Огонь во плоти (ЛП) - Флауэрс Дэнни

Он снова бросил взгляд на бутон и кольнул его. Тот выглядел крепким, словно рокрит. И все же, по его опыту большинство вещей можно было есть — при условии, что они не съедят тебя раньше.

Калеб со вздохом поднялся на ноги и постучал по вокс-системе, предоставленной лордом Сорроу. Он делал так уже трижды. Никакого ответа. Это было не полной неожиданностью: изменение приказов в последнюю минуту уже возбудило у него подозрения. Сорроу предоставил достойное похвалы разъяснение, почему убийство превратилось в кражу. Несомненно, он был талантливым лжецом. Впрочем, Калеб тоже.

Разумеется, это была не самая удивительная часть предприятия.

Она сидела в нескольких футах от него на одной из луковиц поменьше и как будто разглядывала лес. На ней было одеяние самого белого цвета, какой ему когда–либо доводилось видеть, но сверх этого никаких украшений. У нее не имелось бандитских меток, волос и даже бровей.

Он нахмурился и сделал вид, будто продолжает изучать луковицу, а сам тем временем наблюдал за ней уголком глаза. Было в ней что–то действующее на нервы, чего он не мог распознать. Она казалась молодой, немногим старше двадцати циклов, однако ее глаза говорили об ином. Они повидали всякое. Возможно, и делали всякое. Она ничего не говорила. Калеб ожидал слез или угроз, но она выглядела спокойной и вообще не представляющей угрозы. Это он находил особенно тревожным.

И все же он чувствовал облегчение, что от него не требовали ее убить. Когда камера открылась, она сидела, скрестив ноги и закрыв глаза, умиротворенная. Он понял, что не смог бы нажать на спуск. Иктоми, у которой не было подобных сомнений, воткнула девушке в горло автошприц еще до того, как та вообще успела открыть глаза. Она обмякла, он закинул ее на плечо и они вдвоем помчались прочь оттуда. Калеб услышал крики со взрывами и всего разок оглянулся назад. Чтобы стереть увиденное, требовался немалый объем крепкого.

Он вздохнул и подергал обруч, охватывавший висок. Предполагалось, что тот дает некоторую защиту от психического вторжения, хотя и не было возможности узнать, работает ли он. На ощупь обруч был теплым и раздражал кожу. Вероятно, это что–то значило.

— Иктоми, — позвал Калеб, при этом почувствовав себя глупо. Но ему не нравилось, когда его оставляли наедине с их пленницей.

Впереди раздался шелест, и из подлеска возникла Иктоми. Она едва обратила внимание на Калеба, отпихнув его плечом с дороги и бросив под ноги пряденый мешок с нарезанными грибами. Провизия, хоть и не особо аппетитная.

— Нам надо двигаться, — произнесла она, не глядя на Калеба.

— Предполагалось, что мы спрячемся в кабельных лианах. Нам следует ждать.

— Их тут нет. И это место небезопасно.

— Так куда нам идти? — спросил Калеб. — Мы понятия не имеем, где находимся. Это вообще Перикулус? Мы можем поставить себя под еще большую угрозу.

— Останемся? Умрем, — отозвалась она, сердито глядя на него своими налитыми кровью глазами. Калеб напомнил себе, что она устала. Они оба устали. Должно быть, именно поэтому она была такой раздражительной.

— Ладно, — вздохнул он. — Но если мы и впрямь уйдем, что делать с ней?

Они посмотрели на пленницу.

— Оставим ее.

— Мы не можем этого сделать.

— Она будет нас тормозить. И она кому–то нужна. За ней придут.

— А если придут за нами, а у нас ее не окажется? — парировал Калеб. — Может, вышла задержка, или…

— Если придут за нами, то нас хотят убить, — огрызнулась она. — Наш лучший шанс — двигаться быстро. Раз они охотятся за ней, значит оставим ее.

— Но… она беззащитна, — сказал Калеб. — Посмотри на нее. Мы не можем просто бросить…

— Это не обсуждается! — ощерилась Иктоми. Их глаза разделяло расстояние всего в ширину лезвия ножа.. — Делай, как я говорю, иначе оставлю вас обоих.

Калеб встретился с ней взглядом. Это не ободряло. В ее глазах присутствовала некая остекленелость, будто она была пьяна. Однако она никогда не пила, никогда не притрагивалась к стимуляторам. Должно быть, дело было в жаре. С них обоих градом лил пот.

