Зверь (СИ) - "Tesley"
— Вы ответите мне за оскорбление, господин барон! — угрожающе зарычал Люра.
— Довольно, господа! — прикрикнул на них Гаржиак. — Только ваших ссор нам и не хватало!.. Её светлость маркиза права. Герцог Эпинэ здесь хозяин, и только он может распоряжаться и замком и силами, собранными его именем под знамёнами Эпинэ. Герцог Анри-Гийом решил бы иначе, но его больше нет среди нас. Мы обязаны подчиниться его светлости.
— Ваша правда, барон! — воскликнул Карваль, отскакивая к Леону Дюварри (тот всё ещё держал в руках пистолет). — Но в словах полковника Люра тоже есть правда!..
Барон Шуэз, стоявший справа от Робера, внезапно кинулся прямо перед ним, отталкивая Иноходца назад, к выходу. Грохнул выстрел. Шуэз, не издав ни звука, медленно сполз на пол. Робер с удивлением поднял взгляд: пистолет Дюварри дымился в руках у Карваля, а на лице капитана проступало выражение досады и полного замешательства.
— Ро! — воскликнула маркиза Эр-При, в испуге бросившись к сыну. Мэллит кинулась к нему с другой стороны, загораживая собой. Робер почувствовал тяжесть тела Шуэза, привалившегося к его ногам, и с недоумением переводил взгляд с него на Карваля и обратно.
— Вы хотели убить меня, капитан? — спросил он.
— Вы обезумели? — потрясённо воскликнул кардинал Левий.
— Убийца! — сказала маркиза Жозина, повернув к Карвалю бледное разгневанное лицо. — Так вот какова ваша верность нашему дому? Но вам не добраться до моего сына. Сначала вам придётся застрелить меня.
Карваль хмуро опустил разряженный пистолет.
Барон Гаржиак присел на корточки рядом с телом своего друга. Его лицо, когда он поднял его, искажала судорога.
— Барон мёртв, господа, — сказал он сухо и холодно. — Итак, кто из вас согласен с мнением его светлости и готов заключить перемирие с герцогом Алвой?
Эпинцы молчали. Рихард Борн кинул на друга взгляд, в котором читалось извинение, и произнёс:
— Если мы сложим оружие накануне сражения, нас сочтут трусами. Если мы взялись за это дело, то должны идти до конца.
— Никто из нас не капитулирует перед Алвой, — едко добавил епископ Риссанский, мстительно сверкнув глазами. — Он сам объявил нам войну и пусть пеняет на себя!
Барон Гаржиак выпрямился и посмотрел на Робера со спокойным достоинством.
— В таком случае я один пойду за вами, монсеньор. Я слишком долго жил на этом свете, чтобы бояться за свою репутацию. Я считаю, что вы правы, а там будь что будет!
Иноходец крепко стиснул протянутую ему руку.
— Это честь для меня, барон, — искренне сказал он.
Гаржиак повернулся к Карвалю.
— Не рассчитывайте больше на меня и моих людей, капитан, — сказал он жёстко. — Они уйдут со мной вместе с людьми барона Шуэза. Наши полки, монсеньор, — добавил он, обращаясь к Роберу, — составят конвой для принцессы Ракан и вашей матушки.
— Как угодно, — ответил Карваль угрюмо. — Я не возражаю. Герцог волен уйти и увести с собой своих женщин. Но вот господин кардинал, — бросил он насупленный взгляд на Левия, — останется здесь. Вы ведь желали мира, не так ли, ваше высокопреосвященство? Отлично: вы и останетесь заложником мира. Мы не причиним вам вреда, если Алва не станет вредить нам. Передайте герцогу, монсеньор, что если он ценит своего посла, ему стоит быть осмотрительнее в своих действиях! И уходите, пока солдаты не знают о вашем низком предательстве, иначе никто не поручится за вашу жизнь.
Глава 7. Смута. 4
4
Круг тому назад в обязанности оруженосца входило блюсти меч и кольчугу, а в преддверие битвы втискивать своего эра в боевой доспех, больше смахивающий на отполированную бочку. С тех пор многое изменилось: латы заметно полегчали, меч уступил место шпаге, а должность оруженосца стала приятной и необременительной – налить вечерний бокал вина и составить компанию своему эру за бутылкой-другой кэналлийского. Короче, герцогу Окделлу достались одни преимущества, а обязанность таскать замшелые регалии за господином регентом, разумеется, свалилась на виконта Валме!
