Стивен Эриксон - Пыль Снов
— Не сегодня.
Поднимая кривые клинки, Кафал надвинулся на Бекела. Тот взмахнул рукой. — Я тебе помогу, но не этой ночью. Она без сознания — ее изнасиловали две дюжины мужчин, а может, и больше. Чуть больше, и она умерла бы… Но ей не позволят. Ее взяли женщины, Кафал. Они будут ухаживать за ней, лечить ее, квохтать над ней — ты сам понимаешь. Пока ее плоть не исцелится, тебе туда не войти. Они порвут тебя в клочья. Моя… моя жена пошла первой, отложив все иные… заботы. Чтобы видеть, присоединиться… она… она смеялась надо мной. Над моим ужасом. Кафал, она смеялась.
Лицо ведуна покрывали глубокие царапины — истерзал сам себя ногтями, понял Бекел. — Твои сны, — шепнул он. — Ты видел.
— Видел.
— Кафал…
— Но всё еще продолжается. Они не знают, да и откуда им знать. Наши боги воют. От ужаса. — Он устремил взгляд на Бекела. — Думали, просто избавятся от него? Забыли, кто он такой? Откуда пришел? Он возьмет их в руки и раздавит! — Кафал оскалился. — А я постою в сторонке. Слышишь? Я буду стоять и ничего не делать.
— Твоя сестра…
Он вздрогнул как ударенный по лицу: — Да. Я подожду…
— Тебе нельзя здесь оставаться, Кафал. Новые убийцы Марела Эба…
— Ночь почти кончена. Безумие истощило само себя. Найди союзников, Бекел, собери вокруг себя.
— Возвращайся через три дня. Я помогу тебе. Мы унесем ее прочь. Но… Кафал, ты должен знать…
Мужчина задрожал. — Будет слишком поздно, — сказал он с отчаянием. — Да знаю, знаю.
— Приходи на третью ночь, — предложил Бекел. Пошел искать другое оружие, замер, глядя на два трупа у порога. — Я кое-что должен сделать. Последнее. — Он поднял тусклый взгляд. — Похоже, безумие еще не истощилось.
* * *Всадник возник в ночи. В седле перед ним был ребенок. Две девочки шли по бокам коня, пошатываясь от утомления.
Когда буря взмахнула рваным хвостом, уходя южнее, Сеток заметила незнакомцев. Она поняла: этот мужчина — выходец из другого мира, неупокоенный солдат Жнеца. Но ей, сидящей в середине каменного кольца, нечего бояться. Древняя сила подавляет жажду крови — она сделана именно ради этой цели. Это убежище от Старших Богов, вечно алчущих крови, и убежищем оно будет еще долго.
Он натянул удила прямо перед кругом, как и ожидалось. Сеток встала, глядя на девочек. Одеты как Баргасты, но явно не чистой крови. Двойняшки. Глаза еще тусклы от перенесенных потрясений, но бесстрашный покой здешних мест нисходит на них. А маленький мальчик уже ей улыбается.
Выходец поднял дитя на руке (мальчишка прилип к нему не хуже болкандийской обезьянки) и осторожно опустил на землю.
— Возьми их, — сказал он Сеток, и неживые глаза сверкнули — один человеческий, сморщенный в смерти, а второй светло-янтарный. Глаз волка.
Сеток ахнула: — Ты не Жнецу служишь!
— Мой порок.
— То есть?
— Я проклят … нерешительностью. Бери их. Разбейте лагерь в круге. Ждите.
— Чего ждать?
Всадник подобрал поводья и развернул коня. — Пока не кончится война, Дестриант. — Он, казалось, колебался. — Мы уйдем, когда я вернусь.
Она следила, как он уносится на запад, как будто бежит от восходящего солнца. Девочки подошли к ребенку, взяли за ручки. Осторожно двинулись к ней.
Сеток вздохнула: — Вы дети Хетан?
Кивки.
— Я подруга вашего дяди Кафала. Но, — добавила она сухо, — я не знаю, куда он пропал. Возможно, — добавила она, вспомнив слова выходца, — он еще вернется. А пока идите ко мне, будем разжигать костер. Поедите и поспите.
Оказавшись в круге, мальчишка вырвался из рук сестер и подошел к юго-западной границе убежища, где уставился на пустой — для всех остальных — горизонт. Начал странно, ритмично агукать. Почти петь.
Сеток вздрогнула от этих звуков. Повернулась к близняшкам: те успели найти ее спальник и залезть в него. Они уже спали.
«Похоже, путь был долгий».
* * *Падальщики давно сожрали последние кусочки плоти. Шакалы измусолили кости, обнаружив, что даже крепкие челюсти не могут расколоть их на мелкие кусочки, пригодные для пожирания. Даже концы костей нельзя было разжевать. В конце концов они бросили останки в примятой траве. Ведь можно найти еще, причем не только здесь — по всей равнине. Поистине наступил сезон облепленных мухами пастей и набитых животов.