— Я не оставляю людей умирать, — произнес он. — Уж тебе–то это должно быть известно.

Свобода. Она никогда не знала, что это значит. До настоящего времени.

Она все еще чувствовала себя заторможенной, в голове мутилось от снотворного. Однако она видела настолько дальше, находясь вне стен своей камеры. Раньше та казалась убежищем от непрестанной болтовни улья. Возможно, она и нуждалась в ней, когда–то. Но это был мир теней и отголосков. Теперь ее разум раскрылся. Она узрела миллиард душ, каждая из которых была маяком, пленительным в своей особенной манере.

Ее варп-взгляд упал на тех двоих, кто ее освободил: женщину, которая практически не говорила, и мужчину, который не прекращал этого делать. Они спорили — так это выглядело. Перебранка была не более чем проблеском в ее сознании, каплей в море душ. Однако, осознала она, в микрокосме можно многому научиться — так незначительный атом водорода содержит в себе сущность сверхновой.

Она наблюдала за ними. Наблюдала, как мужчина треплется, а его душа светится мириадом цветов: страх проявлялся желчно-желтым, надежда — синевой чистого неба, любовь пронизывала каждую мысль горячим вишнево-красным. Но под всем этим присутствовала незнакомая постоянная — толика серебра, остававшаяся неизменной. Это была мелочь, будто расшатавшийся гвоздь, однако что бы ни струилось в нем, какими бы разобщенными ни становились его мысли, она сохранялась — эта ось, удерживавшая его разум в целости. Странно.

Но вот женщина…

Ее душа была совершенно не такой. Она казалась черной и иззубренной, похожей на шипастую тюрьму, скрученную из теней клинков. Однако внутри находилась сущность, рвавшаяся из оков самообладания — накопленный шар боли, ярости и ненависти, который светился, словно печь. С каждым обменом репликами темница души прогибалась, прутья силились сдержать пылавший внутри гнев.

Она нахмурилась и, не задумываясь и планируя лишь удовлетворить свое любопытство, начала перебирать путы, державшие ярость женщины под контролем.

Сорроу понимал, что следовало оставить все. Инстинкты предпринимателя, отточенные годами извлечения прибыли и борьбы за выживание, кричали ему бежать, затаптывая всякого, кто попытается его замедлить.

И все же он не мог расстаться со столом.

Это было такое прекрасное изделие, вырезанное из сереброкорницы, рисунок древесины которой переливался в свете свечей. Стоимость его приобретения вышла существенной, равно как и риски при импорте из–за пределов планеты. Посылать за ним было ошибкой, теперь Сорроу это понимал. Кроме того, необъяснимое желание сохранить его являлось иррациональным — проявлением страха и чувства вины.

Но, Трон, это был прелестный стол. Вероятно, третий лучший среди тех, которыми он владел.

Вошел Размольщик, который нес тюк, набитый самыми ценными из пожитков Сорроу. Тот, вероятно, весил больше него самого, однако груз не мешал Размольщику. В дверях за ним стояли еще двое, снаряженные схожим образом.

— Ну? — спросил Сорроу. — Мы готовы?

Размольщик кивнул, и его взгляд переместился на стол. Он приподнял бровь.

— Сможем избавиться от него, если станет обузой, — ответил Сорроу, покосившись на Ангвис, которая сидела на дальнем краю. — Госпожа? Извиняюсь, но я должен попросить вас сесть куда–то в другое место.

Едва глянув на него, она встала и молча освободила стол, а Размольщики устремились его забрать. Сорроу был вполне уверен, что она с кем–то переговаривается по воксу, но это уже не являлось его заботой. Какие бы подозрения у нее ни имелись, она ничего не могла сделать, пока в комнате находился Сол.

— Ну, полагаю, пора прощаться, — произнес Сорроу, не обращаясь ни к кому конкретно. Сол сидел к нему спиной, сосредоточенно глядя в темноту за окном и продолжая барабанить пальцами по подлокотнику. Если он и слышал слова Сорроу, то никак этого не показал. Ангвис, по крайней мере, посмотрела ему в глаза, или же так показалось: ее зрительные имплантаты на время повернулись в его сторону. Она кивнула. Предположительно, это что–то значило.