Роберт Говард - Приключения Конана-варвара (сборник)
Запораво нахмурился – в словах чужака был здравый смысл. Он заколебался, не зная, что уже в этот миг лишился своего корабля, своей власти, своей девчонки и даже самой жизни. Но, разумеется, он не мог предвидеть будущее, ведь для него Конан был всего лишь очередным бродягой без роду и племени, которого отвергло, как он только что выразился, даже море. Бронзовокожий гигант ему не нравился, но тот и не провоцировал его. Его манеры нельзя было назвать вызывающими и оскорбительными, хотя в них сквозила уверенность, внушавшая Запораво беспокойство.
– Будешь работать за еду, – прорычал Ястреб. – А теперь убирайся с полуюта. И помни: единственный закон на борту – моя воля.
Улыбка, игравшая на тонких губах Конана, стала шире. Без колебаний, но и без излишней поспешности он повернулся и сошел на шкафут. Он даже не взглянул на Санчу, которая, вся превратившись в слух, во время разговора не сводила с него восторженных глаз.
Когда он оказался на шкафуте, команда обступила его – здесь были сплошь зингарийцы, полуголые, щеголявшие яркими и безвкусными тряпками, заменявшими им одежду, а в ушах у них и на рукоятях кинжалов поблескивали драгоценные камни. Они уже с радостью предвкушали, как станут насмехаться и издеваться над новичком, затеяв освященную временем игру приема его в члены экипажа. Здесь и сейчас ему предстояло выдержать испытание, по итогам которого решится, какое положение в команде он займет. Стоя на полуюте, Запораво уже, похоже, забыл о существовании незнакомца, но Санча по-прежнему с напряженным интересом следила за ним. Подобные сцены были ей не в диковинку, и она знала, что посвящение будет жестоким и, скорее всего, кровавым.
Впрочем, ее знакомство с таким делами можно было счесть весьма и весьма поверхностным в сравнении с тем опытом, которым обладал Конан. Он слабо улыбнулся, спускаясь на шкафут и обводя взглядом свирепые лица людей, столпившихся вокруг. Пират остановился, невозмутимо ожидая дальнейшего развития событий. В таких вещах неизменно соблюдался некий кодекс чести. Если бы он попробовал напасть на капитана, команда разорвала бы его на части, но сейчас они дадут ему шанс победить своего главного забияку в честном бою.
Человек, выбранный для этой роли, протолкался вперед – жилистый здоровяк в красном платке, повязанном на голове наподобие тюрбана. Он с вызовом выпятил массивную челюсть, и на его испещренном шрамами лице отразилась неприкрытая злоба. Каждым взглядом и движением он подчеркивал презрение, которое испытывал к Конану. И его подначки оказались столь же примитивными и грубыми, как и он сам.
– Бараха, да? – злобно оскалился он. – Говорят, там растят собак вместо мужчин. А мы, члены Братства, плюем на них – вот так!
Он плюнул Конану в лицо и схватился за меч.
Движение бараханца оказалось слишком стремительным для того, чтобы за ним можно было уследить. Его кулак размером с кувалду кузнеца с сокрушительной силой врезался в челюсть обидчика, и зингариец, взлетев в воздух, мешком свалился у планшира.
Конан повернулся к остальным. Не считая опасных искорок, вспыхнувших в его глазах, он остался совершенно невозмутимым. Но все издевки и подначки прекратились так же внезапно, как и начались. Матросы подняли своего товарища; сломанная челюсть у него отвисла, а голова бессильно покачивалась из стороны в сторону.
– Клянусь Митрой, да у него шея сломана! – ахнул какой-то чернобородый моряк.
– У вас, флибустьеров, хрупкие кости, – расхохотался пират. – Мы же на Барахе не обращаем внимания на такие шлепки. Ну что, теперь устроим дуэль на мечах или как? Нет? Значит, все в порядке, и мы – друзья, верно?
Пираты хором уверили Конана, что он говорит истинную правду. Мускулистые руки перевалили труп незадачливого драчуна через планшир, и к месту его падения тут же устремился с десяток острых плавников. Конан расхохотался и лениво потянулся, разминая мышцы, совсем как большая сытая кошка, и взгляд его скользнул на верхнюю палубу. Там стояла, облокотившись на поручни, Санча, и ее пухлые алые губы приоткрылись, а в темных глазах светилось жадное любопытство. Солнце светило ей в спину, четко очерчивая ее стройную и гибкую фигурку в коротком платье, которое казалось почти прозрачным. Но вдруг на нее упала мрачная тень Запораво, и он жестом собственника уронил ей тяжелую руку на плечо. Во взгляде, который он метнул на гиганта, стоявшего на шкафуте, читались злоба и вызов; Конан же широко улыбнулся в ответ, словно радуясь удачной шутке, которую никто, кроме него, не понял.
