Бессонница - Кинг Стивен
2
На полдороге к аптеке Уайзер остановился, привлеченный плакатом в витрине. Ральф же только мельком взглянул на него. Он уже видел такой в витрине магазина подержанной одежды. — Разыскивается за убийство, — отрешенно произнес Уайзер. — Люди вообще потеряли голову. — Да, — согласился Ральф. — Будь у нас хвосты, думаю, большинство из нас проводило бы все дни в погоне за ним, пытаясь откусить. — Отвратительная выдумка, — раздраженно сказал Уайзер, — но посмотрите-ка на это! Он указал на что-то рядом с плакатом, написанное на пыльном витринном стекле. Подавшись вперед, Ральф прочитал три коротких слова: «УБИТЬ ЭТУ СУКУ». От них шла стрелка, указывающая на фото Сьюзен Дэй. — Господи, — прошептал Ральф. — Да-а, — согласился Уайзер. Достав носовой платок из заднего кармана брюк, он вытер надпись, оставляя на стекле ярко-серебристый след, видимый только Ральфом.
3
Пройдя следом за Уайзером в конец аптеки, Ральф замер на пороге кабинета Джо размером не более кабинки общественного туалета, в то время как Уайзер, оседлав единственный предмет обстановки — высокий табурет, — стал звонить в офис Джеймса Роя Хонга, акупунктуриста. При этом он нажал кнопку громкоговорителя, чтобы Ральф мог следить за ходом разговора. Регистратор в приемной Хонга (некая особа по имени Одри, отношения с которой у Уайзера были намного теплее, чем того требовали профессиональные рамки) поначалу сообщила, что доктор Хонг не сможет принять нового пациента до Дня Благодарения. Ральф сразу сник. Уайзер поднял раскрытую ладонь в его сторону — “Минуточку, Ральф “, — а затем упросил Одри найти (или создать) свободное местечко для мистера Робертса в начале октября. Еще целый месяц, но все же лучше, чем ждать Дня Благодарения <Официальный праздник в память первых колонистов штата Массачусетс. Отмечается в последний четверг ноября.>. — Спасибо, Одри, — поблагодарил Уайзер. — Ты не передумала поужинать со мной сегодня вечером? — Конечно, нет, — ответила девушка. — А теперь, пожалуйста, выключи этот чертов громкоговоритель — я хочу кое-что шепнуть тебе на ушко. Уайзер нажал кнопку и, выслушав, рассмеялся до слез — Ральфу они показались великолепными жидкими жемчужинами. Затем, дважды чмокнув в трубку, он положил ее на рычаг. — Ну вот, все улажено, — сказал Уайзер, вручая Ральфу маленькую белую карточку с датой и временем приема. — Четвертое октября, не так уж здорово, но больше Одри ничего не смогла сделать. Она просто умница. А вот визитка Энтони Форбеса — на тот случай, если вы захотите обратиться к нему. — Благодарю вас, — сказал Ральф, беря карточку. — Я так вам обязан. — Единственное, чем вы мне будете обязаны, это еще одним визитом, чтобы я знал, как обстоят дела. Ведь я лицо заинтересованное. Знаете, есть врачи, которые вообще ничего не прописывают при бессоннице. Они предпочитают утверждать, что никто еще не умер от недостатка сна, но ведь это не так. Ральф подумал, что это известие должно его напугать, но не почувствовал ничего подобного, по крайней мере в настоящий момент. Свечения и ауры исчезли — ярко-серые вспышки из глаз Уайзера, когда девушка что-то говорила ему по телефону, были последним видением. Ральф уже начинал считать, что все это лишь ментальные образы, вызванные комбинацией чрезвычайной усталости и упоминанием Уайзера о гиперреальности. Была еще одна причина для подъема духа — теперь у него есть назначение на прием к человеку, который помог этому мужчине при сходных обстоятельствах. Ральф решил, что позволит Хонгу вкалывать в себя иглы, пока не станет походить на дикобраза, если только это даст ему возможность спать до восхода солнца. Но было еще и третье: серые ауры оказались не такими уж пугающими. В некотором роде они были… Интересными. — Люди постоянно умирают от недосыпания, — говорил между тем Уайзер, — хотя медэкспертиза дает успокаивающий диагноз: «Самоубийство», вместо того чтобы в графе «Причина смерти» написать: «Бессонница». Алкоголизм и бессонница имеют много общего, но главное в следующем: и то, и другое болезнь сердца и ума, и, если им позволить беспрепятственно развиваться, обычно они намного раньше разрушают дух, прежде чем им удается уничтожить тело. Поэтому люди действительно умирают от недостатка сна. Для вас это очень опасный период, Ральф, поэтому надо срочно позаботиться о себе. Если вы почувствуете себя по-настоящему плохо, позвоните Литчфилду. Вы меня слышите? Ральф поморщился: — Думаю, в этом случае я, скорее всего, позвоню вам. Уайзер кивнул, как будто ничего иного и не ожидал. — Мой номер записан под телефоном Хонга, — сказал он. Удивившись, Ральф снова взглянул на карточку. Там действительно был второй номер с пометкой «Д.У.». — И днем, и ночью, — сказал Уайзер. — В любое время, серьезно. Вы не потревожите мою жену, мы развелись в 1983 году. Ральф попытался заговорить, но не смог — из горла вырвался лишь бессмысленный, хриплый звук. Он сглотнул, пытаясь справиться с комом в горле. Уайзер, заметив его старания, похлопал Ральфа по плечу: — Только никаких криков в магазине, Ральф, иначе вы распугаете всех покупателей. Может быть, дать вам салфетку? — Нет, все уже хорошо. — Голос Ральфа был еще хриплым, но вполне слышимым. Уайзер критически оглядел Ральфа: — Еще нет, но будет. — И огромная рука Уайзера еще раз поглотила ладонь Ральфа, но теперь его это не беспокоило. — А пока постарайтесь расслабиться. И будьте благодарны за тот сон, который у вас есть. — Хорошо. Еще раз спасибо. Уайзер кивнул и отошел к прилавку.
