Кир Булычев - Похищение чародея (сборник)
– А он спит?
– Не пойму.
– Спит вроде.
Она была права. Я спал, я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и в шуршании листвы и стуке капель еле слышен был их шепот. Но комната тщательно собирала их слова и приносила мне.
– Я так боялась.
– Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы.
– Я во всем виновата.
– Не казнись. Что сделано, то сделано.
– Я думала, что он оттуда.
– Нет, он здешний.
– Я знаю. У него добрые глаза.
Слышно было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза.
– Спит, — сказал он. — Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал.
– А почему?
– Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал.
– Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас.
– Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала.
– Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович.
Легонько затрещал табак в папиросе. Лесник сильно затянулся.
Они замолчали. Молчание было таким долгим, что я решил, будто они заснули. Но они еще не заснули.
– Он не настырный, — сказал лесник.
Хорошо ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда бы не пахал и Ланде в голову бы не пришло покуситься на эти мои полгода — цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву…
– А зачем сюда шел? — спросила Маша.
– Он не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я его на обратном пути встретил.
– Я не знала. Он видел меня?
– Поглядел на тебя и ушел.
Опять молчание. На этот раз зашептала Маша:
– Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете.
– Сейчас докурю, брошу.
Он загасил папиросу.
– Знаешь что, Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет, все расскажу.
– Ой, что вы?
– Не бойся. Я давно хочу рассказать. Образованному человеку. А Николай
– москвич, в институте работает…
Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула.
– Молчите, — прошептала женщина.
Я старался дышать ровно и глубоко. Я знал, что они сейчас прислушиваются к моему дыханию.
– Как спалось? — спросил Сергей Иванович, увидев, что я открыл глаза. Он был уже выбрит, одет в старую застиранную гимнастерку.
– Доброе утро. Спасибо.
Утро было не раннее. Сквозь открытое окошко тек душистый прогретый воздух. Сапоги лесника были мокрыми — ходил куда-то по траве. Топилась печь, в ней что-то булькало, кипело.
Я спустил ноги с лавки.
– Жалко уезжать, — сказал я.
– Это почему же? — спросил лесник спокойно.
– Хорошо тут у вас, так и остался бы.
– Нельзя, — возразил лесник и улыбнулся одними губами. — Ты у меня Машу сманишь.
– Она же вас, Сергей Иванович, любит.
– Да?.. Ты как, ночью не просыпался?
– Просыпался. Слышал ваш разговор.
– Нехорошо. Мог бы и показать.
Я не ответил.
– Так я и думал. Может, и лучше: не надо повторять. Путей к отступлению, как говорится, нету.
И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу.
– Одевайся скорей, мойся, — сказал он. — Маша вот-вот вернется. На огороде она, огурчики собирает тебе в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты уехал поскорее. И — забыть обо всем.
– Огурчики обыкновенные? — спросил я.
– Самые обыкновенные. Если хочешь, в озере искупнись. Вода парная.
Я мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы.
– Утро доброе, — поздоровалась она. — Коровы у нас нет. Сергей Иванович молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана.
– Вы, наверное, росой умываетесь, — сказал я.
Маша потупилась, словно я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович сказал:
– Воздух здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы поглядели, какой она к нам явилась — кожа да кости.
Мы оба любовались ею.
– Лучше за стол садитесь, чем глазеть, — предложила Маша. Наше внимание было ей неприятно. — А вы, Николай, причешитесь. Причесаться-то забыли.
Когда я вновь вернулся в комнату, Маша спросила Сергея Ивановича:
– Пойдете?
– Позавтракаем и пойдем.
– Я вам с собой соберу.
– Добро. Ты не волнуйся, мы быстро обернемся.
За завтраком лесник стал серьезнее, надолго задумался. Маша тоже молчала. Потом лесник вздохнул, поглядел на меня, держа в руке чашку, сказал:
– Все думаю, с чего начать.
– Не все ли равно, с чего?
– Ты, Николай, подумай. Может, откажешься? А то пожалеешь.
– Вы меня как будто на медведя зовете.
– Говорю: хуже будет. Такое увидишь, чего никто на свете не видал.
– Я готов.
– Ох и молодой ты еще! Ну ладно, кончай, по дороге доскажу. — Он снял с крюка ружье, заложил за голенище сапога широкий нож. Маша хлопотала, собирая нас в дорогу. Мне собирать было нечего.
