Мервин Пик - Титус Гроан
Воткнув свечу в один из трех железных рожков, Фуксия слезла с козетки и поставила подсвечник на стол, рядом с книгой.
Тут ей пришло в голову, что следует попытаться как-то привести скорчившегося на полу человека в чувство. Она опять подошла к нему. Сколь ни ужасной казалась ей мысль, что если отыщется способ оживить незваного гостя, то придется разговаривать с ним в ее комнате, однако и оставить его здесь на неопределенное время, и может быть, умирающим, было бы страшнее ничуть не меньше.
На миг позабыв о страхе, Фуксия со стуком опустилась близ чужака на колени и потрясла его за плечо, полная нижняя губа ее выпятилась, черные волосы свесились на щеки. Она прервалась, чтобы отскрести прилипший к пальцам воск, затем принялась тормошить лежащего снова. Стирпайк, сохраняя полную расслабленность, позволял ей мотать себя из стороны в сторону, он решил до времени подождать с воскрешением.
Фуксия вспомнила вдруг, что когда тетя Кора — это было уже давно — упала в обморок в центральной зале Восточного крыла, отец велел бывшему при нем слуге принести стакан воды, и после того, как попытки влить ее в рот бедняжки не увенчались успехом, плеснул водой ей в лицо, отчего она сразу пришла в себя.
Девочка огляделась, пытаясь понять, нет ли в комнате воды. Кувшинчик с вином Стирпайк оставил стоять рядом с козеткой, но увидеть его отсюда Фуксия не могла, а о том, что он существует, забыла. Перебегая по комнате, взгляд ее остановился, наконец, на старой вазе из полупрозрачного темно-синего стекла, в которую Фуксия с неделю, примерно, назад налила воду, найдя в сорной траве и крапиве у рва высокий, туговыйный подсолнечник с огромными эфиопскими глазами семян, с лепестками величиною в ее ладонь и такой уж желтый, какого даже она примечтать не могла. Увы, длинный, крепкий стебель его был надломлен, огненная голова омертвело никла среди плевелов. Фуксия тогда, спеша, перекусила в месте надлома те несколько волокон, которые не смогла разодрать, и бегом пронеслась со своим увечным сокровищем через замок, взлетела по лестницам к себе в комнату, потом снова наверх, кружа и кружа по винтовой лестничке, отыскала темно-синюю вазу, наполнила ее водой и, вконец обессилев, опустила в глубины вазы сухой, волосистый стебель, уселась на козетку и, глядя на цветок, громко сказала:
— Подсолнечник, который сломали, я отыскала тебя, так что выпей немного воды и ты не умрешь — во всяком случае, не сейчас. Если же ты умрешь, я хоть похороню тебя. Пятидесятник даст мне лопату. А если нет, можешь остаться здесь. Ну, пока, — закончила она свою речь, и спустилась к себе, и отыскала няню, но о подсолнечнике ей ничего не сказала.
Подсолнечник засох. Да Фуксия и воду-то сменила ему всего один раз, и теперь он, с увядшими лепестками, чопорно никнул в вазе.
Едва увидев его, Фуксия вспомнила о наполняющей вазу воде. Она собственноручно доверху налила этот сосуд чистой, свежей водой. То, что вода могла испариться, в голову ей не пришло. Мир ее знаний не ведал подобных явлений.
Поле зрения Стирпайка, ибо тот, если удавалось, подглядывал сквозь ресницы, перекрывал стол, и потому он не мог видеть, что там делает леди Фуксия. Стирпайк услышал, как она приближается, и подумал, что, пожалуй, пора бы уже застонать и начать подавать признаки жизни, благо все тело его затекло, но тут понял, что Фуксия склонилась прямо над ним.
Она вытянула из вазы цветок, положила его на пол, и тут же в нос ей ударил противный, тошный запах. Было в нем нечто едкое, отвратительное. Резко перевернув вазу вверх дном, девочка с изумлением увидела, как вместо потока живительной влаги из вазы вяло вывалилась и, точно щавелевый суп, растеклась по запрокинутому лицу юноши зловонная струйка слизи.
Что ж, она увлажнила его лицо, а поскольку это, по разумению Фуксии, было при уходе за больными самым главным, она нисколько не удивилась, увидев, что средство подействовало мгновенно.
Вот теперь Стирпайк испытал настоящее потрясение. Вонь застойной слизи наполнила его ноздри. Он захлебывался, отплевывался и тер лицо рукавом, размазывая эту мерзость в более тонкий, но и более ровный, и с большей основательностью покрывший его физиономию слой. Только темно-красные глаза, сосредоточенно глядевшие из-под отвратной зеленой маски, и остались незагрязненными.
Смывается грим
Фуксия от удивления так и села на пятки, незнакомец же, выпрямившись, сердито уставился на нее. Он что-то такое бормотал сквозь зубы, Фуксия не расслышала — что. Достоинству его был нанесен урон, или, может быть, не столько достоинству, сколько самолюбию. Стирпайку, безусловно, была присуща определенная страстность, однако человеком он был скорее хитрым, чем страстным, и потому даже в такой миг, какие бы ярость и ошеломление ни раздирали его изнутри, он держал себя в руках. Разум юноши справился с гневом, он улыбнулся из-под гнилостной слизи страшноватой улыбкой. И с мучительным усилием поднялся на ноги.
Руки Стирпайка отливали тусклой красной сепией — цветом крови, за долгие часы подъема вытекшей из царапин и порезов и запекшейся. Одежда была разорвана, волосы спутаны и полны пыли, грязи, мелких веточек, набившихся в них, пока он лез сквозь плющ.
Выпрямившись, насколько это ему удалось, в полный рост, он легко поклонился Фуксии, вставшей одновременно с ним.
— Леди Фуксия Гроан, — сказал Стирпайк и поклонился еще раз, уже по-настоящему.
Фуксия глядела на него во все глаза, стиснув кулаки и прижав их к бокам. Она стояла, как омертвелая, чуть свернув вовнутрь ступни и немного клонясь вперед, чтобы получше рассмотреть застывшего перед нею мокрого оборванца. Он был не намного выше нее, но намного, намного умнее, это Фуксия поняла сразу.
Теперь, когда он очнулся, Фуксии внушала ужас одна только мысль, что этот пришлый чужак находится в ее комнате и волен творить здесь все, что захочет.
Внезапно, еще не поняв, что делает, еще не решившись заговорить, еще не решив даже что скажет, она услышала свой хриплый голос:
— Что тебе нужно? Ну, что тебе нужно? Это моя комната. Моя!
Фуксия, как бы в молитве, сжала руки перед едва округлившейся грудью. Но она не молилась. Ногти ее впивались в ладони. Глаза были широко раскрыты.
— Убирайся, — потребовала она. — Уходи из моей комнаты.
Тут чувства ее взвились, словно смерч, и вся повадка девочки мгновенно переменилась.
— Я ненавижу тебя! — закричала она и затопотала ногами в пол. — Ненавижу за то, что ты заявился сюда! Ненавижу, что ты в моей комнате!
Обеими руками она вцепилась в столешницу за своею спиной и затрясла стол, ударяя его ножками по полу.
Стирпайк внимательно вглядывался в нее.
Мозг лихорадочно работал под его высоким лбом. Сам лишенный воображения, Стирпайк сумел различить его присутствие в Фуксии: он столкнулся с человеком, вся природа которого была опровержением его природы. Он сознавал, что за простодушием девочки кроется нечто, чего у него никогда не будет. Некое качество, к которому он относился с презрением, как к не способному принести практическую пользу. Качество, которое никогда не даст ей ни богатства, ни власти, но будет служить помехой для успешного продвижения по жизни, удерживая девочку в стороне от людей, в ее собственном придуманном мире. Чтобы завоевать благосклонность Фуксии, ему надлежит говорить с нею на ее языке.
Она стояла, едва дыша, у стола, и Стирпайк, заметив, что глаза ее шарят по комнате, как бы в поисках оружия, принял театральную позу, поднял руку и голосом ровным, невыразительным, сухим, который даже раздираемой страданием Фуксии показался полной противоположностью ее гневному выкрику, произнес:
— Сегодня я видел гигантскую мостовую средь облаков, выложенную из серых камней и величиною превосходящую поле. Никто не посещает ее. Только цапля.
— Сегодня я видел дерево, растущее из высокой стены, и людей, прогуливающихся высоко-высоко над землей. Сегодня я видел поэта, глядевшего в узенькое оконце. Но каменное поле, затерянное в облаках, понравилось мне больше всего. Там никогда и никто не бывает. Хорошее место, чтобы играть и (он сделал рискованный ход) мечтать о разном.
И не останавливаясь, ибо он чувствовал, что останавливаться опасно, Стирпайк продолжил:
— Я видел сегодня лошадь, плававшую на вершине башни: миллион башен я видел сегодня. Я видел тучи в самый глухой час ночи. Я мерз. Я был холоднее льда. Мне нечего было есть. Я не мог заснуть, — он изогнул губы, силясь улыбнуться.
— А вы облили меня зеленой грязью, — прибавил он.
— И вот я здесь, и вы ненавидите меня за это. Я здесь, потому что мне некуда было идти. Я видел столь многое. Всю ночь я провел под открытым небом. Я беглец (он перешел на драматический шепот), но самое главное, я отыскал поле средь облаков, каменное поле.
