Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
Вязь капиллярной сети.
Почти красиво.
Завораживающе.
И в этой кровавой вязи скрыты не имена — образы. У Тельмы почти получается их понять.
Почти…
Судорожное движение Зверя раздирает пуповину, и кровь смешивается, а смешавшись, разбивает шестигранный зал морскою волной. Последнее, что Тельма помнит, — кисло-сладкий терпкий вкус гранатового сока…
…она первой открыла глаза.
И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.
Мэйнфорда.
Он лежал.
Дышал. И кажется, судорога отпустила тело. Получилось? Или… лучше не думать о плохом. Пальцы соскользнули с холодного мокрого лба.
Прижались к шее.
Пульс был. И сердце билось, то самое, проросшее многими именами. И это тоже что-то значило, возможно, Мэйнфорд поймет, если ему рассказать. Но надо ли рассказывать? Он ведь не любит, когда кто-то копается в его мозгах. А Тельме пришлось.
Кто такая Тильза?
И что стало с ней и ее ребенком?
Веки Мэйнфорда дрогнули.
Живой.
Все-таки живой… и это хорошо. Тельма ведь не смерти ищет, а справедливости. Она бы улыбнулась, если бы оставались силы улыбаться. Но и сидеть-то получалось с трудом. А еще голову его удерживать, потому что иначе он захлебнется в местной грязи.
— Я… — Мэйнфорд говорил шепотом, и Тельме пришлось наклониться, чтобы расслышать его. — Я знаю… кто ты… есть.
— Это что-то меняет?
Не страх.
Скорее разочарование и легкая обида.
— Не знаю пока…
Глава 6
Мэйнфорд чувствовал себя опустошенным.
Он осознавал, что происходит, но при этом все оставалось как бы вовне. Бледный Кохэн, чьи лиловые губы выдавали, что сам с трудом на ногах держится.
Но все-таки держится.
Встает.
Грязь стекает с него ручьями, а Кохэн и не пытается как-то отряхнуться. Он машет руками. Отдает короткие команды. И люди, застывшие было на краю поля, срываются в движение.
На самом деле это только кажется, что они срываются.
Там время идет иначе.
Теперь Мэйнфорд точно знает это. Ему хочется потрогать грудь, убедиться, что сердце в ней еще живо, а руны остались в прошлом. Но сил не хватает и на то, чтобы руку поднять. Он бы лежал вечность, разглядывая собственное искореженное отражение в глазах женщины, которой было за что его ненавидеть.
Подняли обоих.
Повели.
И Мэйнфорд послушно перебирал ногами.
Он почти повис на плечах двоих констеблей, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны.
Слухи пойдут. И в газетах напишут, что он, Мэйнфорд, болен. Матушка непременно ухватится за происшествие. И начальник Мэйнфорда в кои-то веки пойдет ей навстречу. Отправит к целителям, если вовсе не в отпуск.
Нельзя.
Не сейчас.
Он должен обдумать, что произошло. Если это не сумасшествие… если это не только сумасшествие…
Тельма шла сама, обняв себя. Высокая. Худая.
Грязная.
Уязвимая.
И если бы она действительно ненавидела, неужели рискнула бы? А Мэйнфорд до конца и не понял, что именно она сделала, но точно знает — без нее не вырвался бы… спросит… и не только об этом.
Прошлое вернулось.
Права была предсказательница.
Прошлое постучало в дверь. Пинком открыло. И Мэйнфорду предстоит решить, что именно сделать с этим мокрым прошлым.
В машине — а их обоих впихнули в одну — он дотянулся до ледяной руки Тельмы.
— Сядь. Рядом. Пожалуйста, — тяжело быть вежливым, когда почти отключаешься, но она не стала спорить, пересела и позволила себя обнять. Ее близость успокаивала, словно само присутствие Тельмы отгоняло кошмары, а ведь вернутся…
…о них Мэйнфорд тоже подумает потом.
А вот плед, пропахший топливом, затасканный до дыр, был своевременен. Тельма позволила завернуть себя в этот плед, и только бледная макушка торчала из свертка.
Пускай.
— Вези ко мне, — он говорит это шоферу, но Кохэн, до того молчавший, подает голос.
— Тебе в госпиталь надо.
— Пламенеющего сердца?
— Почему бы и нет? Повод стоящий и… Мэйнфорд, ты ведь понимаешь, что…
Не понимает.
Не желает ни понимать, ни принимать, хотя придется. И он найдет в себе силы, только не сейчас.
— Домой. Пожалуйста.
— А целитель…
— Джонни позови… ему же нравится в мозгах копаться, вот пусть и глянет. Других пришибу не глядя.
И это предупреждение Кохэн принимает всерьез. Правильно.
Других нельзя подпускать.
