Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
…а ведь Тельма никогда ей не доверяла.
…и правильно, выходит, делала.
Запах мертвечины стал острей. Сложный. Сплетенный из множества оттенков. И по-своему чарующий. Из-за него Тео замедлил шаг.
Он даже выпустил прядь волос Тельмы.
Ненормальный.
Когда он сошел с ума? Еще в Старом Свете? Или уже здесь?
Не важно.
Ступени были узкими и скользкими, и подниматься приходилось осторожно. Одно неверное движение, и Тельма упадет. Не то чтобы высоко, но свернуть шею вполне возможно. А если с шеей обойдется, то падать на кучу мертвецов — сомнительное удовольствие.
И Тельма шла.
Выше.
И еще выше.
Если Мэйнфорд здесь, то… что тогда? Она не знает.
Придумает.
Площадка на вершине пирамиды была крохотной. Из четырех углов ее вырастали каменные подпорки, на которых закрепили плошки с маслом. И судя по запаху дыма, масло здорово сдобрили пыльцой. Не было еще печали. Тельма не знала, насколько этот дым ядовит, но надеялась, что успеет что-нибудь да сделать.
— Здравствуй, девочка моя…
…она всегда именовала их своими. Девочками. Мальчиками. Детишками, ибо боги не одарили ее своими. Звучало красиво, и находились глупцы, которые принимали ее слова за правду.
…не стоит смотреть на нее.
Тельма уже насмотрелась.
Вот алтарь — это куда как любопытней. И еще жаровня. Кохэн, который чудом держится на ногах, он устал и почти сгорел, выпивая себя же в жертвенном экстазе… Мэйнфорд.
— Ты за ним пришла, верно? — женщина коснулась щетины волос. — Но ты опоздала. Он ушел.
— Нет.
Нелепая.
Не молодая и не старая.
Никакая.
— Ушел… ты ничем ему не поможешь. Никому и ничем не поможешь.
Она улыбалась. И сама не понимала, что тоже сошла с ума. А Тельма, глядя в глаза — почти черные из-за расплывшихся зрачков, — пыталась понять, когда же она, Джессемин Альваро, утратила разум.
Еще в приюте?
Раньше?
Или только сейчас?
Она стояла, держась за свирель, что за соломинку. И пальцы скользили по телу инструмента, который играл сам по себе. Одну мелодию — для Стража, который, кажется, был совершенно счастлив, и состояние это изрядно бесило Тельму. Другую — для Кохэна… сыграет и для Тельмы, если она заупрямится. А она не знала, следует ли ей и дальше проявлять упрямство?
Что изменится, если она умрет?
Для остальных — ничего… а она… она так долго училась выживать.
Все зря?
— Ты думаешь, он сделает тебя королевой? — Тельма подошла к Мэйнфорду и села рядом, взяла за руку, попыталась дотянуться до Зверя, но и тот спал глубоким сном.
— Своей королевой.
— Что?
— Он сделает меня своей королевой, — терпеливо повторила Джессемин. — И будет любить вечно…
И говорит она отнюдь не о платонической любви.
Кругом одни извращенцы.
— …только он…
— Ты из-за этого… конечно, на все ради любви, — Тельма положила ладонь себе на колени. И как быть? Попытаться пойти следом? А хватит ли у нее сил? На одного хватит… на кого? На Мэйнфорда? На Кохэна… они так уверены, что эти двое не очнутся…
…или все-таки…
Тельма руку опустила.
Коснулась теплой щеки — пока еще теплой, но если ничего не делать, Мэйнфорд умрет. Безропотно ляжет на алтарь и позволит — вот ублюдок — вырезать себе сердце. А Кохэн проделает это с восторгом. Потом ему, конечно, разрешат очнуться.
Осознать.
Не из-за того, что в этом осознании будет иметься необходимость, но чужая боль их кормит.
Надо решаться.
Надо…
Встать. И смотреть в глаза той, которая вряд ли понимала, что творит.
— Он любит меня… и только меня… Тебе не понять, девочка, каково это… быть лишней в своей семье… дед забрал Мэйнфорда. И плевать ему было, что Мэйни безумен. Мама не могла надышаться на Гаррета. Она его обожала, хотя и понимала, что второго такого ублюдка сложно найти… вот такие у меня братья. Один ненормальный. Второй — мелочен и трусоват, не способен справиться со своими желаниями, а когда приходит время платить за желания… о да, тут он начинает скулить и жаловаться… ничтожество.
Свирель замолчала.
Странно.
Она должна петь, иначе… и почему никто, кроме Тельмы, не заметил, что свирель замолчала? Или это снова игра? Ложная надежда.
— А я… я так старалась… угодить им всем… стать лучшей… я была недостаточно красива? Пускай. Но ведь красота не главное. Я умна… это я нашла бабкины дневники… я прочла про корону… я…
— Тебе помогли.
