Отшельник Книга 3 (СИ) - Шкенёв Сергей Николаевич
Вторая линия, это окопы с навесами от стрел. Отсюда будут палить по застрявшим в ловушках ногайцам из винтовальных пищалей. Нарезное оружие в доме — тоже признак богатства и отличительная особенность свободного землепашца, да и любого свободного человека вообще. Так что любой уважающий себя хозяин без штанов останется, но купит ППШ-1 и пару сотен пулевых патронов на бездымном порохе. И то и другое лет пять как появилось в свободной продаже для подданных государя-кесаря Иоанна Васильевича, так как армия начала переходить на более совершенное оружие. А мужику что? Мужику не на войну ходить, ему было бы чем от лихих людишек отбиться, так что пехотной пищали Шакловитого вполне достаточно. Лучше, конечно, две — вторую старшему сыну. Вот и насчитывается сейчас на деревню сто шестьдесят два ствола.
Лопаты легко входят в мягкую землю — осень в этом году сухая и тёплая, а то бы дожди превратили жирный чернозём в вязкое месиво, в котором вполне можно оставить подмётки сапог, а то и сами сапоги. Землёй засыпают огромные корзины, плетёные из буйно растущего по берегам тальника, заодно углубляя ров вокруг четырёхугольной корзиночно-земляной крепостицы. Третья, она же последняя линия обороны, где соберутся все жители деревни, включая женщин, стариков и детей. Это на самый плохой случай, и живыми отсюда никто не собирается уходить. Потому-то в самой середине укрепления сложены бочонки с порохом и назначены люди, что не колеблясь ткнут факелом в запальные фитили.
— Поднажмём, робяты! — Фёдор Сидорович, неожиданно для себя, но ожидаемо для всем, ставший командиром отряда деревенской самообороны, вытер пот со лба и опять взялся за черенок лопаты. — Три дня осталось до прихода ногаев. Или четыре, если Господь соблаговолит.
— Успеем, — откликнулся отец Мефодий, настоятель строящейся церкви. — Даже припасы успеем все сюда собрать.
— Да много ли их, — отмахнулся Полумесяц. — Нонешний урожай сдали, только на прожитие собственное осталось. Семенное-то зерно всё равно только зимой привозят с государевых заказников.
— А хозяйство? А сеялки с веялками?
— Чего с ними будет? Они же грабить придут, да за полоном, а не за тяжелеными железяками, кои не враз ещё и довезешь куда-нибудь. У них же пока и везти некуда. Что поломают, то починим, что пожгут, то новое поставим.
— Хрюшек твоих жалко. Одна к одной, пятачок к пятачку, хвостик к хвостику!
Это да, этих жалко. Хрюшки у Фёдора племенные от беловодских кровей заведённые, от весны до Рождества до десяти, а то и двенадцати пудом вырастают. Но не гнать же их на полуночь под защиту собирающихся на Слобожанщине полков, как погнали коров с бычками и волами? Сожрут ведь свиней тамошние вояки, да вид сделают, будто бы и не видели ничего, и не пригоняли им никого. Коров и прочую говядину не тронут и вернут в сохранности, но со свининой никак не удержатся. Такой вот ушлый народец в тех краях живёт.
— Не тронут ногаи твоих хрюшек, Фёдор Сидорович, — вмешался в разговор Хасан-хаджи, местный мулла, получивший почётную приставку к имени после лихого рейда на ушкуе по Красному морю с неоднократными заходами в Аравию. Там был ранен, и после выздоровления временно послан на тихую и спокойную работу. — Порубят их саблями да копьями поколют, да так и бросят. А ты потом засолишь и закоптишь. Не забудь только на снятие пробы со свежего окорока позвать.
— Точно не угонят и не сожрут?
— Мы бы съели, а эти сыновья шакала и ослицы арабской ереси привержены, и свинина для них харам. Дикие люди, дети степей…
Тут к Хасану-хаджи подбежал маленький татарчонок, сын местного гончара и стеклодува, и что-то зашептал на ухо.
— Вслух при командире говори, иблисова отрыжка! — одёрнул посыльного мулла, и вздохнул. — Никакого понятия о венных порядках.
