Терри Дэвид Джон Пратчетт - Творцы заклинаний (сборник)
– «Здесь скрыт кинжал за каждою улыбкой…» – прошипел он, развернулся волчком и сломя голову ринулся в гримерную, где его ждали подавленные ведьмы.
Из груди его вырвался злобный стон. Настоящая суета сует. И это ведьмы, которые нагоняют ужас на все королевство! До их выхода оставалась пара минут.
– Быстренько, собрались! – хлопнул в ладоши он, собираясь с духом. – Кто вы такие? Вы – злобные твари, так?!
– Да, Хьюл, – жалобно ответили те.
– Ну-ка громко и внятно, кто вы такие?!
– Мы – злобные твари, Хьюл.
– Громче!
– Злобные твари!
Хьюл, угрюмо ссутулясь, прошествовал вдоль обескровленного отряда темных сил и порывисто развернулся на месте.
– И что вы замышляете?
2‑я Ведьма яростно почесал норовящий сбежать парик.
– Вроде бы будем наводить порчу, – пробормотал он. – Так в сценарии написано…
– У-меня-заложило-уши!
– Будем наводить порчу! – хором гаркнули ведьмы, вытягиваясь по стойке «смирно» и глядя прямо перед собой, чтобы избежать глаз главнокомандующего.
Хьюл прошелся в обратном направлении.
– Кто вы такие?
– Твари, Хьюл!
– Какие твари?
– Мерзкие полночные твари! – рявкнули они, понемногу проникаясь воинственным духом.
– Какие такие мерзкие и полночные?
– Злобные, мерзкие, полночные твари!
– Строите ли вы козни? Замышляете ли коварное?
– Да-а-а!!!
– Делаете ли это силой безымянного искусства?
– Да-а-а!!!
Хьюл вообразил себя достаточно высоким, чтобы хорошенько нависнуть над своими подчиненными.
– Кто-вы-такие?! – рявкнул он.
– Коварные, злобные, мерзкие, полночные твари безымянного искусства!
– Превосходно!
Он устремил трясущийся палец в сторону сцены, понизил голос и, ведомый драматическим вдохновением, которое внезапно обрушилось на его чувствительную голову, изрек:
– А теперь, парни, я хочу, чтобы вы пошли и всыпали им так, чтобы всем чертям тошно стало. Не ради меня. Не ради этого проклятого капитана. – Воображаемый кончик сигары перекочевал из одного уголка рта в другой, Хьюл натянул на уши воображаемый оловянный шлем и проскрежетал: – Но ради капрала Вальковски и его маленькой дворняжки.
Ведьмы не знали, смеяться или плакать.
Гном умел держать паузу, но в самый ее разгар кто-то громыхнул листом жести. Пафос момента был безвозвратно погублен.
Хьюл вновь закатил глаза. Он вырос в горной стране, где грозовые бури имели обыкновение бродить от одной вершины к другой на ходулях из молний. Он до сих пор помнил бури, после которых горы наутро было не узнать, а леса куда-то вдруг исчезали. Лист жести – это, конечно, не буря, как бы яростно им ни громыхали.
«О боги, только один раз, – взмолился он. – Пусть сегодня все обойдется».
Он открыл глаза и увидел перед собой притихших ведьм.
– А вы что здесь торчите? – заревел он. – А ну бегом на сцену и прокляните их там по всем правилам!.. – И он одарил ведьм таким взглядом, что тех, словно ветром, вынесло на подмостки.
В этот момент кто-то постучал пальцем по его макушке:
– Хьюл, корона куда-то запропастилась.
– Да-да-да… – проговорил гном, чье сознание уже придумывало нормальную, работающую громо-молнесоздающую машину.
– Хьюл, короны нет! Как мне выходить на сцену?!
– Не говори ерунды, парень, корона на месте. Большая такая, с красными стекляшками. Очень внушительная. Ты в ней играл в том городе на большой площади…
– Где она, скорее всего, и осталась.
По сцене прокатился очередной раскат жестяного грома, но чуткое ухо Хьюла все же уловило слабеющий, нерешительный голос актера на сцене.
– «…Ребенку череп размозжить…» – прошипел он, мигом очутившись у кулис, и тут же кинулся обратно. – Найди запасную! – рявкнул он на Томджона. – В старом сундуке с бутафорией. Ты же у нас Злой Король – у тебя должна быть корона! И не стой как вкопанный, парень, у тебя через пару минут выход. Давай придумай что-нибудь.
И Томджон побрел обратно к сундукам с реквизитом. Его детство прошло среди корон, среди больших золотистых корон из дерева и гипса, украшенных стеклянными блестками. Свои первые шаги он сделал с королевским Бременем на голове. Другое дело, что большинство Бремени осталось в запасниках «Дискума». Из сундука, слой за слоем отмеряя временные пласты, извлекались кинжалы с картонными лезвиями, черепа, вазы… Но тут на самом дне его пальцы нащупали что-то легкое и коронообразное. Эту корону никогда не использовали на сцене, потому что она выглядела слишком уж жалко.
Здесь стоило бы написать, что Томджон ощутил странное покалывание в пальцах. Возможно, так оно и было.
Матушка превратилась в настоящую статую. Застыла и окаменела. Жуткая догадка закралась ей в душу.
– Это же мы, – промолвила она. – Узнаешь, Гита? Мы самые, вокруг какого-то глупейшего вида котла!
Нянюшка замерла, так и не донеся до рта очередной орех. Она прислушалась к тексту.
– Когда это я суда в море топила?! – вскричала она. – Они только что заявили, что, мол, топят суда. Лично я этим никогда не занималась.
А Маграт, наблюдавшая за ходом действия из сторожевой башни, ткнула локотком под ребра своему спутнику.
– Зеленые румяна… – пробормотала она, разглядывая 3‑ю Ведьму. – Я же совсем не такая, правда?
– Ничего общего, – заверил Шут.
– А что у нее с прической?!
Подавшись вперед, Шут высунулся в амбразуру, став чем-то похожим на перевозбужденную горгулью.
– С виду солома, – сообщил он немного погодя. – Грязная какая-то…
Он замешкался, пальцы его с силой впились в устланную мхом каменную кладку. Незадолго до отъезда из Анк-Морпорка он попросил Хьюла подсказать ему пару изящных комплиментов, которые можно было бы сказать даме, и всю дорогу домой твердил их про себя. Так, сейчас или никогда…
– Надеюсь, ты не будешь против, если я сравню тебя с летним погожим деньком? Потому что… кстати, двенадцатого июня была очень неплохая погода, и… Куда же ты?
Король Веренс изо всех сил вцепился в скамью, на которой сидел, – пальцы, конечно, тут же прошли сквозь дерево, но он этого и не заметил. По подмосткам расхаживал Томджон.
– Ведь это он, это он! Мой сын!
Из нянюшкиных пальцев выскользнул и покатился по полу нерасколотый грецкий орех. Нянюшка медленно кивнула.
Веренс повернул к ней осунувшееся, прозрачное лицо:
– Что он там делает? Что за чушь несет?
Нянюшка лишь покачала головой. Томджон, по-крабьи ковыляя по сцене, приступил к ключевому монологу. У короля начала медленно отваливаться челюсть.
– По-моему, он здесь тобой притворяется, – негромко промолвила нянюшка.
– Но где он видел у меня такую походку? И откуда взялся этот мерзкий горб? А нога? Что у него с ногой? – Послушав еще с минуту, король в ужасе добавил: – Все это ложь! Я никогда ничего подобного не делал. И этого тоже. Почему он наговаривает на меня?
Нянюшка повернула голову и увидела на его лице страстную мольбу. Она пожала плечами.
Король поднял руку, снял с головы эфемерный венец и внимательно осмотрел его.
– Слушайте, он же в моей короне! Точно, она самая! Но что за вздор он плетет?.. – Веренс на миг умолк, дослушивая последние слова монолога, а затем добавил: – Ну да. Вот этим я, может, и занимался. Да, я сжег пару-другую хижин. Но все так поступают. Кстати, отличный стимул для градостроительства.
Призрачная корона вернулась на голову умершего монарха.
– Но зачем он наговаривает на отца? – взмолился несчастный король.
– Искусство, – коротко объяснила нянюшка. – Это, как его, зеркало жизни.
Матушка тем временем, медленно вертя головой, обводила взором лица собравшихся. Все они были обращены к сцене, все горели сопричастностью к происходящему, жадно ловили звонкие раскаты реплик, пронзающие неподвижный воздух. Ибо все происходящее на сцене было реально и, быть может, вбирало в себя больше истины, чем сама действительность. Ибо на сцене разыгрывалась история. История, которая, может, на самом деле была неправдой, но это уже ничего не значило.
Матушка никогда не тратила времени на слова. Слова казались ей слишком бесплотными, и вот пришла пора раскаяться в собственной недальновидности. Да, подобно воде, слова бескостны, бесхребетны, но, подобно воде же, скопив страшную силу, подточив и обвалив дамбу правдивости, они мощным потоком хлынули на умы зачарованно внимающих людей, унося и растворяя прошлое.
«Да, это мы, – думала она. – Все хорошо знают, какие мы на самом деле, но запомнят нас такими, какими мы были показаны. Запомнят трех сумасшедших старух в остроконечных шляпах. А кем мы были, что делали – все это уже несущественно».