Другие всенепременно обнаружат какое-нибудь отклонение от нормы, начнут настаивать на госпитализации, на исследованиях… на том, чтобы Мэйнфорд перебрался в лабораторию, а лучше и вовсе в ней обжился, предоставив и отклонения, и патологии, и потроха свои в полное распоряжение науки.
Нет.
— Если о себе не думаешь, то хотя бы… — Кохэн выразительно замолчал.
— Я в порядке.
Глухой голос и далекий. А сама она близко, и рука, которая вцепилась в руку Мэйнфорда, лучшее тому доказательство.
— Она в порядке. Но пусть Джонни глянет и… еды какой-нибудь… скажи, пусть привезут… и сам ты как?
— Жив.
Скупо.
Сухо. Злится? Мэйнфорд ведь не виноват.
— Он устал. Змеям летать неудобно, — произнесла Тельма. — А крылья у него красивые…
— Змей?
Наверное, водителю, если он слышит разговор, тот кажется напрочь лишенным смысла.
— У него крылья сделаны из воздуха. Красивые. Но тяжелые.
— Очень, — Кохэн запрокинул голову. — Боги меня не слышат…
— Тебе лишь кажется, что не слышат. Они заперты…
И Тельма закрыла глаза. Она разом вдруг обмякла, покачнулась и упала бы, если бы Мэйнфорд ее не обнял. Пока она еще позволяет ему прикасаться… странно, что позволяет.
— Вы могли там оба… Мэйнфорд, это перестало быть игрой. В следующий раз… — Кохэн не договорил. Правильно, из слов ткутся нити судьбы, и ни к чему давать им пряжу.
— Следующего раза не будет.
Громкое заявление.
И Мэйнфорду самому хотелось бы себе верить. Он же лишь покрепче сжал Тельму и прикрыл глаза. Спать нельзя, но ощущение мерзкое, будто под веки стекла сыпанули.
Больше до дома он не произнес ни слова.
…Тельма и Элиза Деррингер.
…сердце, которое едва не вырезали…
…существо, знавшее о Мэйнфорде и подвале, о жертвенном камне… руны… руны существовали, теперь, когда тело несколько отошло, Мэйнфорд чувствовал их на груди. Кровили, но не сильно, под грязным пиджаком не заметно. А там уж док поможет. Порезы не представляют опасности.
Док ждал.
Он был молчалив и собран, и походил на себя прежнего, что было неправильно в корне. Черный костюм. Белая рубашка. Саквояж в руках. Перчатки из тонкой кожи швом наружу. Взгляд зацепился за эти швы, и Мэйнфорда вырвало.
— Все… нормально, — он вытер рот ладонью.
— Вижу, — это сказал не Кохэн, а Джонни. И качнулся, подставил плечо. — Вам бы в госпиталь, по-хорошему…
Ничего там хорошего нет.
Разве что повод.
Теодор и еще Теодор… что за блажь использовать одно имя? Сами-то они как не путаются? Или привыкли… надо будет заглянуть… в частном, так сказать, порядке, раз уж причина имеется. И Тельму с собой прихватить. Она не позволит причинить Мэйнфорду зло.
Наверное, не позволит.
Он на ходу принялся сдирать грязную одежду.
— Не спешите. Проблемы с мелкой моторикой — это естественно. Вам все же придется сделать полную магографию головного мозга. Я настаиваю.
— Иди в жопу.
— Мы все уже там, — философски заметил Джонни. Он свой пиджачок повесил на спинку стула, провел по плечикам, разглаживая мелкие складки. — И в этом вся беда… сколько пальцев видите?
— Два.
На хрен пальцы.
Холодно-то как…
— Озноб — тоже естественен… нарушение терморегуляции…
— Я промок. И замерз.
Тельма вошла сама, по-прежнему она куталась в одеяло, но сам факт ее присутствия успокаивал.
— Сесть можете? Голова кружится? Тошнит?
— Разве что от твоих идиотских вопросов…
Нельзя грубить тому, кто пытается помочь, но Мэйнфорд ненавидел такие вот моменты. И помощь принимать не умел, не хотел даже учиться.
Он все же сел.
И кое-как стянул пиджак. Избавился от ботинок. И сдержался, когда Джонни, встав на колени, принялся стягивать мокрые носки.
— Успокойтесь, — сам док был спокоен и равнодушен даже. — Все мы ходим под богами…
Тельма вдруг рассмеялась хрипловатым смехом.
— И-извините, — она вытерла глаза, точнее размазала по лицу грязь. — Я… если не нужна, мне бы помыться. Можно?
— Ванная там, — Мэйнфорд и сам с удовольствием забрался бы под душ. — Найди себе что-нибудь…
Она останется.
Если решила лезть в ванну, то останется. И когда все отсюда уйдут — наступит же сей чудесный момент когда-нибудь, — Мэйнфорд с ней поговорит. Обо всем, что было на поле и раньше.
