Дэн Абнетт - Сожжение Просперо
Хавсер не представлял, что могло бы остановить его, не говоря уже о том, чтобы убить.
— Я задал вопрос, — сказал астартес.
— Мы сейчас их выведем, сэр, — запинаясь, произнес один из гусар.
— Поторопитесь, — ответил астартес.
Гусары принялись подгонять группу по направлению к выходу. Кое-кто протестующее забормотал, но никто не пытался сопротивляться. Всех слишком ошеломило присутствие астартес. Аугметические легкие гудели и бились сильнее прежнего.
— Пожалуйста, — сказал Хавсер. Он подступил к астартес и протянул пропуск-планшет. – Пожалуйста, мы лицензированные консерваторы. Видите?
Голограмма вновь загорелась, но астартес не шевельнулся.
— Сэр, это очень важное открытие. Его невозможно переоценить. Нам стоит сохранить это святилище ради будущих поколений. Моя группа имеет необходимый опыт. У нас есть нужное оборудование. Пожалуйста, сэр.
— Эта территория небезопасна, — сказал астартес. – Вам нужно уйти.
— Но, сэр…
— Я отдал приказ, гражданский.
— Сэр, какой именно легион меня защищает?
— Пятнадцатый.
Пятнадцатый. Значит, Тысяча Сынов.
— Как тебя зовут?
Хавсер обернулся. Тупеловские Уланы вывели из святилища всю группу, так что внутри остался лишь он. Позади первого астартес появились еще двое, столь же необъятных размеров. Как могло нечто настолько огромное передвигаться так тихо?
— Как тебя зовут? – спросил один из новоприбывших.
— Хавсер, сэр. Каспер Хавсер[36], консерватор, приписанный к…
— Это шутка?
— Что? – переспросил Хавсер. Заговорил другой астартес.
— Это должно быть шутка?
— Я не понимаю, сэр.
— Ты назвал нам свое имя. Это должно была быть шутка? Это некое прозвище?
— Не понимаю. Меня так зовут. Почему вы подумали, что это шутка?
— Каспер Хавсер? Ты не видишь отсылки?
Хавсер покачал головой.
— Никто и никогда…
Астартес с клювоподобным визором взглянул на своих товарищей, а затем вновь обратил взгляд на Каспера.
— Уходи отсюда.
Хавер кивнул.
— Когда здесь станет безопасно, — сказал астартес, — твоей группе будет позволено продолжить работу. Вас эвакуируют в безопасную зону до последующего уведомления.
Уведомление так и не пришло. Беотия пала, а вместе с ней и род Йеселти. Шестнадцатью месяцами позже, работая уже над другим проектом в Транссибири, Хавсер услышал, что группам консерваторов, наконец, разрешили войти в беотийские низины.
К тому времени от святыни не осталось и следа.
Фиту стало интересно, каким рэйфом он вернется в Земли Живых. Тем, что мелькает под настом? Тем, кого иногда можно увидеть с челна, плывущим в тени борта? Тем, который по ночам в одиночестве бродит и бормочет за стенами этта? Тем, который поздней зимой поет песнь ветра меж высокими ледяными пиками?
Фит надеялся, что это будет самый темный и зловещий из видов. Он станет призраком с масляно-черными глазами и отвисшей челюстью, призраком в рубахе, покрытой ржавчиной и плесенью. Призраком, который руками и зубами вырыл себе путь из Земель Мертвых сквозь камень и вечную мерзлоту, а после убрел в ночь.
Да.
Он будет идти до тех пор, пока не достигнет Железоземья и главных эттов треклятых балтов. Он будет идти с секирой в руке, секирой, созданной в Землях Мертвых из горького гнева неприкаянных и невинно убиенных, выкованной на наковальне самого бога, закаленной в желчи и крови оскорбленных и неотомщенных. Она будет заточена на оселке вюрда до такой остроты, что сможет отделить душу человека от его бренного тела.
А затем он отсечет нити. Нити балтов.
Фиту хотелось верить, что так все и случится. Он не собирался покидать Земли Живых, не надеясь вернуться обратно. Рэйфы наверняка отпустят его. Они могут утянуть его в Хельхейм[37], погибшего от булавы или стрелы балтов, но обязательно позволят вернуться. Когда Фит доберется до незнакомого берега, рэйфы излечат его от ран, и он вновь будет походить на человека, хотя на самом деле станет не более чем орудием, подобно секире или доброму клинку, выкованным ради одной-единственной цели.
Скоро он все узнает.
Гутокс сменил Лёрна у руля, и тот принялся растирать замерзшие пальцы. Красные паруса приближались куда быстрее черных.