Запораво совершил ту же самую ошибку, которую совершали до него многие аристократы: пребывая в гордом одиночестве на полуюте, он недооценил мужчину на нижней палубе. У него была возможность убить Конана, но он ею не воспользовался, погруженный в собственные невеселые думы. Он не мог себе даже вообразить, что жалкие псы у него под ногами представляют для него угрозу. Запораво слишком долго оставался наверху и раздавил слишком многих своих врагов, так что подсознательно считал себя выше любых махинаций противников, занимавших подчиненное положение.
А Конан и впрямь не доставлял ему никаких неприятностей. Он легко влился в экипаж, ничем не выделялся среди остальных и веселился вместе с ними. Он проявил себя опытным мореходом и доказал, что превосходит силой любого из них. Он работал за троих и всегда первым брался за выполнение самых трудных и опасных задач. И его товарищи начали постепенно во всем полагаться на него. Он не ссорился с ними, а они старались не давать ему повода для ссор. Он играл с ними, мог поставить на кон свой пояс и ножны, выигрывал у них деньги и оружие, а потом со смехом отдавал обратно. И вскоре уже весь экипаж видел в нем лидера полубака[15]. Он не распространялся о том, что заставило его столь поспешно покинуть Бараху, но осознание того, что он способен на кровавые подвиги, ужаснувшие даже тамошнюю дикую стаю, лишь увеличивало уважение, которое питали к нему неукротимые флибустьеры. А он оставался неизменно вежливым и любезным по отношению к Запораво и своим товарищам, не опускаясь до оскорбительного или подобострастного поведения.
Даже самые недалекие члены экипажа поражались разительному контрасту между грубым, неразговорчивым и мрачным командиром и пиратом, который всегда был готов рассмеяться незатейливой шутке, распевал непристойные песенки на дюжине языков, глотал эль, как запойный пьяница, и – на первый взгляд – жил исключительно сегодняшним днем.
Знай Запораво о том, что его сравнивают, пусть даже бессознательно, с человеком, обитавшим на нижней палубе, он бы лишился дара речи от гнева. Но он был погружен в собственные раздумья, которые с каждым годом становились все мрачнее и угрюмее, и в грандиозные мечты о будущем; не оставляли его и мысли о девушке, обладание которой доставляло ему горькое удовольствие, впрочем, как и все его наслаждения.
А она все чаще поглядывала на черноволосого гиганта, который на голову превосходил своих товарищей в работе и забавах. Он ни разу не заговорил с нею, но его откровенные взгляды были весьма красноречивы. Она безошибочно улавливала их и спрашивала себя, хватит ли ей отваги, чтобы затеять с ним смертельно опасную игру.
Не так давно она покинула дворцы Кордавы, зато целый мир перемен теперь отделял ее от жизни, которую девушка вела до того, как Запораво похитил ее с горящей каравеллы, ограбленной его волками. Она, избалованная и обожаемая дочь герцога Кордавы, на собственном опыте узнала, что это такое – быть игрушкой буканьера. Благодаря тому, что оказалась достаточно гибкой, чтобы гнуться, не ломаясь, она выжила там, где умирали другие женщины. Еще и потому, что была молода и полна жизни, она научилась находить удовольствие даже в своем существовании.
Жизнь была переменчивой, неопределенной, похожей на сон, полной резких контрастов боя, грабежа, убийства и бегства. А красная пелена, заволакивающая сознание Запораво, делала ее еще более непредсказуемой, чем у рядового флибустьера. Никто не знал, в чем состоят его планы. Сейчас они покинули хорошо изученные и нанесенные на карту побережья и все дальше углублялись в океанские просторы, от которых старались держаться подальше даже самые отчаянные искатели приключений. С начала времен сюда плыли корабли, но только для того, чтобы исчезнуть навсегда. Хорошо знакомые воды и земли остались позади, и теперь перед ними вот уже который день простиралась бескрайняя океанская ширь. Здесь не было добычи – не было городов или кораблей, которые можно было разграбить и сжечь. Люди роптали, хотя и старались сделать так, чтобы их недовольство не достигло ушей безжалостного капитана, который день и ночь или расхаживал по полуюту, погруженный в мрачное молчание, или рассматривал древние карты и пожелтевшие от времени свитки, или перелистывал фолианты, составленные из изъеденных червями листов пергамента. Иногда он заговаривал с Санчей, горячечно и бессвязно, как ей казалось, о потерянных континентах и сказочных островах, скрывающихся в неизведанных далях безымянных морей, где рогатые драконы охраняют покой сокровищ, собранных в незапамятные времена древними королями.
