Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
Он понятия не имел, что ищет. Он не знал, чем Дашка живет и о чем думает: инстинкт самосохранения подсказывал ему, что в это лучше не вникать. Он не представлял даже, чем Дашка отличается от своих конюшенных подружек — и отличается ли хоть чем-то. (Их имена Антон так и не выучил и даже не научился отличать девочек друг от друга — тем более что по летнему времени они вылезли из курток, а разномастные футболки часто менялись и были слишком ненадежным признаком.) Иногда Антону начинало казаться, что Дашка и ее подруги взаимозаменяемы; у него даже не было уверенности, что он узнает ее среди других, если она сама не захочет. Ничего он о Дашке не понимал, кроме самых поверхностных вещей, бесился и раздражался от ее манер и привычек до глухой боли в сердце, но расстаться уже не мог.
Дашка была сладкоежка и страшная тряпичница — обожала бродить по магазинам и поначалу норовила затащить с собой Антона, но тут он банально откупился, предоставив выбирать ей джинсики, топики и прочую блескучую муть в одиночестве либо с подружками. Антон совершенно не представлял, зачем Дашке вся эта груда шмоток — разве что запасалась к невнятному колледжу, в который должна была пойти осенью. Или готовилась к встрече с другим, более прикольным, чем Антон, принцем… Большую часть времени Дашка проводила с лошадьми — либо на конюшне, либо выбираясь на покатушки вроде тех, во время которых они познакомились.
Казалось, весь смысл Дашкиного существования заключался в том, чтобы обихаживать этих жутких одров, которых она почему-то называла «пылесосами». Она пыталась втянуть в это и Антона, постоянно зазывала покататься, соблазняла прогулками по лесопарку, но он наотрез отказывался. Может, и зря: было бы хоть что-то общее, может, и отношения с Дашкой наладились бы… Но Антон, который в принципе любил животных, так и не смог вызвать в себе симпатии к дряхлым подопечным Дашки и ее подруг. Он даже ни разу не заглянул к Дашке на конюшню, хотя бы из любопытства. Не мог заставить себя: не старостью и слабостью несло от этих коней, а какой-то кошмарной, вневременной мертвечиной…
Она была страшно ревнива — при том, что вокруг нее самой постоянно терлись какие-то мутные кавалеры. Она перетрясла всех бывших подруг Антона, выспрашивая, клещами вытягивая подробности, а потом вывернула наизнанку, превратив милых в общем-то девушек в отвратительных гарпий, да так ловко, что Антон сам уже не мог понять, как мог испытывать к этим мерзким существам хоть каплю симпатии. В своей ненависти к его прошлому Дашка не знала границ. Однажды, придя домой, он обнаружил, что ящик стола вывернут, а на полу валяются истерзанные клочки маленькой, еще черно-белой фотографии. На ней девятиклассник Антон небрежно прислонялся к брусьям на школьном дворе, чуть приобняв пухлую девочку в шортах — одноклассницу Аришу, его лучшую подругу, по которой он страшно скучал, когда та уехала в математическую школу при новосибирском Академгородке. Перед ними навсегда застыла пробегавшая мимо знакомая собака. Справа виднелся кусочек дома, в котором Антон прожил первые свои пять лет.
«Ты понимаешь, что это моя единственная школьная фотография?» — спросил он немеющими от гнева губами, а Дашка, как всегда, безразлично смотрела на него в упор. «Сука… ревнивая сука…» — пробормотал Антон, и вдруг Дашка ухмыльнулась. Антон хотел ее ударить, но она заговорила, и скоро уже казалось, что Ариша была жирная тупая жаба. Антон хотел взглянуть на фотографию, чтоб убедиться, что это не так, но фотографии уже не было. (А где-то под гневом и болью теплилась трусливая благодарность: на левом краю снимка было размытое решетчатое пятнышко, которое можно было принять за кусочек кузова старого грузовика, но Антон-то знал, что это — напоминание, что фотография опасна, засматриваться на нее нельзя, иначе телега, исчезающая за краем кадра, может приехать за тобой…) Дашка надувала губы, и ни капли понимания и сожаления не было на ее лице — не способна она была ни на понимание, ни на сожаление, ни на хотя бы видимость раскаяния. И глаза у нее были точно такие, как сейчас: надменные и чуть обиженные.
Дашка так и стояла у открытого холодильника, уже начинавшего взревывать от натуги. Она даже не моргала, преисполненная чувства собственной правоты. В ее наготе было что-то от животного. Антон вдруг ощутил страшную усталость.
— Пойдем спать, — сказал он и легонько подтолкнул Дашку к двери.