— Самую малость. Я сумела дотянуться до той стороны… Мэйнфорд малефик, а мой дар был признан слишком слабым, чтобы его развивать… да и зачем? К чему женщине некромантия… мертвецы… Хаос, опасная, нестабильная материя… никто и никогда не пытался работать с нестабильной материей. Я стала первой! Я!
— А они не оценили.
Свирель по-прежнему молчала, а Джессемин, которой так хотела рассказать все, не замечала этой тишины. Она раскачивалась все сильней. А ведь достаточно небольшого толчка, чтобы она покатилась с вершины пирамиды.
— Никто не знал… я не сказала… я нашла способ… если нет своего дара, то можно взять чужой… чужой дар… невыявленный… спящий… мне было жаль вас, — ее голос изменился, и теперь в нем проскользнули бархатистые ноты. — Бедные забытые дети… никому не нужные… знаешь, сколько в нашем штате бродяжек? Сотни… тысячи… сотни тысяч детишек, которых никто и никогда не хватится…
— Вот только одаренных среди них полтора процента. Если верить статистике.
Еще шаг.
Что Тельма будет делать, когда дотянется до нее?
Ответа нет.
Что-нибудь да сделает.
— Больше… статистика лжет… статистике никогда нельзя верить, но это секрет, глупая девочка, — Джессемин поднесла свирель к губам. — Мне не нужен был сильный дар, яркий… мне хватало и малого.
— Погоди…
Мысли сбивались.
— То есть… ты…
— Вы… никогда не стоит забывать о вежливости.
Ага, самое время для поклонов. Но Тельма стиснула зубы.
— Вы ездили по стране. По приютам. Выбирали… Те, кому повезло родиться с ярким даром, отправлялись в ваш приют. А вот остальные… вы возвращались потом?
— Зачем возвращаться? Я их просто звала… они приходили… — Джессемин погладила свирель. — Все приходили… и ты придешь… не надо упрямиться.
— Не буду.
Тельма ударила.
Она умела драться. Пришлось. Наука первой крови, которая вбивалась в глотку, пережатую чужими руками. Закреплялась болью. Стыдом… и снова болью.
В самый первый раз Тельму просто избили.
Что может домашняя девочка? Ничего, кроме слез, но слезы бесполезны. А вот умение вцепиться в противника зубами и когтями — дело иное… держать. Душить. Давить. Не обращая внимания ни на крики, ни на визги…
…Джессемин не визжала.
Она слишком привыкла к покорности жертв, а потому растерялась. И свирель выпустила… и отступила, пусть не к краю пирамиды, но к алтарю.
Так даже лучше.
Она покачнулась от второй пощечины.
И схватилась за разбитую губу.
Взвизгнула тоненько, когда Тельма ударила в мягкий живот… рыхлая неуклюжая женщина, которая решила, будто Хаос ее спасет.
Свирель.
Сила.
Глупости. Сила — это не то, на что стоит полагаться. И Тельма, вцепившись в волосы соперницы, с наслаждением приложила ее лицом о край алтаря.
Джессемин попыталась вырваться.
Она бестолково махала руками, верещала что-то, развеивая остатки музыки, и эти крики доставляли Тельме несказанное удовольствие.
Вот, что ей было нужно.
Не справедливость… в Бездну справедливость, Бездна примет все. А именно чужая боль. Бессилие. Кровь по лицу, чтобы само это лицо при каждом ударе теряло всякое с лицом сходство. Запах страха, чужой и яркий. Безысходность. И ощущение собственной власти.
Камень, сталкивающийся с плотью.
Камень, меняющий эту плоть.
Что там в учебниках писали? Мягкие ткани… мышцы… кости… носовая — тонка… и если так, то давно уже сломана. Височная? Эта женщина не заслуживает иного, и тьма с Тельмой согласна. Тьма бурлит и вздыхает, она почти счастлива, ведь Тельма теперь…
…она разжала руки, выпустив безжизненное тело.
…убийца.
Она теперь убийца. Ничем не лучше Джессемин.
Или безумного своего дядюшки, который видел все, но и не подумал вмешаться.
— Ты все сделала верно, девочка, — Тео подошел сзади и положил ладони на плечи Тельмы. И ладони эти были холодны, тяжелы, тяжелее каменных сводов пещеры. — Ты все сделала верно…
…неправда.
…она сделала именно то, что от нее ждали, а это ошибка… и Тельма не знает, как исправить эту ошибку.
— А теперь сыграй, — в мокрые ее руки вложили свирель. — Сыграй для них. Ты же хочешь, чтобы они были счастливы? Так подари им счастье. Не стоит плакать… слезы — это просто вода.
Мэйнфорд был счастлив.
