Антология - Стимпанк! (сборник)
– Да нет же, – сказала Офелия, потом нахмурилась. – Просто… я никогда ничего подобного не видела. Это прямо как яйцо Фаберже! Ей в музее место!
А ведь у Фран были и другие… Смеющийся котик, слоны, танцующие вальс, заводной лебедь, гонявшийся за собакой. Куча игрушек, которые она уже долгие годы в руки не брала. Русалка, которая гребешком вычесывала алые гранаты из кудрей. Мелочевская мелочь, как говаривала ее мама.
– Теперь я вспоминаю…, – протянула Офелия. – Когда ты приходила к нам играть… Ты приносила серебряную рыбку, меньше моего мизинца. Мы ее пускали в ванну, и она плавала кругами. А еще у тебя была крошечная удочка, и золотой червячок извивался на крючке, как живой. Ты мне дала поймать рыбку, а она, когда попалась, заговорила. Сказала, что исполнит мое желание, если я ее отпущу. Но это была просто игрушка. Когда я прибежала к маме, она сказала, что я все выдумываю. И ты с тех пор больше ничего не приносила. Сказала, мы лучше будем играть с моими игрушками.
– Ты тогда пожелала два куска шоколадного торта, – сонно вставила Фран.
– …а потом моя мама сделала шоколадный торт, помнишь? – подхватила Офелия. – Вот так желание и исполнилось! Но в меня все равно влез только один кусок. Может, я знала, что мама собирается печь… Только зачем мне было желать то, что я все равно скоро получу?
Фран ничего не ответила. Она рассматривала Офелию через почти сомкнутые веки.
– А рыбка у тебя осталась? – спросила та, помолчав.
– Где-то она валяется, – отозвалась Фран. – Заводной механизм испортился, и она перестала исполнять желания. Хотя я, в общем-то, и не расстроилась. Ей все равно по зубам были только самые простые.
– Ха-ха! – Офелия встала. – Завтра суббота. Я заеду утром, проверить, все ли у тебя в порядке.
– Тебе не обязательно.
– Нет. Не обязательно. Но я все равно заеду.
Если ты делаешь для других то, что они прекрасно могли бы делать для себя сами (говаривал папа Фран, когда напивался, еще давно, до того, как обрел веру), но вместо этого предпочитают платить тебе, вы оба к этому быстро привыкаете. Иногда они даже перестают платить, но ты все равно делаешь, и тогда это называется благотворительностью. Поначалу благотворительность напрягает, но к ней постепенно привыкаешь. Проходит время, и тебе уже становится неуютно, когда ты ничего не делаешь – ну, ладно, еще только вот это, и хватит… но после вот этого непременно наступает вон то, а потом еще что-нибудь, и еще. Может, все дело в том, что так ты чувствуешь себя важным. В том, что ты им нужен. И чем больше ты им нужен, тем больше они нужны тебе. Тогда все выходит из равновесия. Чем больше ты человеку нужен, тем труднее тебе уйти. Помни об этом, Франни, говорил папа. Иногда ты по одну сторону этого экватора, иногда – по другую. Всегда нужно знать, где ты находишься и что ты кому должен. А должен ты летним людям, и пока равновесие не достигнуто, сидеть тебе на одном месте. Вот на этом самом.
О чем папа думает теперь, когда задружился с Иисусом, Фран не знала – куда он пристроил вопросы вечной жизни и прощения грехов и кто кому чего должен. Может, никуда, поэтому-то он и стал от религии такой раздражительный. Знала она только одно: ни папа и никто вообще не обещал, что Иисус умеет помогать в подобного рода ситуациях.
А покамест Фран дремала под найквилом, плавясь в лихорадке, одна-одинешенька в каталожном домике своего прадеда, надежно укрытом от мира за стеной роз. Дремала и видела сны – как всегда, о спасении. Как каждую ночь. Каждые несколько часов она просыпалась, мечтая, чтобы кто-нибудь принес ей еще стакан воды. Она промокала насквозь от пота, потом остывала и мерзла, потом снова кипела. В горло ей кто-то насыпал ножей и хорошенько встряхнул.
Так ее и застала Офелия, которая вернулась наутро и принялась колотить во внешнюю сетчатую дверь.
– Доброе утро! Ой, наверное, уже день? Добрый день! Ну, полдень, во всяком случае, точно был. Я принесла апельсины, будем делать свежевыжатый сок, и еще я не знала, любишь ты колбасу или бекон, так что взяла два разных сэндвича.
Фран с трудом села.
– Фра-а-ан… – Офелия встала перед кушеткой, держа в каждой руке по бутерброду. – Ты выглядишь совершенно жутко!
Она потрогала ей лоб.
– И горишь, как печка! Не надо было оставлять тебя тут совсем одну! Так, что нам делать? Давай-ка я отвезу тебя в больницу?
– Никаких докторов! – отрезала Фран. – Они станут спрашивать, где мой отец. Воды лучше дай.
Офелия тут же ускакала.
– Сколько дней у тебя уже грипп? – закричала она из кухни. – Тебе антибиотики нужны! Или еще что-нибудь. Фран?