Похоже, у них остался лишь один шанс, подумал Фит. Даже половина шанса. Последняя стрела в колчане вюрда. Если они немного заберут на север и пройдут у границы земель градканцев, то смогут попасть в ледяную пустыню, которая раскинулась дальше. Пустыня также была верной смертью, ибо выжить там не мог ни человек, ни зверь, но заботиться об этом следовало позже. Они собирались сотворить свой вюрд.
Если они доберутся до пустыни, то ни балты, ни градканцы не посмеют сунуться туда за ними. Если у них получится прорваться через расселину в скальном валу градканцев, известном как Хвост Дьявола, воины вырвутся на волю и попадут в Хельхейм по своей воле, а не от рук проклятых резников.
Но до Хвоста Дьявола путь неблизкий. Из-за раны Бром не мог стоять у руля, и, даже сменяясь, остальным придется очень несладко. Весь путь они пройдут за четыре или пять коротких переходов, возможно, им придется заночевать на льду и приготовить кое-какую еду. Если же идти без перерыва, то дорога превратится для них в настоящее испытание на выносливость, деяние столь тяжкое, что могло бы стать достойным отдельной саги.
Если хотя бы один скальд аскоманнов остался бы в живых.
Держась за поручень, Фит обговорил это с Лёрном и Бромом. Все трое были охрипшими после боя и криков ненависти в лица балтам.
Брому было совсем плохо. От его лица отхлынула кровь, а глаза стали тусклыми, как грязный лед, казалось, его нить вот-вот оборвется.
— Сделай это, — сказал он. – Хвост Дьявола. Сделай. Не дай тем ублюдкам повода для радости.
Фит прошел к носу и склонился возле закутанного вышнеземца.
Вышнеземец что-то бормотал.
— Что? – спросил Фит, наклонившись ближе. – Что ты говоришь?
— Затем он сказал, — прошипел вышнеземец. – затем он сказал, что я тебя вижу. Я прозреваю твою душу. Я могу отразить твой удар, и узнать все, что тебе ведомо. О боже, как он был самоуверен. Типичный Мурза. Типичный. Статуи бесценны, Хавсер, сказал он мне, но, как думаешь, насколько ценно то, что охраняют бесценные статуи?
— Не знаю, о чем ты говоришь, — сказал Фит. – Это история? Что-то, что произошло в прошлом?
Фиту стало страшно. Он испугался того, что, возможно, слышал небесную магию, а ему не хотелось принимать в ней ни малейшего участия.
Внезапно вышнеземец вздрогнул и открыл глаза. Какое-то мгновение он глядел на Фита с нескрываемым ужасом.
— Я спал! – воскликнул он. – Я спал, а они стояли и смотрели на меня.
Он моргнул, реальность происходящего хлынула в его разум и смыла остатки горяченного сна. Вышнеземец откинул голову и застонал.
— Все было так реально, — прошептал он про себя. – Прошло пятьдесят фуговых лет, а кажется, что все случилось лишь вчера. Я будто действительно там был. Ты когда-нибудь видел такие сны? Сны о том, что считал давным-давно позабытым? Я действительно был там…
Фит что-то пробормотал.
— … А не здесь, — угрюмо добавил вышнеземец.
— Спрашиваю последний раз – ты желаешь милости моей секиры? – спросил Фит.
— Что? Нет! Я не хочу умирать.
— Что ж, во-первых, мы в любом случае умрем. Во-вторых, тебе ничего с этим не поделать.
— Помоги мне встать, — попросил вышнеземец. Фит поднял его на ноги и прислонил к поручню на носу. Навстречу им полетели колкие хлопья снега. Небеса затягивали темные тучи, цветом походившие на лицо человека, умирающего от удушья, и они шли к ледяному полю.
К ним приближался сильный шторм, вздымая в воздух осколки льда. На дворе стояла слишком поздняя зима для подобных штормов. Дела обстояли из рук вон плохо, с какой стороны на них не взгляни. С той скоростью, с какой он приближался, им не удастся от него уйти.
— Где мы? – спросил вышнеземец, покосившись на проносящееся мимо ослепительно яркое ледяное поле.
— Там, где наша удача покатилась ко всем чертям, — ответил Фит.
Вышнеземец уцепился за поручень, когда драккар тряхнуло на камне.
— Что это? – сказал он, указывая вдаль.
Они быстро приближались к одному из отдаленных северных эттов градканцев. То был всего лишь аванпост из пары шатров, поставленных на вздымающихся над ледяной равниной утесах. Здесь градканцы пополняли припасы и держали рыболовные суда, когда море оттаивало. Сейчас лагерь должен был пустовать вот уже несколько месяцев.
Перед эттом поднимался ряд из шести или семи копий, будто заборные столбы. И на древко каждого копья была насажена человеческая голова.
