Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
Антон никогда не задавался вопросом — болен ли был этот не старый еще, судя по движениям, мужчина, было ли это чем-то вроде родимого пятна или просто странной несчастливой особенностью. Антон лишь знал — с самого раннего детства, с тех пор, как впервые увидел скособочившуюся в оглоблях лошадь и ее владельца, — что смотреть в это лицо страшно, страшно до одури, спазмов и холодного пота. Став немного старше, Антон начал стыдиться своего страха; еще старше — того, что этот страх вызывало; но преодолеть себя так и не смог.
* * *Антон моргнул. Лошадь паслась не одна — на газоне под рекламным щитом с надписью «Сохраним Москву чистой» щипали скудную траву еще две, такие же убогие и костлявые. Никого чернолицего с ними не было. Рядом курили три девочки с надменно-брезгливыми гримасками — три лолиточки с обтянутыми бриджами идеальными задками, в ярких, но грязноватых коротеньких куртках. Заметив уставившихся на лошадей приятелей, одна из девочек отбросила сигарету и двинулась навстречу. Антон потянул Конана за рукав, но тот уперся.
— Помогите лошадкам на корм, — сказала девочка. Глаза у нее были как у куклы, большие, яркие и бессмысленные, густо обведенные тенями.
— Покатаете? — спросил Конан, ухмыляясь. — Поскачем, Сильвер? Варвары мы или нет?
— Сдурел, шею свернешь… — пробормотал Антон.
— Не свернете, они спокойные… мы вас за триста рублей покатаем… за двести… Садитесь!
— Спасибо, не надо, — буркнул Антон и сделал несколько шагов прочь. Оглянулся — Конан стоял на месте. Антон со вздохом закатил глаза.
Конан повис животом на седле, попытался подтянуться, но перегруженное пивом тело не слушалось. Лошадь уныло переступала с ноги на ногу и длинно вздыхала. Глаза у нее были какие-то мертвые, затянутые белесой пеленой. «Да стой ты, пылесос чертов! — прикрикнула девочка и уперлась ладонью в увесистый мужской зад: — Давайте лезьте…» Ее подруги захихикали. Конан задрыгал ногами и кое-как взгромоздился в седло. «Йохо-о-о-о!» — завопил он и хлестнул поводьями, воображая себя то ли ковбоем, то ли отважным киммерийцем. Девочка поморщилась, аккуратно вынула повод из рук. «За седло держитесь», — буркнула она и повела лошадь по кругу. «Это вообще лошадь или конь?» — донесся до Антона игривый голос Конана. «Жеребец, — сухо ответила девочка, — не вертитесь, спину собьете».
— Ну чё, поехали? — хрипло спросили под ухом.
Антон вздрогнул, обнаружив у самого локтя конскую морду.
— Поехали? — снова спросила девочка, выглядывая из-за лошадиного плеча. Она не мигая смотрела на Антона. Ее челюсти мерно двигались, гоняя жвачку.
— Нет-нет, — пробормотал он и попятился. Посмотрел вслед Конану и, сначала не спеша, будто прогуливаясь, а потом все быстрее зашагал прочь. Он как раз сворачивал за угол, когда в кармане заорал мобильник. Облысевший варвар слез с коня и требовал продолжения банкета. Антон втянул голову в плечи, сунул вопящий телефон поглубже в карман и впрыгнул в троллейбус.
Вспомнить о Конане пришлось неделю спустя. Вернувшись с работы, Антон едва успел войти в квартиру и снять насквозь промокшие ботинки, когда зазвонил телефон. Антон зарычал от бешенства. Опять будут настойчиво выспрашивать, нельзя ли все-таки как-то воткнуть многоэтажную махину в болото, которое и сарая не выдержит. Мало он там сегодня ползал! Участок был недалеко от дома — но потом пришлось возвращаться в контору, а еще потом — пилить обратно в час пик, и все это — в мокрых, преющих носках, с пятнами жирной болотной грязи на брюках. Телефон не замолкал, и в конце концов Антон не выдержал.
Звонила женщина. Голос Антону не понравился — неуверенный, напряженный… неживой.
— Здравствуйте… Вы — Сильвер?
— Был, — осторожно ответил Антон. Кто бы это ни был, речь явно пойдет не о работе.
— Я девушка Сергея Конакова… Конана… была, — проговорила женщина. Антон мысленно застонал, припомнив ритуальный обмен номерами. — Извините… я просто пытаюсь понять, что случилось, и никак не могу, мы собирались пожениться, и все было хорошо, я посмотрела его мобильник и увидела, что он вам звонил последнему, может, вы знаете…
Женщина говорила ровно, как робот, нанизывая бессмысленные слова.
— А что, собственно, случилось? — раздраженно спросил Антон и, услышав ответ, похолодел.