— Так это самое… — татарчонок поклонился всем поочерёдно, получил отеческое благословение батюшки Мефодия, и продолжил. — Там от княжича Луцкого четыре воза с проволокой прибыло. Разгрузить срочно просют, а то им сегодня ещё одну ходку нужно успеть. И завтрева ишшо несколько раз привезут.
— С колючей проволокой? — уточнил Фёдор Сидорович.
— Ага, с ней самой.
— Это хорошо. Это даже больше чем хорошо!
Княжить Луцкой не владел теми землями, коими управлял, а действовал под рукой и волей отца, дослужившегося в государевой военной службе до звания старшего полковника и ушедшего на покой. Сам Луцкой-младший в армии не служил из-за детского ещё увечья, в результате которого его левая нога стала на полтора вершка короче правой, но проявил неожиданный талант в земледелии и животноводстве. Старики из близких родственников ворчали, что, дескать, невместно Гедиминовичу быкам хвосты крутить, но отец с сыном посмеивались в фамильные пышные усы, и пересчитывали прибыли, полноводной рекой текущие в широко открытую мошну.
Невместно им, ага… Это с голой жопой потомку древнего рода ходить невместно, а зарабатывать хорошие деньги очень даже замечательно. Старший Луцкой обменял свои истощённые болотистые земли в бывшем Великом Княжестве Литовском на приднепровский чернозём, отказался от княжеского титула за дополнительные пятьсот десятин, но выговорил для сына право именоваться княжичем. Обменял, и нисколько об этом не пожалел. Сам жил в Москве, вкладывая средства в тамошнюю промышленность, а сын управлял имением, причём более чем успешно.
Луцкой-младший выращивал бычков на вольном выпасе, прикармливая их закупаемыми в Ильясовке кукурузой и ячменём, да поставил заводик по производству колючей проволоки для собственных нужд, и на продажу таким же бычководам. Тоже, кстати, доход немалый с той проволоки — огородишь глупую животину от искушений, и не беспокоишься, что придётся платить за потраву чужих полей. Так что туда десяток катушек колючки, сюда два десятка, а там и ещё просят… копейка к копейке, да несколько сотен в год и набегает.
А ещё обязательные поставки на государевы нужды засчитываются как служба, и это позволяет надеяться, что отцовский надел по правде и по закону перейдёт к сыну. Иначе только выкупать землю, сразу оставаясь без штанов и средств к существованию. Как же по-другому? Тут или стране да государю служи, или на хер пошёл!
Сюда привезли остатки. Нынешней тёплой осенью колючая проволока пользовалась большим спросом, и очень многие озаботились её покупкой и огораживанием пастбищ, так что осталось немного. Немного, зато бесплатно для общего дела! И ещё заводик уже неделю как заработал с повышенной нагрузкой, стараясь восполнить запасы так нужного для обороны средства. Её ведь на коне не перепрыгнешь, и саблей не враз порубишь. Обязательно застрянешь под убийственным огнём пищалей.
Ильясовка защищает имение Луцких с юга, с самого опасного направления, и не помочь деревне — грех великий! У самих отбиться не получится, полтора десятка конных пастухов со своими бабами, да десяток наёмных работников проволочного заводика сила невеликая, но в нужное время тоже прибудут, чтобы встать плечом к плечу. Обещают восемь ППШ и четырнадцать фитильных допотопных пищалей. Подмога, чего уж… Хотя как ещё посмотреть — пули с железным колпачком, выпущенные из этих древностей, делают в незащищённом доспехе противнике дыры, куда пролезает кулак. В доспехе даже страшнее, потому что они и железо в тело вбивают. Пули эти почти не оставляют раненых, за что в народе прозваны «добрыми самаритянками».
— Колючая проволока, это просто замечательно, — повторил Фёдор Сидорович, и отправился руководить разгрузкой, и последующей установкой проволочного заграждения.
Верховой, что неделю назад примчался с предупреждением о грядущем набеге, как раз привёз с собой листы бумаги, где подробно расписывалось устройство этого заграждения. Во сколько ниток тянуть, сколько кольев на версту, где нитки должны быть пущены в перекрестье для прочности…
Дадут ногайцы хотя бы три на подготовку? Лучше, конечно, четыре дня.
Нет, не дали ни четыре дня, ни три, ни даже два. Уже следующим утром в Ильясовку на взмыленном коне слетел почтенный Буранбай, гончар и стеклодув, ныне командующий дальними дозорами, и крикнул ещё издалека:
