеселым размышлениям. Кацапович, деливший со мной кабинет, готовился к обеду – вскипятил воды в кружке и кинул в кипяток пакетик чая. Кружку свою Зиновий Маркович не мыл никогда – смолы, видите ли, чайные аромат особый напитку придают. Со стороны кружка выглядела довольно неопрятно.
– Зиновий Маркович, а почему вы на пенсию не идете? – осведомился я, состроив невинную физиономию.
– Не дождетесь, – стереотипно проворчал Кацапович, сосредоточенно роясь в пакете с ссобойкой.
– А в Израиль к сыну почему не уехали?
– Не дождетесь, – повторил Кацапович, продолжая рыться в пакете.
– Я серьезно.
– Смотрите-ка вот…
Старик достал из пакета бутерброд и приподнял верхний ломтик хлеба. Под ним обнаружилась розоватая пластина копченого сала шириной с детскую ладошку. Я непроизвольно сглотнул слюну.
– Вы видите эту красоту, Женечка? – продолжал Кацапович, тыча бутерброд мне в нос. – Когда я приезжаю к детям в Хайфу, все соседи приходят на это сало смотреть. И я их отлично понимаю, потому как разве в Израиле вы купите приличное сало? Там ведь свиней на апельсинах растят, откуда же там настоящее сало возьмется?
Зиновий Маркович лукавил. Никаких соседей – любителей сала в Хайфе не было отродясь. Под большим сомнением были и свиньи, понимающие толк в апельсинах. На самом же деле в Израиле старик попросту скучал. Так получилось, что старые его знакомые, некогда переехавшие на «историческую родину», уже умерли, сын был вечно занят, а от общения с четверкой шумных и озорных внуков старик быстро уставал. В райцентре же Зиновия Марковича знала каждая собака. Да что райцентр! – слава о тамаде Зяме Кацаповиче, мастере экспромта, знатоке огромного количества тостов и виртуозном рассказчике анекдотов шла далеко за пределы района. Без него не обходилась ни одна свадьба, юбилей или проводы в армию. Он был на короткой ноге с районным начальством любого уровня. Через Кацаповича решались вопросы. Кацапович был уважаем. Здесь, а не в Израиле была его обетованная земля.
Что же касается «Народного колоса», в газете старик работал с незапамятных времен. У издания сменялись редакторы, во власти сменялись руководители, в стране – государственный строй, но имя Зиновия Марковича Кацаповича неизменно значилось в рубрике «Трудовой досуг». Самого себя старик иронично величал Агасфером[2] «Народного колоса». Время от времени он давал мне дельные советы, впрочем, не без выгоды для себя.
– Чего Гоманов трепал? – осведомился Зиновий Маркович, хлебнув горячего чаю.
– Да так, – неопределенно ответил я. – Кризис жанра.
Распространяться о подробностях разговора с шефом мне не хотелось.
– Вот, в Матюки отправляет, – поспешил я сменить неприятную тему.
– В Великие Матюки, – поправил меня Кацапович, сосредоточенно изучая бутерброд – с какого края правильнее было бы начинать.
– Ну, пусть будут Великие… А что, наверное, есть и Малые Матюки?
– Были. Сейчас это деревня Красное Слово. При Советах переименовали.
– Понятно. А вы не знаете случайно, как там обстоят дела с экотуризмом?
– Случайно знаю. – Кацапович, наконец, определился и запихнул себе в рот искомый угол бутерброда.