Как же так, думал он. Ведь Конан не мог скрыть врожденную жизнерадостность, даже когда депрессия от общего несовершенства мира была в их студенческой компании таким же хорошим тоном, как любовь к панк-року и умение играть в преферанс. Конан вырос, студенческий выпендреж остался в прошлом. У него хорошая работа и здоровые хобби. Он собирается жениться на девушке с мертвым голосом… хотя, сообразил Антон, раньше с ее голосом наверняка все было в порядке. Однажды весенним вечером Конан встречает университетского приятеля, умеренно ностальгирует, умеренно хвастается, умеренно напивается, катается на лошади… А потом приходит домой и, не сказав никому ни слова, сует голову в петлю.
Антону стало страшно. Мало ли у человека скелетов в шкафу, уговаривал он себя, может, вся жизнерадостность Конана была напускной. Но еще была эсэмэска, и она пугала Антона до одури. Единственная эсэмэска, отправленная перед самоубийством: «Белохолмск был клоакой». Она ничего не объясняла, не могло такое стать поводом… Конан наверняка знал: города, в который он хотел вернуться, никогда не существовало. Да, овраги, сазаны, добрые соседи, старинные наличники на окнах домов с палисадниками. (Сопки. Белый песок вокруг озера в кедраче, — подсказал кто-то.) Но и вечные сплетни, любопытные взгляды, от которых не скрыться, отсутствие выбора, полууголовный взгляд на жизнь, от которого не были избавлены даже учителя и инженеры… (И геологи, — опять встрял голос.) Не могло это стать открытием, почувствоваться ни с того ни с сего так остро, что невозможно стало жить. Чепуха, глупость. Даже для кисейной барышни это не повод. Можно скучать по дому, можно даже развлекаться мыслью, что однажды вернешься туда и осядешь. Но не знать, что на самом деле представляет собой родной город, а потом вдруг прозреть и покончить с собой…
— Чушь какая-то, — сказал Антон в опустевшую трубку.
«Нет, не чушь, — голосил очень маленький и очень напуганный мальчик глубоко внутри Антона, — вот так это и бывает, вот так, ты скучаешь по дому, скучаешь и ноешь — и он приезжает за тобой».
Антон вдруг понял, что ладонь, сжимающая телефон, стала скользкой от пота, а волоски на руках стоят дыбом.
* * *Антон чувствовал себя совсем взрослым, когда спускался по лестнице с туго набитой сумкой на плече. Шаги гулко отдавались в подъезде. На площадке третьего этажа привычно пахло вареной капустой. За дверью на втором заходился лаем Пудик, болонка-мизантроп. «Всем пока, всем пока, — напевал Антон на дикарский мотив, — улетаю, тра-ля-ля, навсегда, навсегда». Отец вот-вот должен был подъехать; мама задержалась перед зеркалом, поправляя прическу. Все еще напевая, Антон выскочил на улицу и застыл.
Перед подъездом стояла телега. Из ноздрей скособоченной лошади вырывались клубы пара — август в городе О. выдался холодный, и не верилось, что всего через несколько часов самолет вернет Антона обратно в лето. От лошади пахло навозом и почему-то лекарствами; ее хозяин, сидя на бортике телеги, тщательно разминал «беломорину».
Антон аккуратно поставил чемодан на землю. Он уже не чувствовал себя взрослым и самостоятельным. Захотелось вернуться и дождаться родителей в квартире. Вблизи лицо человека оказалось не черным, а темно-серым, как мокрый асфальт. Уезжать он не собирался, и его лошадь дремала, прикрыв глаза. Не было слышно ни отцовской машины, ни маминых шагов. Антон с болезненным вниманием уставился в глину под ногами и вздрогнул, когда человек заговорил:
— В Москву едешь? Учиться?
Антон через силу кивнул, не отрывая глаз от мутной лужицы на тротуаре. Черт знает что в этом городе. Ничего не скрыть, каждая собака все о тебе знает…
— Заскучаешь, — хрипло сказал Человек с черным лицом.
Порыв ветра швырнул в лицо холодную колючую морось. Антон обвел взглядом раскисший двор и ободранные пятиэтажки, три чахлых, уже облетевших деревца, улицу, на которой остатки занесенного песком асфальта чередовались с глубокими рытвинами. Вдохнул холодный сырой воздух.
— Вряд ли, — процедил он.
— А заскучаешь, скажи, так я сразу за тобой приеду.
Антон почувствовал, как качнулась под ногами земля. Из-за угла вывернула отцовская «Нива», и тут же застучали по лестнице мамины каблуки. Человек с черным лицом отвернулся, хлестнул вожжами, и лошадь, припадая на одну ногу, повлекла телегу прочь.
— Нахохлился, — сказала мама, когда машина свернула на трассу, ведущую к аэропорту. — Уже заскучал?
— Нет! — крикнул Антон с такой злостью, что она отшатнулась, а отец дернулся за рулем, заставив машину подпрыгнуть.
