Нежное создание (СИ) - Штиль Жанна
Золотистый бульон с кусочком куриной грудки показался недосоленным и безвкусным, а творог кисловатым.
Пригубила сладкое пряное вино. Если его подали, значит, Руз его пила.
Понравились марципановое печенье с нежным вкусом и миндальным послевкусием, вяленые яблоки, абрикосы, инжир, чернослив, орехи в меду.
Ника подождала, когда служанка собрала остатки трапезы и, поджав губы и более не проронив ни слова, ушла с заметно испортившимся настроением.
Простенькую деревянную шкатулку она нащупала под сундуком сразу. Эх, Руз, нашла куда её спрятать! Кто моет пол в комнате? Не удивительно, что о ней знает Хенни.
Ника села у прикроватного столика и с волнением открыла шкатулку. В свете масляной лампы сверкнули золотые монеты.
Пересчитала их.
«Сорок три… гульдена», — название денежной единицы напросилось само.
Ника вспомнила, что великий Рембрандт8, живший в Нидерландах в середине семнадцатого века, продавал свои эстампы и офорты за сто гульденов каждый.
В бережно завёрнутом лоскутке Ника нашла необыкновенной красоты серьги-капли. Безусловно очень дорогие. Крупные небесно-голубые сапфиры чистейшей воды и удивительной огранки заискрились, заиграли на ладони.
На дне шкатулки лежал сложенный вчетверо плотный лист бумаги, оказавшийся разрешительным письмом на путешествие по Королевству Нидерландов с правом проходить в ворота городов без уплаты пошлин и сборов на себя и товар.
В нём указаны полное имя путешественницы — Руз ван Вербум, год рождения — 1656, место рождения — город Зволле.
Далее шли рост, описание внешности и дата выдачи документа — март, 1675 год.
«Своего рода паспорт9», — догадалась Ника, не удивившись, что свободно читает написанное.
Если Руз брала письмо в этом году, то ей уже есть или будет девятнадцать лет. Почему она прячет «паспорт», украшение и золотые монеты? От кого? От матери или Якоба? От обоих?
Ника не успела вернуть шкатулку на место.
Дверь отворилась и вошла мать Руз со стаканом молока на серебряной тарелке.
«Легка на помине», — вздохнула Ника, пряча шкатулку под полой накидки.
Госпожа приготовилась ко сну. На её ночную сорочку был наброшен пёстрый стёганый халат; распущенные волосы рассыпались по плечам и оказались не такими густыми, как ожидала увидеть Ника. Из чего сделала вывод: множество завитых локонов и косичек в дневной причёске женщины — накладные, причём искусно уложенные, от собственных не отличить.
— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила мать, присматриваясь к дочери. — Хенни наложила тебе повязку на грудь?
Ника утвердительно кивнула, не понимая, как смешанная с мёдом измельчённая свёкла облегчит боль в груди. Если бы нужно было съесть массу, чтобы избавиться от боли, Ника бы рискнула.
Мать с унылым выражением лица подождала, пока дочь выпила тёплое молоко с мёдом и забрала стакан. Пожелав ей сладких снов, добавила:
— Слушайся брата. Он единственный, кто о нас заботится, — и, поцеловав её в лоб, вышла.
Ника приоткрыла дверь в коридор и проследила за женщиной. Та спустилась на этаж ниже.
В доме воцарилась тишина.
Ника чуть выждала и вышла из комнаты, забрав шкатулку с собой. Пришло время выполнить задание Якоба.
В тёмном коридоре над скамьёй на полке стояла масляная лампа. Её скудного света едва хватало, чтобы сориентироваться в небольшом пространстве.
У Ники кольнуло в груди при виде скамьи, на которую упала Руз. Она сняла лампу и подошла к узкой винтовой лестнице, ведущей вверх. Знала, что на чердаке находятся комнаты для прислуги и чулан со старыми, никому ненужными вещами.
На первый этаж вела деревянная лестница с полированными поручнями. Ника вытянула шею, присматриваясь к необычайно крутым ступеням.
«С такой скатишься — костей не соберёшь», — поёжилась она, зная, что мать Руз всякий раз поднимается на второй этаж неохотно и только тогда, когда это крайне необходимо.