– Я Николаю резиновые сапоги дам, — предложила Маша.
– Не мельтеши, — сказал Сергей Иванович добродушно. — Там сейчас сухо. Ботинки у тебя крепкие?
– Нормальные ботинки. Вчера не промок.
Маша передала леснику небольшой рюкзак.
– А это анальгин. У Агаш опять зубы болят. Забыли небось?
– Забыл, — признался лесник, укладывая в карман хрустящую целлофановую полоску с таблетками.
– Может, Николаю остаться все-таки?
Я вдруг понял, что говорила она обо мне не как о чужом.
– Далеко не поведу. До деревни и обратно.
– Я вам там пряников положила. Городских.
– Ну, счастливо оставаться.
– Что-то у меня сегодня сердце не на месте.
– Без слез, — сказал лесник, присаживаясь перед дорогой. — Только без слез. Ужасно твоих слез не выношу. Откуда они только в тебе берутся?
Маша постаралась улыбнуться, рот скривился по-детски, и она слизнула скатившуюся по щеке слезу.
– Ну вот. — Лесник встал. — Всегда так. Пошли, Коля.
Маша вышла за нами к воротам. И, когда я встретился с ней взглядом, мне тоже досталась частица сердечного расставания.
У первых деревьев лесник остановился и поднял руку. Маша не шелохнулась. Мы углубились в лес, и дом пропал из виду.
Несколько минут мы прошли в молчании, потом я спросил:
– Далеко идти?
– Километра два… Жалею я ее. Люблю и жалею. Ей в город надо, учиться.
– А сколько Маше лет?
– День в день не скажу. Но примерно получается, что двадцать три.
– Но вы еще не старый.
– Куда уж. Пятьдесят шестой в апреле пошел. Хочу в Ярославль ее отправить. У меня там сестра двоюродная.
Мы свернули на малохоженую тропинку. Лесник шел впереди, раздвигая ветки орешника. Солнце еще не высушило вчерашний дождь, и с листвы слетали холодные капли.
Он сказал:
– Такое дело, что трудно начать. Если бы мы в городе заговорили, ты бы не поверил.
Мы перешли светлую, жужжащую пчелами душистую лужайку. Дальше лес пошел темный, еловый.
– Меня давно это мучает. Я, как увидел, что ты под дождем обратно идешь, потому что Машу пожалел, я и решил, что расскажу.
– Давайте я рюкзак понесу. А то иду пустой, а у вас и ружье, и груз.
– Ничего. Своя ноша не тянет.
Лес поредел. Стали попадаться упавшие деревья. Мы вышли на прогалину. Кто-то повалил на ней лес, но вывозить не стал.
– Не удивляет? — спросил лесник.
– Это ураган был? Но лес-то вокруг стоит!
– Ураганом так не повалит.
В центре лесосеки обнаружился небольшой бугор, заплетенный полу сгнившими корнями. Пробираться к нему пришлось, перепрыгивая с кочки на кочку через черные непрозрачные лужи. Низина, на которой лес был повален, заболотилась. Кочки поросли длинным теплым мхом, и нога проваливалась в него по колено. Я старался ступать в след леснику, но раз промахнулся, и в ботинок хлынула ледяная вода.
– Ну вот, — сказал лесник укоризненно. — Надо было нам с тобой Машу послушаться, сапоги надеть.
Мы выбрались на бугор. Земля на нем была голой, покрытой сероватым налетом — то ли пылью, то ли лишайником, скрывающим крупные сучья и корни. Лесник разбросал груду валежника, и за ней под навесом переплетенных ветвей обнаружился черный лаз.
– Это я шалаш такой поставил, — пояснил Сергей Иванович. — Лапник натаскал. Высохло — не отличишь. Теперь отдыхай.
– Я не устал.
– А я не говорю, что устал. Потом устанем.
Он зарядил ружье, подобрал лямки рюкзака, чтобы не мешал.
– Там зверь есть, — сказал он. — Некул. Слыхал о таком?
Лесник нырнул в черный лаз, зашуршал ветками, сверху посыпались рыжие иглы.
– Ты здесь, Николай? — услышал я его голос. — Иди за мной. Темноты не бойся. А как схватит тебя, тоже не робей. Зажмурься. Слышишь?
Я пригнулся и пошел за ним, выставив вперед руку, чтобы ветки не попали в глаза. Впереди была кромешная тьма.
– Сергей Иванович! — окликнул я.
