Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
– …потому что нам, строго говоря, не обязательно дышать.
– Тебе…
– Нет-нет, ты обещала, – он рассмеялся и легко приложил холодный палец к моим губам. – Ты будешь слушаться или нет?
– Сначала ошарашил меня, а теперь ждешь, что я буду молчать? – невнятно пробормотала я, задевая губами его палец.
Он поднял мою руку и приложил ее к своей шее. Сердце с готовностью отреагировало на это прикосновение, но я не подавала виду.
– Так тебе не надо дышать? – решительно спросила я.
– Да, совсем не обязательно. Это лишь привычка, – он пожал плечами.
– И долго ты можешь обходиться… без дыхания?
– Думаю, до бесконечности, но точно не знаю. Со временем становится немного неуютно, если не чувствуешь запахов.
– Немного неуютно, значит, – эхом повторила я.
Я не следила за выражением собственного лица, но что-то на нем заставило Эдварда помрачнеть. Его рука безвольно повисла вдоль тела, он застыл, вглядываясь в мое лицо. Пауза затягивалась. Лицо Эдварда приобрело каменную неподвижность.
– Ну что такое? – шепнула я, касаясь этого застывшего лица.
Под моей рукой оно смягчилось, Эдвард вздохнул.
– Я все жду, когда это наконец произойдет.
– Что произойдет?
– Я же знаю: в какой-то момент то, что я рассказываю тебе, или то, что ты видишь, станет для тебя последней каплей. И тогда ты с криком бросишься прочь, – несмотря на полуулыбку, его глаза были серьезными. – Останавливать тебя я не стану. Я жду этого, потому что хочу, чтобы ты была в безопасности. И вместе с тем я хочу быть с тобой. Примирить эти два желания невозможно… – он умолк, изучая мое лицо. В ожидании.
– Никуда я не убегу, – заверила я.
– Поживем – увидим, – он снова улыбался.
Я нахмурилась.
– Ну, продолжай: Карлайл приплыл во Францию…
Он помолчал, потом безотчетно перевел взгляд на еще одну картину около двери: самую красочную из всех, самую большую, в самой богатой раме; картина была вдвое шире дверного проема. Холст изображал множество пестрых фигурок в ниспадающих складками одеждах: эти фигурки вились вокруг высоких колонн, выглядывали с мраморных балконов. Возможно, это был какой-то библейский сюжет или сцена из греческой мифологии.
– Карлайл приплыл во Францию и продолжал путешествовать по всей Европе, точнее, по европейским университетам. По ночам он изучал музыку, естественные науки, медицину и, наконец, нашел свое искупление и призвание в том, чтобы спасать людям жизнь. – Выражение лица Эдварда стало восторженным, почти благоговейным. – Мне не хватит слов, чтобы описать его борьбу: Карлайлу понадобилось два столетия изнурительных усилий, чтобы научиться владеть собой. Теперь запах человеческой крови на него практически не действует, поэтому он может заниматься любимым делом, не испытывая мучений. Там, в больнице, на него нисходят покой и умиротворение… – Долгое время Эдвард смотрел в пустоту, потом постучал пальцем по картине, возле которой мы стояли.
– Он учился в Италии, когда узнал, что и там есть подобные ему. Они оказались гораздо более цивилизованными и образованными, чем призраки из лондонской клоаки.
Он указал на четыре сравнительно благопристойные фигуры, невозмутимо взирающие с самого верхнего балкона на хаос, творившийся внизу. Я присмотрелась к этой группе и вдруг удивленно рассмеялась, узнав светловолосого мужчину.
– Для Солимены[1] неиссякающим источником вдохновения служили друзья Карлайла. Он часто писал с них богов, – усмехнулся Эдвард. – Аро, Марк, Кай… – перечислил он, указывая на остальных троих – двух черноволосых и одного убеленного сединами. – Ночные покровители искусств.
– Что с ними стало? – задумалась я вслух. Мой палец завис в сантиметре от фигур на холсте.
– Живут все там же, – он пожал плечами, – как жили до этого неизвестно сколько тысячелетий. Карлайл пробыл с ними совсем недолго, несколько десятков лет. Он восхищался их культурой и утонченностью, но они упорствовали в своих попытках исцелить его от отвращения к «естественному источнику пищи», как они это называли. Они пытались переубедить друг друга, но безуспешно, и в конце концов Карлайл решил отделиться и попытать удачи в Новом Свете. Он мечтал найти вампиров, которые так же, как и он, отказались от человеческой крови. Понимаешь, ему было страшно одиноко.
