Диана Джонс - Вниз по великой реке
Я уже поняла, что Канкредин – это не Танамил. И все-таки меня преследовало ощущение, что Танамил где-то поблизости. Я хотела получше рассмотреть волшебников, но они все вышли, кроме Я-Истязаю-Зверя» и Незримой Смерти.
– Итак? – лязгнул Канкредин, подняв голову и уставившись на нас. – Вы прошли через сеть, не потеряв своих душ, и я вижу, что считаете себя очень умными. Как вам это удалось?
Только тут я поняла, что мы, как ни странно, очутились на другой стороне сети, но как это у нас получилось?
– Думаю, это может быть неизвестное вам заклинание, – весело заявил Утенок.
– Нет таких заклинаний, которых я не знал бы, – пророкотал вдали Канкредин. – Что вы можете сделать, чтобы помешать мне взять ваши души сейчас, раз уж вы здесь? А?
– А вы попробуйте их забрать, тогда и узнаем, – продолжал дразнить его Утенок.
– Значит, посмотрим, – ответил Канкредин. – Я вижу, мальчик, ты вообразил себя волшебником. Но, судя по виду, маг из тебя неважнецкий. Что это за заклинание выткано по подолу твоей удивительной одежды?
Утенок поддернул рукав накидки. У меня и у Хэрна одежда была самая простая, но у Утенка, поскольку он у нас младший, на рукавах выткано повторяющееся слово «Утенок». Письмена были разноцветные, как перья утки, правда, немного уже потускнели. Утенка разозлило, что его противник подметил такую детскую деталь.
– Всего лишь мое имя, – сердито отозвался он.
– Миленькая одежка, ничего не скажешь… Только вот имя дурацкое. А ты, девочка, – повернись-ка, дай мне взглянуть, – что это у тебя на юбке? А?
Мне стало очень стыдно. И я тоже разозлилась. Эта юбка Робин – наихудшая из сделанных мною вещей. На ней выткано «человек взбирается на холм», дальше путаница, потом «госпожа на мельнице», затем опять путаница. А шагом ниже написано «от Реки», путаница, «жила вечно», путаница. Просто кошмар! В две широкие полосы по подолу. Уродливые маги захихикали, читая это, а Канкредин закудахтал. Смех у него был ничуть не лучше голоса. В нем звучала такая жестокость, что мне вдруг померещилось, будто за его креслом кого-то мучают.
– И что же это за заклинание? – пророкотал Канкредин.
– Это колыбельная! – огрызнулась я.
– В общем, детский лепет, – заключил Канкредин. Он издевательски захихикал и повернулся к Хэрну. – По крайней мере, у тебя хватает ума ходить без этой чепухи.
– У меня для вас послание, – сказал Хэрн.
Странное дело. Почему-то брата Канкредин беспокоил куда больше, чем нас с Утенком. Хэрн побледнел, затем его бросило в пот, а дыхание сделалось тяжелым. Конечно, при нас с Утенком были наши Бессмертные, а Хэрн оказался предоставлен сам себе и попросту испугался. Он думал, что его здравый смысл позволит ему противостоять Канкредину. А здравый смысл пошел на дно при виде душ, бьющихся в сети, но Хэрн не желал этого признавать.
– Меня прислал Карс Адон… – начал он.
– Чего там еще хочет этот глупый мальчишка? А? – спросил Канкредин.
Это его «а?» производило отвратительное впечатление. Оно как будто вытягивало из тебя ответ и одновременно задирало, даже если ты вовсе не собирался отвечать. Как бы ни твердил себе, что не станешь ничего говорить, но все равно невольно отвечал на это «а?».
– Я как раз и говорю вам, – пробормотал Хэрн, словно преодолевая сопротивление, – что сегодня Карс Адон уходит вглубь страны. Он сказал…
– Да пусть себе идет, и пусть его сожрут местные. Меня он не волнует. Если бы этот мальчишка остался, я позволил бы ему разделить со мной победу, но я с тем же успехом могу поделиться и с местными. Это все? А?
– Нет, – решительно сказал Хэрн, продолжая бороться. – Я хочу знать, что вы себе позволяете делать с Рекой.
– Это что за наглость? – прогудел Канкредин, поднимаясь. – А?
От него исходил жуткий холод, и я даже отступила на шаг.
Должна признаться, дальше я плохо помню, потому что принялась читать наряд Канкредина. Мне приходится полагаться на память Утенка, она у него хорошая, но все-таки похуже моей. Хэрн уверяет, что его голова с этого момента будто очутилась под водой. В ушах что-то ревело. Он почти ничего не помнит. Только как сопротивлялся, не давая Канкредину забрать его душу.
Колдун встал, и я начала читать его одеяние – сперва медленно, как бы от нечего делать. Когда же отступила на шаг, то увидела у него на левом плече: «Я, Канкредин, величайший из волшебников, сотворил эти заклинания, чтобы завоевать и разрушить землю». Эта надпись находилась как раз на уровне моих глаз.