Через несколько дней все любители поживиться падалью ушли, оставив место солнцу, ветру и звездам. Стебли травы избавились от капель крови, корни зашевелились, впитывая удобрение, насекомые вылезли, поедая все, словно были зубами самой земли.
Ночью, когда буря бушевала на востоке и юге, той ночью, когда выли иноземные боги и волки — призраки носились приливом по незримой стране, когда полевые очаги армий приугасли, когда шакалы не знали, куда бежать, ведь запах крови доносился со всех сторон — ставшая кладбищем, полная валунов, костей и куч пепла долина начала шевелиться. Фрагменты ползли друг к другу. Образовывались ребра, фаланги пальцев, кости ног и позвонки — они, словно заполненные почуявшим магнит железом, катились и скользили в звездном свете. Зародившийся на востоке ветер ураганом летел над землей, и в нем слышались сотни тысяч голосов, все более громкие стоны. Трава пришла в бешеное движение. Пыль вилась и кружилась; воздух заполнился мелким песком.
В спокойном чистом небе Царапины, казалось, извиваются и пульсируют, словно их отделяет от земли пелена жара.
Кости лязгнули друг о дружку. Из-под завалов, из покореженных доспехов выползали куски гнилой плоти — сухожилия вились змеями, связки скорчились червями — они ползли к груде костей, а кости складывались, воссоздавая знакомую форму — скелет, не похожий на остов Баргаста или акрюная. Кости были толще, в местах прикрепления мышц вступали мощные гребни. Раздавленный череп снова стал целым, хотя почерневшим и закопченным. Он неподвижно лежал, опираясь о землю верхней челюстью — а потом нижняя челюсть лязгнула, подкапываясь и поднимая черепную коробку. Наконец клацнули зубы, челюсть нашла впадины суставов.
Плоть и сухая кожа, беспорядочные пучки грязных волос. Связки вцепились в кости, складывая конечности. Скрученные подушки мускулов провисли на обретенных сухожилиях. Вот собралась рука, зашевелились десятки косточек кисти. Вонючее мясо связало позвонки в единую змеевидную хребтину. Ребра вставились в углубления грудной кости, подняли ее с земли.
Царапины прорезали горизонт на юго-востоке, ветер умирал, судорожно вздыхая. Тело лежало в траве. Кучки кожи сами собой сшились, оставляя сеть шрамов. Клочья волос заползли на лысый череп.
Когда утих ветер, вдалеке раздалось пение. Грубый, трепещущий голос старухи — от этакой мелодии сжимаются кулаки, напрягаются в жажде жестокого насилия мышцы, а лица делаются нечувствительными к солнечному жару и посулам жизни. Голос околдовывал, вытягивая силу из древнейших воспоминаний земли.
Заря вползла на горизонт, окрашивая небо синевой.
И Т’лан Имасс поднялся с земли. Прошел, ступая медленно и неловко, к закаленному огнем кремневому мечу, что лежал около погребального костра Баргастов. Иссохшая, но мощная рука протянулась, смыкая захват на рукояти, и подняла оружие.
Онос Т’оолан обратился лицом на юго-восток. И двинулся.
Ему нужно было убить много народа.
Глава 16
Вы — сеятели слов из алчной теми
За вами цедят солнце семена
И корни рвутся от разбитой скорлупы
Творите дикость вы без долгих сожалений
Зеленый хаос трудно удержать
Слова спрямят пути, ослепят тропы
Грядущего не зрим средь заросли лесной
Зачем возможности вам окружать заботой
В голодной теми? Сеятели слов,
Познайте истину, что сказана словами:
Все, что им нужно — слезы ливня, свет дневной.
«Радость Теней (простые слова)», Бевела Делик
Невольным даром осквернения стала тишина. Освященный некогда валун, громадный словно фургон, разбит. Рядом виден провал в земле, на самом дне родник с трудом питает озерцо черной воды. В траве и среди камней старого русла разбросаны кости газелей и грызунов — доказательство ядовитости источника.
Тишина была полна истин, и почти все истины были столь ужасны, что Сечула Лата пробрала дрожь. Сгорбившись, обхватив грудь руками, он уставился на восходящее солнце.
Килмандарос бродила среди разбитых утесов, как будто видеть следы разгрома, ею же учиненного многие тысячи лет назад, было приятно. Эрастрас подобрал горсть камешков и один за другим швырял их в пруд — они пропадали, не оставляя ряби и плеска. Казалось, Странника это забавляет, насколько можно вообще судить по выражению его лица. Сечул Лат был достаточно опытен, чтобы не доверять кривой усмешке на лице Старшего Бога, знаменитого привычкой толкать всех на неверный путь. Возможно, он предвкушает наслаждение от вида богов, не способных отвергнуть его Призыв. А может, представляет, как сокрушит гортань какому-нибудь богу-выскочке. Или кому-то еще менее достойному. Он же Странник, его пути кривы. Его храм — предательство, его алтарь — насмешка неудачи; в храме, на алтаре он приносит в жертву смертных, руководствуясь всего лишь прихотями. Или скукой. Всё, о чем он тоскует — былой избыток силы.