Ника не гадала, как найдёт комнату Якоба. Ноги сами привели её к нужной двери.
В комнате всё было таким, каким она видела глазами Руз: и кровать-шкаф, и стол, и шкаф-кабинет. На полу лежала полосатая циновка.
Ника открыла шкаф-кабинет и безошибочно выдвинула нужный ящичек, в котором лежали свечи. Достала две и вставила их в трёхрожковый канделябр с единственной, наполовину сгоревшей свечой. Масляную лампу за ненадобностью задула.
Комната служила Якобу и кабинетом, и спальней. В ней ощущался мужской дух. С высокой спинки стула свисал небрежно брошенный кафтан; у таза с водой лежало мокрое полотенце.
На одной из стен Ника заметила плакат с изображённым родовым древом семьи — ветвистым и мощным. Она не стала задерживаться у него надолго, лишь глянула на последние, сильно разросшиеся «ветви».
В конце пятнадцатого века часть родственников мигрировала в Бельгию и Германию, часть осталась в Нидерландах. На этом переезды не закончились. С начала шестнадцатого века по семнадцатый век многие члены семьи обосновались в Северной Америке и Южной Африке.
Куда и кто переехал, Ника вникать не стала. Генеалогическое древо она рассмотрит в другое, причём дневное время.
Как и сказал Якоб, на столе лежали две, на первый взгляд похожие бумаги, оказавшиеся договором займа трёхлетней давности.
Ника пробежалась глазами по одному из документов. В нём описывались условия передачи денег в долг с указанием дат их получения и возврата, а также были прописаны причитающиеся к уплате проценты. Расписка в получении денег прилагалась.
Изучив второй документ, Ника обнаружила, что оба договора были оформлены на одного и того же человека, но…. один договор был с двумя подписями — заимодавца и должника, второй — только с подписью заимодавца. В договоре без подписи должника проценты были больше.
Ника сразу поняла, в чём дело. Руз должна была поставить подпись должника в подложном документе.
Возник вопрос: обычно при подписании такого рода документов у каждого участника договора остаётся экземпляр. Следовательно, заимодавец должен быть уверен, что у должника своего экземпляра нет.
За три года договор мог потеряться, сгореть при пожаре или размокнуть при наводнении. С ним могли поиграть дети, съесть мыши или… его выкрал заимодавец.
В том, что Руз занималась подделкой подписей, сомнения у Ники не вызвало. И проделывала она подобное уж точно не раз и не два.
«Вляпалась», — забеспокоилась Ника. Какая мера пресечения за подделку документов существует в этом времени? Штраф? Публичная порка? Год тюремного заключения? Больше? Разумеется, если твоя вина доказана.
Только вчера Ника шутила над соседкой тётей Таней, чтобы та ждала в гости следственно-оперативную группу для обыска её квартиры и вот, нате вам, накаркала на свою голову.
Ника осмотрела стол. На нём ничего лишнего — канделябр с горящими свечами, три документа, песочные часы, чернильница, пяток гусиных перьев в стакане, десяток чистых листов бумаги.
Заглянула под стол, где обнаружился небольшой деревянный ящичек. Ника узнала в нём грелку для ног10, часто изображавшуюся на картинах малых голландцев.
Выдвижных ящиков в столе не оказалось. Зато не меньше четырёх десятков есть в шкафу-кабинете.
Взяв канделябр, Ника перешла к шкафу.
Она затратила больше часа, чтобы тщательно осмотреть каждую полочку, заглянуть в каждый ящичек и перебрать каждую бумажку.
Что искала? Всё, что могло вызвать подозрение при обыске, стать неопровержимой уликой, прямым доказательством виновности Руз или Якоба.
Поиски Ники увенчались успехом — кто ищет, тот всегда найдёт!
Хватило бы и малой толики из того, что она нашла, чтобы доказать виновность сестры и брата. Если Якоб возьмёт ответственность за содеянное на себя, то сестра и мать всё равно пойдут по миру с протянутой рукой.
«Ладно бы эта неженка Руз!» — негодовала Ника, сворачивая в трубку более трёх десятков найденных листов с тренировочными подписями. Полностью положившись на взрослого брата, она не думала о собственной безопасности. А тот оказался балбесом, не удосужившимся уничтожить улики!