4
Ральф прошел мимо ряда N3, свернул налево к большой выставке презервативов и вышел на улицу через дверь с надписью: “СПАСИБО ЗА ПОКУПКУ В «РАЙТ-ЭЙД». Поначалу он не нашел ничего необычного в яркости, от которой вынужден был зажмуриться, — в конце концов, стоял полдень, а в аптеке было несколько темновато. А затем Ральф открыл глаза, и сердце едва не остановилось у него в груди. На лице его появилось удивленное выражение, граничащее с шоком. Так мог бы выглядеть первооткрыватель-путешественник, преодолевший непроходимую сельву, когда перед его взором неожиданно предстает легендарный затерянный город или умопомрачительное геологическое чудо — бриллиантовая скала или, возможно, каскад водопадов. Ральф откинулся на голубой почтовый ящик у входа в аптеку. Дыхание по-прежнему теснило, а взгляд метался из стороны в сторону, пока его мозг пытался понять только что полученную новость — одновременно чудесную и ужасающую. Видение аур вернулось, но сказать это было все равно что сообщить о Гаити как о месте, где не нужно носить пальто. На этот раз свет был повсюду, неистовый и изобильный, непривычный и прекрасный. За всю свою жизнь Ральф лишь раз испытал ощущение сродни этому. Летом тысяча девятьсот сорок первого, когда ему едва исполнилось восемнадцать, он добирался на попутных из Дерри к своему дяде, жившему в Пугкипси, штат Нью-Йорк. Предстояло проделать еще миль четыреста. Вечерняя гроза во второй день его путешествия устала стремительно обгонять пилигрима, и Ральф направил свои стопы к ближайшему укрытию — скособочившемуся, словно подвыпивший гуляка, сараю на краю сенокосного луга. В этот день Ральф больше шел пешком, чем ехал, и поэтому сразу уснул крепким молодецким сном в заброшенном стойле, прежде чем первый раскат грома расколол темнеющее небо. Проснувшись утром следующего дня после продолжительного четырнадцатичасового сна, он огляделся вокруг в полнейшем изумлении, даже не понимая до конца в первый момент, где находится. Он знал только, что это какое-то темное, приятно пахнущее место и что мир вокруг превратился в потоки ослепительного бриллиантового света. Затем Ральф вспомнил, как нашел укрытие в сарае, и вдруг понял, что это странное видение вызвано игрой лучей яркого солнечного света, пробивающегося сквозь щели в деревянной крыше и стенах сарая… Только и всего. И все же он просидел еще минут пять в молчаливом восхищении, восторженный мальчишка с застрявшими соломинками в волосах; он сидел с поднятой головой, любуясь, как золотистые пылинки лениво кружатся в солнечных лучах. Ральф вспомнил испытанное тогда ощущение, будто он находится в храме. Сейчас с ним произошло нечто подобное, только с удесятеренной силой. Но самое странное заключалось в следующем: он не мог описать, что же произошло на самом деле и как именно изменился мир, став вдруг таким прекрасным” И у предметов, и у людей — особенно у людей — появились ауры, правильно, но этим чудеса не ограничивались. Вещи никогда не были такими сверкающими, такими непреложно осязаемыми. Машины, телефонные будки, продуктовые тележки перед супермаркетом, контуры жилых домов на противоположной стороне — все это как бы внезапно обрушивалось на него. Неожиданно сей бесцветный, грязный уголок Уитчхэм-стрит превратился в Страну Чудес, и в этом половодье красок и света трудно было сразу понять, что именно он видит, присутствовало лишь осознание великолепия неведомого чуда-сказки. Единственное, что он мог выделить, были ауры, окружающие фигуры людей — те сновали вокруг, входя и выходя из магазинов, загружали покупки в багажники машин или садились в авто и уезжали по своим делам. Некоторые из аур были ярче других, но даже самые тусклые теперь сияли во сто крат сильнее, чем тогда, когда Ральф впервые столкнулся с этим феноменом. «Несомненно, именно об этом и говорил Уайзер. Это гиперреальность, и то, что ты видишь, не более чем галлюцинация человека, напичканного транквилизаторами. То, что ты видишь, всего лишь еще один симптом бессонницы — не больше. Смотри, Ральф, и восхищайся сколько угодно это действительно великолепно, — только вот верить в это не стоит». Однако