Я стала читать дальше. «Сперва я тщательно все изучил, дабы выяснить, в чем заключена душа и сущность этой земли, ибо только так можно на самом деле завоевать землю. И вскоре я пришел к выводу, что душа этой земли заключена в некой могучей реке, которая, вместе со своими притоками, поит всю эту землю. Эта река, – (да-да, он так и писал «река» с маленькой буквы и использовал вовсе не тот узор, который показал мне Танамил!) – лежит в своем источнике, свернувшись, будто змея или дракон. Но я поймал душу в эту сеть слов, между сном и бодрствованием, и быстро связал. Но реки сила еще не…»
Тут Канкредин сел, и следующие строчки исчезли в складках, угодивших между животом и ногами. Так что я перешла к надписи на левом бедре.
А тем временем, как утверждает Утенок, Канкредин осыпал Хэрна оскорблениями за вопрос о том, что волшебник делает с Рекой.
– Я тружусь над этой рекой днем и ночью, я гоню ее воды, чтобы утопить местных и расчистить эту землю для нас, а у тебя хватает наглости заявляться сюда и спрашивать, что я себе позволяю!
Утенок, увидев, как тяжело дышит Хэрн, сказал, что все думают, будто Река сердится.
– Сердится? Еще бы! – прогрохотал Канкредин. – Сражается со мной, дерется зубами и когтями. Но я побеждаю. Я держу душу реки мертвой хваткой, и ей не уйти!
Утенок говорит, что Канкредин то и дело взревывал. Но Утенок вовсе и не боялся, а скорее презирал колдуна, ведь тот явно ничего не знал про Реку. И я была с ним полностью согласна, потому как читала это на его одеянии. Впрочем, Утенку-то Канкредин кричал совсем не то, что было написано на его одежде.
«…На моих условиях, – было выткано там, откуда я продолжила чтение. – Так я укротил душу и вытянул жизненную силу этой земли. Но река схитрила и спрятала свою силу в душах некоторых близких людей. Когда я узнал об этом, то послал своих волшебников в сражение, дабы разыскать эти души».
Плетение было крупное и неаккуратное. Следующая часть обнаружилась на правом плече Канкредина. «Тогда я отдал первое повеление – чтобы он передал мне эти души. А он не желал этого делать. Мы боролись, и река загнила от чрезмерных усилий и стала разносить болезнь…» На этом месте Канкредин поддернул одеяние, и оно улеглось складками поверх правого бедра. Я всматривалась долго и старательно, но смогла разобрать лишь разрозненные отрывки на верхних складках: «…отказал земле в водах…», «…спрятал свои души от меня…», «…обратился к большей силе…», «…и тогда я воззвал к абсолютной силе…».
– Как по-вашему, зачем я установил эту сеть? – проревел Канкредин, по словам Утенка.
– Наверное, чтобы ловить души местных, – сказал Утенок. – Кстати, а вам известно, что довольно много душ проходят сквозь нее?
Тут Канкредин и вправду разозлился, хотя и постарался этого не показать.
– А, так, значит, вы это заметили, – презрительно бросил он. – Но видеть души – еще не значит быть волшебниками. Так вы советуете мне использовать сеть с более мелкими ячейками? А?
– Так вы будете ловить больше. А что вы с ними делаете?
– Не ваше дело! – отрезал Канкредин. – Эта сеть – чары, наложенные на реку, а не ловушка для душ в прямом смысле слова.
– Понятно, – вымолвил Утенок.
Хотя на самом деле ничего он не понимал – сам потом признался.
Но я совершенно уверена, что при этом он был очень доволен собою. Помню, когда я рассматривала одеяние Канкредина, у меня мелькнула мысль: не часто же нам доводилось видеть столь уверенного в себе Утенка.
Потом я добралась до бедра Канкредина и прочитала: «…и благодаря этому мы взяли одного человека с такой душой. Я уверен, что мы случайно перехитрили реку, поскольку те, кто схватил его, были убеждены – он из кланов, как и они сами». Я поняла, что тут говорится о Гулле, и жутко разозлилась. «Он не отдал мне душу этого парня, хотя мы боролись за нее три дня. Но я хитер. Я изучил юнца и мысленно развернул его душу. Я обнаружил, что она – нечто большее, чем река. Это часть древней жизни, существовавшей до реки».
Дальше ничего не было, только подол, толстая нога Канкредина и его грязная сандалия. Остальная часть истории находилась на спине. Я чуть не закричала от отчаяния.
Нужно было как-то заставить Канкредина встать и повернуться спиной. Никогда еще меня не переполняла такая решимость. Я посмотрела на Утенка и осторожно повертела рукой внутри рукава, надеясь, что Канкредин этого не заметит. Утенок все понял. Он тоже пытался прочитать, что написано на одеянии колдуна, но только брат читает медленно. Потому Утенок бросил на меня совершенно бешеный взгляд – на его языке это означало: «Ладно, но это будет нелегко», – и повернулся к магам Канкредина.