Долгое время поиски были напрасными. Но когда люди перестали верить в существование вампиров, Карлайл вдруг обнаружил, что может успешно выдавать себя за обычного человека, и занялся медициной. Однако дружеских отношений, о которых он так мечтал, ему по-прежнему недоставало; сближаться с людьми он не решался.
Когда вспыхнула эпидемия гриппа, он дежурил по ночам в чикагской больнице. К тому времени он уже несколько лет обдумывал одну идею и даже разработал план: раз найти компаньона не удается, нужно попытаться его создать. Колебался он лишь потому, что не до конца понимал, как произошла метаморфоза с ним самим. Мысль о том, чтобы лишить другого человека жизни, была ему невыносима. Он еще не принял окончательного решения, когда нашел в больнице меня. На мое выздоровление никто не надеялся, меня уже перевели в палату к умирающим. Моих родителей Карлайл выходить не сумел и знал, что я остался один на свете. И решил попытаться…
Его голос, понизившийся почти до шепота, затих. Невидящим взглядом он смотрел в западное окно. Я размышляла, что он видит сейчас внутренним взором, – воспоминания Карлайла или картины своего прошлого, – и терпеливо ждала.
Когда он снова обернулся ко мне, его лицо осветилось кроткой улыбкой ангела.
– Вот мы и пришли к тому, с чего начали, – заключил он.
– И с тех пор ты всегда жил с Карлайлом?
– Почти всегда, – он обнял меня за талию и притянул к себе, шагнув к двери. Я оглядела завешенную картинами стену, гадая, услышу ли о них что-нибудь еще.
Эдвард шагал по коридору молча, поэтому я уточнила:
– Почти?
Он вздохнул – отвечать ему явно не хотелось.
– Ну, был у меня приступ подросткового бунтарства, лет через десять после того, как я… родился заново или был сотворен – называй, как хочешь. Принципы воздержания, которых придерживался Карлайл, меня не прельщали, я злился в ответ на попытки обуздать мой аппетит. И потому какое-то время жил сам по себе.
– Правда? – Мне следовало бы испугаться, а я была скорее заинтригована.
Он заметил это. Мы направлялись по лестнице на следующий этаж, но я почти не обращала внимания на окружающую обстановку.
– И это не отталкивает тебя?
– Нет.
– Почему?
– Видимо… потому, что звучит логично.
Он расхохотался громче обычного. Мы достигли верха лестницы и очутились в еще одном обшитом панелями коридоре.
– С тех пор, как я родился заново, – негромко объяснил он, – я пользовался преимуществом – знал, что думают все вокруг меня, и люди, и не только. Вот почему я бросил вызов Карлайлу лишь через десять лет: я видел, что он действует совершенно искренне, и прекрасно понимал, почему он так живет.
Через несколько лет я одумался, вернулся к Карлайлу и с тех пор полностью разделяю его взгляды. Я думал, что буду выбирать свою жертву осознанно. Поскольку я знал мысли своей добычи, я мог не трогать ни в чем не повинных людей и охотиться только на злодеев. Если я шел по следу убийцы в темном переулке, где он крался за юной девушкой, и спасал ее, значит, я не чудовище.
Я задрожала, отчетливо представляя себе описанную им картину: ночь, темный переулок, перепуганная девушка, черный силуэт мужчины за ее спиной. И Эдвард – прекрасный, как молодой бог, опасный и непреклонный. Была ли благодарна ему та девушка или испугалась еще сильнее?
– Но время шло, и я сам себе стал казаться монстром. Каким бы оправданным ни казалось мне убийство, за отнятую человеческую жизнь все равно приходилось платить раскаянием. И я вернулся к Карлайлу и Эсме. Они встретили меня с распростертыми объятиями, как блудного сына. Сам-то я думаю, что не заслуживал снисхождения.
Мы остановились перед последней дверью в коридоре.
– Моя комната, – объявил Эдвард, открыл дверь и повел меня за собой.
Комната была обращена на юг, одна из ее стен представляла собой окно, как в зале на нижнем этаже. Наверное, вся задняя стена дома была сделана из стекла. Отсюда открывался вид на реку Солдак, которая змеилась по девственным лесам до горной цепи Олимпик. Я и не думала, что горы здесь так близко.
Западная стена комнаты была сплошь завешана полками с компакт-дисками. Здесь их было больше, чем в любом музыкальном магазине. В углу стоял солидный и сложный на вид музыкальный центр – из тех, к которым я боялась даже прикоснуться, чтобы ненароком не сломать. Кровать в комнате заменял широкий диван, обитый черной кожей, который так и манил присесть. Пол был покрыт толстым золотистым ковром, стены обиты плотной тканью чуть более темного оттенка.
– Ради акустики? – догадалась я.