Но та уже все решила. Она вытащила первый попавшийся счет из кучи почты на полу и вынула из конверта компании второй, который кладут для ответа. Потом вырвала у себя три волоска, опустила их в конверт, облизала край и заклеила.
– Возьми вот это и езжай по дороге до пересечения с рекой, – распорядилась она. – Дальше иди пешком, прямо и прямо, никуда не сворачивай.
Тут она снова раскашлялась, трескучим, смертным кашлем.
– Доберешься до большого дома, обойди его и постучи в дверь. Скажешь, я тебя послала. Ты их не увидишь, но они будут знать, что ты от меня. Когда постучишь, ответа не жди, просто бери и входи. Поднимись на второй этаж и сунь конверт под дверь, третью по коридору. Ты сразу поймешь, которая это. Потом подожди на крыльце. Принесешь то, что они тебе дадут.
По взгляду Офелии было ясно, что Фран совершенно спятила.
– Просто иди, о’кей?– сказала Фран. – Если там нет дома, или дом есть, но он не дом или не тот дом, о котором я тебе говорю, возвращайся, и я поеду с тобой в больницу. Или если найдешь дом, но испугаешься и не сможешь сделать, что я от тебя хочу, тоже возвращайся, и я поеду с тобой. Но если сделаешь, это будет как с той рыбкой.
– С-с-с какой рыбкой? – Офелия даже запнулась. – Не понимаю…
– Поймешь. Будь храброй, – сказала Фран, изо всех сил стараясь выглядеть как ни в чем не бывало. – Как девушки в балладах. Ты не могла бы принести мне еще стакан воды, пока не ушла?
Офелия принесла и ушла.
Фран лежала на кушетке, думая о том, что увидит подруга. Время от времени она подносила к глазам бинокль чудно́го вида – от него хоть польза есть, не то что от всякой мелочевской мелочи. В бинокль был виден пыльный проселок, который казался тупиком – но только на первый взгляд. Если поглядеть вторым, увидишь, как дорога перепрыгивает через речушку, раз, другой, словно играет в чехарду, потом карабкается на холм, а ее подружка убегает вниз и с глаз долой; как она ныряет в лавровые рощи, где невысокие деревца оплетают ползучие розы, так что идешь среди белых и красных сугробов. Вот каменная стена, почти обрушенная – и за нею большой дом. Стоит, весь из высушенного временем, запятнанного возрастом камня, такого же, как останки стены. Два этажа, шиферная крыша, длинное крытое крыльцо, окна смотрят слепо из-за резных деревянных ставень. Перед ним два яблоневых дерева, древних и кособоких, одно зеленое и в яблоках, другое голое и черно-серебряное. Ага, вот Офелия нашла мшистую тропку между ними, ведущую вкруг дома к задней двери с двумя словами, вырезанными над нею на каменной притолоке, всего двумя: БУДЬ ХРАБР.
Дальше Фран увидела, как Офелия постучала в дверь. Потом подождала минуточку и открыла ее. Крикнула в темный проем:
– Здравствуйте? Меня Фран послала. Она больна. Есть кто дома?
Никто ей не ответил.
Офелия набрала воздуху в грудь и перешагнула порог, оказавшись в темном, заставленном вещами холле – по комнате с каждой стороны и лестница впереди. На каменной плите прямо под ногами красовались все те же слова: БУДЬ ХРАБР, БУДЬ ХРАБР. Невзирая на приглашение, Офелия, кажется, не испытывала никакого желания заглянуть в комнаты – весьма благоразумно с ее стороны, подумала Фран. Что ж, первое испытание пройдено. За одной дверью вполне логично предположить гостиную, а за другой – кухню, но обе догадки неверны. Первая – Комната Королевы. Вторую Фран про себя называла Комнатой Войны.
Заплесневелые стопки старых журналов, каталогов и газет, древних энциклопедий и готических романов подпирали стены холла, оставляя такой узкий проход, что даже миниатюрной Офелии пришлось повернуться боком. Кукольные ноги и столовое серебро, наградные кубки и стеклянные банки для домашних заготовок, пустые спичечные коробки и вставные челюсти, а с ними и еще более странные вещи торчали из бумажных пакетов и пластмассовых ящиков. Впору решить, что и за дверями по обе стороны холла скрываются такие же готовые обрушиться каньоны и непроходимые джунгли, и это действительно так. Так, да не так. Были там и другие вещи, куда интереснее. А у подножия лестницы, врезанные прямо в первую ступеньку, гостей вроде Офелии ждали слова ободрения: БУДЬ ХРАБР, БУДЬ ХРАБР, НО НЕ СЛИШКОМ.
А неведомые хозяева дома явно что-то затевали, какие-то новые проказы. С тех пор как Фран побывала там последний раз, кто-то украсил перила рождественской елочной мишурой, плющом и павлиньими перьями. Кто-то обклеил всю стену над лестницей вырезанными из бумаги силуэтами и полароидными снимками, ферротипами и журнальными картинками – во много слоев, страта над стратой. Сотни и сотни глаз внимательно следили за каждым шагом Офелии, медленно поднимавшейся по ступенькам. Кажется, она им не доверяла, боялась, вдруг они гнилые, но нет, лестницы в доме были надежны. За ним вообще очень хорошо следили.
