Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
Антон почувствовал, как качнулась под ногами земля. Из-за угла вывернула отцовская «Нива», и тут же застучали по лестнице мамины каблуки. Человек с черным лицом отвернулся, хлестнул вожжами, и лошадь, припадая на одну ногу, повлекла телегу прочь.
— Нахохлился, — сказала мама, когда машина свернула на трассу, ведущую к аэропорту. — Уже заскучал?
— Нет! — крикнул Антон с такой злостью, что она отшатнулась, а отец дернулся за рулем, заставив машину подпрыгнуть.
Конан навзничь парил в пустом сизом пространстве, и Антону были хорошо видны его босые, посиневшие, будто от холода, ноги. Верхом на Конане сидела девочка, которая катала его на лошади. Она была полностью одета; к подошве ботинка прилипла сухая травинка. У девочки были неподвижные, будто каменные затылок и плечи, но узкие бедра бешено дергались, заставляя Конана содрогаться, будто большую, набитую тряпьем куклу. Пахло потом и навозом. Перед глазами Антона мелькала лишь белая полоска тела между красной курточкой и низко посаженными джинсами. Каждое движение девочки сопровождалось стуком и громыханием, и невидимая плоскость, на которой лежал Конан, раскачивалась все сильнее. Конан тоскливо взвыл, Антон вздрогнул и резко выпрямился, приходя в себя.
Поезд метро, подвывая и раскачиваясь, тормозил у станции. В вагоне было невыносимо душно. Антона затерли в угол, и прямо над ним нависала мохнатая влажная подмышка какого-то здоровяка. Рыжеватые волосы слиплись в сосульки. Антона затошнило; толкаясь и наступая на ноги входящим, он выскочил из вагона и бросился на улицу.
Отдышавшись и оглядевшись, Антон понял, что не доехал до дома всего одну станцию. Подземный переход вывел его к пестрому, как попугай, торговому центру. По выложенной плиткой площади у входа с вкусным рокотом рассекали на досках мальчишки; на лавочках у фонтана стайки девиц, обвешанных пакетами, ели мороженое и пили пиво, демонстративно не глядя на скейтбордистов. А из-за фонтана виднелись клены, растущие на длинном, вытянутым вдоль здания газоне.
Едва увидев их нежно-зеленые верхушки, Антон понял, что вовсе не был последним человеком, с которым говорил Конан. У него появилась иррациональная уверенность, что юные лошадницы прекрасно знают, что случилось с его другом. Охваченный смутной тоской Антон замедлил шаги и скрестил пальцы, обходя фонтан.
Детская примета не помогла. Лошади были на месте, и рядом с ними курили три девочки — будто так и простояли всю неделю, не двигаясь с места, лишь изредка описывая круг, ведя в поводу коня с очередным желающим покататься пьяным. Антон понятия не имел, как к ним подступиться. Самым простым было бы заплатить, взгромоздиться в седло и, пока девочка ведет коня по кругу, затеять разговор. Однако Антону категорически не хотелось лезть на одного из одров; при одной мысли о таком катании подкатывало к горлу. Так ничего и не придумав, Антон нога за ногу поплелся мимо, искоса поглядывая на троицу.
Его заметили. Девочки зашептались, подталкивая друг друга локтями; одна потянула за повод, оттаскивая коня от травы, и повела его навстречу Антону. Кажется, та самая, что катала неделю назад Конана, — на взгляд Антона, девочки ничем, кроме цвета курток, друг от друга не отличались. Эта была в красной.
— Помогите лошадкам на корм, — сказала она. — Мы вас покатаем.
Антон остановился и с вымученной улыбкой покачал головой. Девочка подошла ближе, и Антон понял, что она старше, чем казалось: лет семнадцать, может, даже чуть больше. Под безмятежной и глуповатой маской девичьего личика чудились глухая обида на весь мир, груз какого-то гадкого и в то же время обыденного опыта, готовность обороняться. Антон тут же отказался от идеи напрямую спросить о Конане. Стоит задать вопрос — и девочка откажется признавать даже то, что Конан катался здесь неделю назад. Скажет — не помню, не знаю, не было ничего. На всякий случай скажет. Чтоб не связываться.
— Как тебя зовут? — спросил Антон.
— Даша, — ответила девочка и поправила челку.
— А я Антон, — сказал Антон и замолчал, не представляя, как и о чем говорить с ней дальше. Даша тоже молчала, двигая челюстями и оценивающе разглядывая Антона. Он неловко ткнул коня пальцем; шерсть под рукой была теплая и влажная. «Как подмышка», — мельком подумал Антон, и его передернуло. Девочка хихикнула.
— Чем ты кормишь своих лошадок, Даша? — промямлил Антон первое, что пришло в голову.
Глаза у девочки снова сделались как у куклы, и Антону сразу стало легче. Даша захлопала ресницами так, что с них посыпались комочки туши.
— Овсом… Кашей из отрубей… Сеном. Морковку даем, — старательно перечисляла Даша. Антон слушал и вдумчиво кивал, чувствуя себя идиотом.
Еще большим идиотом он почувствовал себя, когда вдруг, неожиданно для самого себя, пригласил Дашу выпить кофе.