Не то чтобы Марсель забыл о благодарности – нет, он испытывал глубокую признательность к надорскому герцогу за своевременное появление в ночь смерти Штанцлера. Но когда Рокэ предложил им поменяться местами при его особе, Марсель в глубине души рассчитывал на окделльские привилегии. Он не сомневался, что в присутствии Алвы ему не угрожает никакая опасность, даже потусторонняя, и с радостью ухватился за возможность вести задушевные разговоры, особенно после трёхмесячных квартир у капитана Карваля. Кроме того, ему и впрямь было нужно многое рассказать Рокэ и ещё больше выслушать – после сидения в подвале он оказался совершенно не в курсе текущих дел. И что же? Вместо дружеской болтовни он уже третий день безмолвно таскался за монсеньором регентом то в штаб, то в обоз, то к артиллеристам, то к спешно возводимой переправе, нагруженный потёртым кожаным кофром, который для верности ещё и пристегнули к его поясу цепью. Навьюченный таким образом, Марсель до отвращения напоминал самому себе бродячего хирурга-зубодёра, который в надежде на заработок тащится вслед за армией, ни на секунду не расставаясь с инструментами своего злодейского ремесла.
Рокэ обращал на него внимания не больше, чем на собственную тень. Единственный разговор между ними состоялся в тот же вечер, когда кардинал Левий и герцог Окделл доставили свою находку в ставку регента. Марсель, не обинуясь, рассказал всё: и как не преуспел в Сакаци, и как взялся за поручение принца Ракана, и как попался в плен графу Штанцлеру и едва не угодил в лапы выходцу после убийства бывшего кансилльера. Он был многоречив и откровенен и призывал благословение небес на герцога Окделла и его пса.
— Если бы не собака, ваша светлость, покойная королева наверняка схватила бы меня! А заслышав ваш голос, Кладбищенская лошадь тут же обратилась в бегство.
— Вот как? — спокойно проговорил Алва, разглядывая своего насупившегося оруженосца. — И какую же пакость вы успели сделать Кладбищенской лошади, юноша?
— Никакой, — хмуро бросил Окделл, но когда Алва с наигранным удивлением приподнял левую бровь, нехотя признался: — Кажется, в Лабиринте я попытался утопить её в камне.
Утопить в камне? В прежнее время Марсель обязательно поинтересовался бы, как это возможно, но сейчас благоразумно сдержал любопытство.
Алва удостоил Окделла долгим взглядом, который тот встретил недовольным сопением.
Вообще говоря, Марсель понимал Рокэ. Он сам недооценил надорского герцога. Внешне тот казался тихоней и скромником: Марсель помнил, как неприметно юноша вёл себя у Марианны в тот памятный вечер, когда Алва играл с Килеаном. Сам Марсель предпочитал людей ярких, обаятельных, бесшабашных, блистательных. Юный Ричард первоначально показался ему скучным и неуклюжим, как слепой щенок надорского волкодава. И вот пожалуйста — он гоняет выходцев и топит Кладбищенскую лошадь в камне! Положительно, к нему стоит присмотреться. Благородная патина тоже выглядит тускло, но именно она придаёт ценность металлу.
Сейчас упомянутая «благородная патина» находилась на посту недалеко от деревни Алейе́, которая соседствовала с замком Эр-Эпинэ. Утром Алва позволил своему оруженосцу проводить кардинала Левия вплоть до последней заставы, и Окделл остался там ожидать конца переговоров. Четверть часа назад он прислал одного из своих надорцев с докладом, что в деревне за рекой началось подозрительное движение, словно мятежники перебрасывали туда дополнительные силы. Но едва Алва с сопровождающим его денно и нощно Марселем подъехали, как офицеры дружно закричали им навстречу:
— Белый флаг, монсеньор! Белый флаг!
И точно: мятежники приближались к мосту через реку Жолле открыто и без оружия. Впереди них реяло белое полотнище, свидетельствующее о мирных намерениях.
— Неужели его высокопреосвященство совершил чудо? — пробормотал Алва про себя, привстав на стременах. Улочки деревни на том берегу заполняло эпинское ополчение – солдаты с красными тряпичными маками, пришитыми к правому плечу (отличительный знак восставших – его выбрал ныне покойный граф Штанцлер). Во главе солдатской толпы Марсель рассмотрел большую карету с гербами, окружённую несколькими всадниками.