Ральфу не нужно было упрашивать себя дивиться — все вокруг представляло собой истинное чудо. Хлебный фургон, сдав назад, отъехал от кафе, где они пили кофе с Уайзером, и светящаяся темно-бордовая субстанция — цветом напоминающая засохшую кровь — стала изливаться из выхлопной трубы. Это был не дым и не пар, но нечто, напоминающее и то, и другое. Свечение вырывалось повторяющимися вспышками, наподобие ленты электрокардиограммы. Взглянув на тротуар, Ральф увидел впечатанный в бетон след от колес машины того же темно-бордового оттенка. Фургон поспешил дальше, и призрачные следы выхлопов превратились в ярко-красную артериальную кровь. И такие странные вещи происходили повсюду — нечто неведомое в пересечении косых полос света вновь напомнило Ральфу поток солнечных лучей, пробивавшихся сквозь щели в стенах и крыше давным-давно исчезнувшего с лица земли сарая. Но самым удивительным были люди, именно их оболочки ауры оказались столь поразительно различны и реальны. Из супермаркета вышел мальчишка-рассыльный, толкая перед собой тележку с зеленью. Он двигался в таком ослепительно белом ореоле, что напоминал перемещающийся прожектор. Аура женщины, идущей рядом с ним, была сравнительно тусклой, серо-зеленого оттенка сыра, начавшего портиться. Юная девушка окликнула рассыльного из открытого окна «субару», помахав ему; ее левая рука оставила в воздухе яркие полосы нежно-розового, леденцового цвета. Но они почти сразу же растаяли. Парнишка, улыбнувшись, помахал в ответ, след его руки превратился в желто-белый фонтан. Ральфу это показалось похожим на плавник рыбки из аквариума. Плавник тоже таял, но значительно медленнее. Сначала это смущающее, феерическое видение вызвало у Ральфа неподдельный ужас, но вскоре страх уступил место восхищению, благоговению и просто интересу. Какое красивое и захватывающее зрелище! «Но это не реально, — предупредил он себя. — Не забывай, Ральф. На самом деле ничего подобного не существует». Он пообещал себе, что попытается не забыть. Но предостерегающий голос казался таким далеким… Теперь он заметил кое-что еще: от головы каждого, кого он видел, вверх поднималась прозрачная яркость. Наподобие шелковой ленточки или полоски яркой гофрированной бумаги, она, вспыхнув, уходила вверх, пока не исчезала из вида. У некоторых людей точка исчезновения находилась в пяти футах над головой, у других же длина этого струящегося потока достигала десяти и даже пятнадцати футов. В большинстве случаев свет этой яркой восходящей линии гармонировал с оттенками всей ауры — ярко-белый у рассыльного, серо-зеленый у дамы, шедшей рядом с парнишкой, — но было и несколько поразительных исключений. Ральф увидел ржаво-красный поток, исходящий из головы мужчины средних лет, окруженного темно-синей аурой, а у женщины со светло-серой аурой восходящий поток был поразительного (но и несколько настораживающего) цвета фуксии. В некоторых случаях — их было не так уж много, всего два или три, — восходящие струйки были почти черными. Ральфу это не понравилось, и он заметил, что люди, которым принадлежали эти «веревочки от воздушного шарика» (именно так он тут же мысленно окрестил их), не выглядели здоровыми. «Конечно, они больны. Эти „веревочки“ являются индикаторами здоровья… И болезни в некоторых случаях». «Ральф, — обеспокоился другой голос, — на самом деле ты не видишь этих вещей, договорились? Мне не хочется быть занудой, но…» Но возможно ли, что все происходящее на самом деле реально? Может быть, постоянное недосыпание, усиленное влиянием осознанных, последовательных снов, сыграло с ним невероятную шутку, дав возможность заглянуть в некое иное измерение, не доступное обычному восприятию? «Оставь это, Ральф, и притом немедленно. Это самое лучшее, что можно сделать, иначе ты рискуешь оказаться в одной лодке с беднягой Эдом Дипно». Мысль об Эде натолкнула на неясную ассоциацию — что-то, сказанное Эдом в тот день, когда его арестовали за избиение жены, — но прежде, чем Ральф смог вспомнить, почти прямо в его левое ухо детский голос произнес: — Мам? Мама? А ты купишь мне ореховое мороженое? — Посмотрим. Мимо Ральфа прошла молодая