— А ты прикольный, — сказала она и передвинула жвачку за другую щеку. — Лучше пива.
— Да ва-а-а-али отсюда! — взвизгнула на кухне Дашка, и Антон проснулся окончательно.
На кухне неразборчиво бубнили голоса. Бас, густой, как из бочки, просил о чем-то. Дашка злилась: агрессивно растягивала гласные, напирала на «а», и ее тонкий голосок звучал почти карикатурно. Дашка была возмущена и в то же время чем-то довольна — Антон, проигравший ей множество словесных битв, понял, что она опять выходит победительницей. Вот только над кем? Сказано же было — никаких гостей, даже подружек, никогда, ни под каким видом… Не говоря уже о басовитых мужчинах — в три часа ночи, когда Антон спит, измотанный очередной вечерней сценой и последовавшим за ней бурным примирением…
Антон свернулся в клубок и зарычал от бешенства и стыда. Докатился. Малолетняя дрянь устраивает пэтэушные разборки на его кухне… Антон сел на кровати и протер глаза. Вроде какой-то прыщавый подросток болтался последнюю неделю у подъезда. Кажется, Антон один раз даже видел, как Дашка с ним разговаривала — презрительно, через губу, но она всегда так разговаривает… Мужчина продолжал гудеть. Антон уловил слово «отдай».
— Да чего тебе на-а-ада? — опять выкрикнула Дашка. — Нет у меня, в яму ушло! — Мужчина повысил голос, в его словах слышалась мольба и угроза, и тут Дашка завопила: — Да отстань, достал уже! Понаехали тут!
Антон всхрюкнул, давя позыв загоготать, и снова прислушался. Голос казался смутно знакомым. Антон снова потер лицо. Тут он сообразил, что у давешнего поклонника был хриплый тенорок, и говорил он отрывисто — от недостатка слов, видимо. На кухне торчал кто-то другой; пожалуй, и не подросток, не Дашкин ровесник, кто-то постарше и посерьезней… Наверное, тот, к кому Дашка была благосклонней — раз уж пригласила без спросу к Антону в дом.
Срам какой, думал Антон, влезая в штаны. Тут ему пришло в голову, что, возможно, придется драться. Драться не хотелось. Хотелось взять Дашку за ухо и выставить за дверь. Антон тихо встал, открыл шкаф, где под грудой футболок прятался увесистый сверток, обернутый заявлением о добровольной сдаче — с подписью, но без даты. На секунду представил себя — в растянутых домашних штанах и со стволом наперевес — крадущимся на кухню и скривился от отвращения. Схватив футболку, Антон кое-как натянул ее на себя и беззвучно вышел из комнаты.
Холодильник был открыт, и электрический свет полоскался на крепких и белых Дашкиных грудях, мерцал в нежном пушке вдоль позвоночника, разливался по беззащитному животу. Антон задохнулся от гнева и изо всех сил ударил по выключателю — раскрытой ладонью, как пощечину влепил. Дашка, в одних трусиках с сердечками на попе, стояла, потирая босой ступней одной ноги о голень другой. Дашка поедала молочный шоколад — ополовиненная плитка приторной гадости таяла в руке. В уголке рта скопилась коричневая слюнка.
Больше на кухне никого не было.
— С кем ты разговаривала? — сипло спросил Антон. Пригнул голову, готовый принять шквал отговорок, обид и упреков — и пробиться сквозь этот ураган к правде.
— Не твое дело, — ответила Дашка и слизнула шоколадную крошку с губы.
Антон опешил. Не собиралась Дашка отговариваться и оправдываться. Ничего, кроме равнодушного спокойствия, не было в ее прозрачных и наглых глазах. Антону стало не по себе. Что-то ненормальное происходило только что в доме, творились какие-то темные и странные дела. Наверное, это стоило хорошенько обдумать, но Антон не хотел вспоминать о бесплотном, смутно знакомом голосе. Вместо этого он смотрел на Дашку и пытался понять, как она оказалась рядом с ним.
Она так много обещала, вот в чем дело. С их первого свидания — когда Антон еще не знал, что это свидание, а просто хотел расспросить о Конане (которого, конечно, ни Даша, ни ее подруги не запомнили), — а она вдруг исчезла, бросив своего коня на попечение подружек, и через полчаса и пять сигарет вернулась, нарядная, как елка. Какие-то блестящие сапожки на ней были и юбка, стремящаяся к нулю, и что-то ладно обтягивающее сверху, — все это было совершенно не важным и даже лишним, девочка зря старалась. Поразило Антона совсем другое: Дашкины глаза, движения, хрипловатый смех — все вдруг стало сплошным обещанием. С самого первого свидания Антону казалось: вот-вот он завоюет Дашку окончательно, и эти посулы исполнятся, — но она вновь ускользала, обещания оказывались ложными, а те мелкие радости, которые он все-таки мог добыть, выпросить, выдрать когтями, оказывались самыми обыкновенными. Полная раскованность каким-то противоестественным образом сочеталась в Дашке с полным же отсутствием страсти и в жизни, и в постели. Но после всех разочарований оставалась сладостная горечь каких-то восхитительных, хоть и безнадежно упущенных возможностей — за это Антон терпел все, не способный остановиться, как гончая, взявшая след.