Наверное, она и была животным, красивой гладкой самкой, и все поиски были напрасными, а обещания — лишь иллюзией, плодом воспаленного воображения. Странно. Выглядит как человек, и за убийство ее осудят, как за убийство любого другого человека, рядового геолога, например, — хотя ничего истинно человеческого в ней нет, только тело и примитивные инстинкты. Дашка заворочалась, и, глядя на ее молочно мерцающие изгибы, Антон снова, в который раз уже, обругал себя пошляком и циником. Изнывая от нежности, ревности, желания, он попытался подгрести Дашку под себя — она лягнула мускулистой ногой и замоталась в одеяло, как в кокон.
Антон откинулся на подушку и закрыл глаза. Думать о том, что только что произошло, по-прежнему не хотелось. Еще меньше хотелось думать о том, почему изо всех гнусненьких эпизодов их с Дашкой недолгой совместной жизни вспомнилась именно история с фотографией. Он уже задремывал, но разум его, как оказалось, не спал. Кухонная ссора с неизвестным невидимкой была, видно, делом серьезным, и разум отказывался отложить эту историю на полочку с ярлычком «почудилось». Пока Антон предавался эмоциям, его старательный мозг тщательно обрабатывал информацию и теперь наконец выдал невозможный, но единственно верный результат. Антона ударило по затылку холодной мохнатой лапой, мигом сгоняя сон. Мужской голос на кухне принадлежал Конану.
Он так и не заснул толком этой ночью. Лежал рядом с укутанной Дашкой и пытался убедить себя, что ему все-таки почудилось, и на кухне кто-то был. Кто-то живой и понятный, хотя и омерзительный в своей наглости. К утру Антон почти поверил в это. Он прихлопнул вякнувший было будильник, решил полежать еще пару минут — и задремал. Вскочил почти в десять, успел испугаться, что безнадежно опоздал, — и вспомнил, что опаздывать некуда, планы на сегодня другие. Дашка, конечно, дрыхла. Антон с минуту прислушивался к ее сопению, а потом тихо поднялся и на цыпочках вышел из комнаты. Завтракать он не стал — не хотелось случайным шумом разбудить ее и ввязаться в какой-нибудь разговор… или просто увидеть ее, утреннюю, растрепанно-теплую, и растерять всю решительность.
Едва выйдя из подъезда, он позвонил на работу. Трубку взяла секретарша.
— Свет, передай шефу, что я не приду, — быстро сказал Антон. — Гриппую.
— Да он тебя живьем съест! — воскликнула секретарша. — Сам знаешь, что у нас…
— Извини, правда не могу, — перебил Антон и добавил: — Съест — это ничего, это не самое страшное…
— Голос у тебя действительно нездоровый, — встревожилась Света.
— Температура высокая, тошнит, — объяснил Антон и нажал отбой. Его и в самом деле мутило — от бессонницы, от голода, но больше всего от того, что он собирался сделать.
Антон резвой рысью добежал до троллейбусной остановки, схватил в ларьке газету и вернулся во двор. Со скамейки на детской площадке открывался отличный вид на подъезд. Антон надел солнечные очки и развернул газету, загородив лицо. Теперь он был похож на третьесортного сыщика, не хватало только котелка и плаща.
Антон и не думал, что по утрам на улицы выходит столько людей. Замки в подъездах пищали каждую минуту, и каждую минуту он с замиранием сердца выглядывал из-за газеты. Но на крыльце появлялся кто угодно, кроме Дашки, и только когда он уже подумал, что она решила сегодня никуда не ходить, — она вдруг выскочила во двор, легкая и быстрая, и танцующей походкой пошла прочь.
Антон выждал полминуты, отшвырнул газету и, стараясь держаться поближе к придорожным кустам, зашагал следом.
Он очень быстро потерял всякое представление о том, где находится и в какую сторону идет. Дашка то и дело сворачивала под невероятными углами, ныряла в какие-то дворы, бессмысленно переходила дороги и возвращалась. Антон начал подозревать, что Дашка либо предполагала, что он захочет ее выследить, и на всякий случай путала следы, либо давно заметила его и теперь издевалась. Впрочем, если б преследование обнаружилось, Дашка повела бы себя совсем по-другому: подошла и на месте закатила скандал, — поэтому Антон не терял надежды.
Он взмок и уже начал отставать, когда Дашка нырнула в очередной переулок и замедлила шаги. Асфальтовая дорожка превратилась в грунтовую и углубилась в лесопарк. Антон обрадовался: скрываться здесь было проще, — но тут тропа вывела его на огромную поляну, украшенную обгорелыми столбами и с четырех сторон окруженную воротами, бессмысленно торчащими в траве. Он успел заметить, как Дашка проходит через дальние ворота, двинулся параллельно — и тут же потерял ее из виду.