женщина, держа за руку мальчика лет четырех-пяти. Она двигалась в «конверте» ослепительно белого сияния. «Веревочка», уходящая вверх от ее светлых волос, также была белой и очень широкой — она скорее напоминала ленту, которой обычно перевязывают коробку с подарком, — поднималась на высоту более двадцати футов и при каждом шаге женщины несколько отклонялась назад. Это вызвало в сознании Ральфа ассоциации со свадьбой — фата, шлейф, газовое подвенечное платье. Аура ее сына была здорового темно-голубого цвета на грани фиолетового, и когда эта пара прошествовала мимо, Ральф увидел изумительную вещь. Завитки ауры поднимались также и от их переплетенных рук: белые от ладони женщины и темно-голубые от ручонки малыша. По мере возникновения они переплетались в поросячьи хвостики, затем бледнели и исчезали. «Мать-и-сын, мать-и-сын», — подумал Ральф. Было что-то до простоты символическое в этих связанных завитках, оплетающих друг друга наподобие жимолости, обвивающей садовую ограду. Их вид вселил радость в сердце Ральфа — банально, но именно так он себя чувствовал. «Мать-и-сын, белый-синий, мать-и…» — Мама, а куда смотрит этот дядя? Блондинка мельком взглянула на Ральфа, но он успел заметить, как, сжавшись, подобрались ее губы, прежде чем она отвернулась. Но что более важно, сверкающая аура, окружающая женщину, внезапно потемнела, сузилась, по ее полю заплясали спирали темно-красного цвета. «Это цвет испуга, — подумал Ральф, — или, возможно, гнева». — Я не знаю, Тим. Пойдем, перестань болтать. — Женщина ускорила шаг, потянув за собой сынишку, ее собранные в конский хвост волосы подпрыгивали в такт шагам, оставляя в воздухе прозрачно-серый, в красноватых прожилках след. «Словно дуги, которые „дворники“ иногда оставляют на лобовом стекле автомобиля», — подумал Ральф. — Мам, дай передохнуть! Не тяни меня! — Малыш был вынужден перейти на рысь, чтобы поспевать за матерью. «Это моя ошибка», — Ральф мысленно увидел себя глазами молодой мамаши: старик с измученным лицом и набрякшими мешками под глазами. Стоит — опирается — на почтовый ящик возле аптеки и таращится на нее и малыша так, будто они самое удивительное видение в мире. «Чем вы, собственно, и являетесь, мэм, — если бы вы только знали». Ей он наверняка показался проходимцем. Ему необходимо избавиться от всего этого. Реальность или галлюцинации, не важно — он просто обязан покончить с подобными вещами. Если он этого не сделает, кто-то другой вызовет либо полицию, либо верзилу со смирительной рубашкой. Судя по всему, эта хорошенькая мамаша может позвонить из первого попавшегося телефона. Ральф задался было вопросом, как человеку отделаться от того, что происходит только в его восприятии, когда осознал, что все уже прошло. Физический феномен или сенсорная галлюцинация, но все просто исчезло, пока Ральф размышлял, как он выглядит в глазах юной женщины. День снова вернул себе прежнее спокойное свечение бабьего лета, чудесное, но уже не такое захватывающее и всеобъемлющее сияние. Снующие вокруг люди вновь стали людьми: никаких аур, никаких «веревочек», никаких фейерверков. Просто люди, спешащие за зеленью к обеду или за последними летними снимками в фотоателье либо идущие выпить чашечку кофе в ближайшем баре. Некоторые из них, возможно, даже нырнут в прохладу «Райт-Эйд», чтобы купить упаковку презервативов или — спаси и сохрани, Господи, — снотворного. Обычные, ничем не примечательные жители Дерри, спешащие по своим обычным, ничем не примечательным делам. Ральф с облегчением перевел дух. Облегчение действительно пришло, но не такое, как он ожидал. Он не испытал ощущения, будто только что отошел от обрыва, за которым его поджидало сумасшествие, — чувства, что он находился на краю какой-либо пропасти, вообще не было. И все же Ральф отлично понимал, что не сможет жить долго в таком ярком и чудесном мире, сохраняя трезвость ума; это все равно что испытывать оргазм, длящийся часами. Возможно, гениальные творческие личности и переживают что-то подобное, но это не для него; от слишком высокого напряжения у него могут перегореть все предохранители, а когда появится верзила со смирительной рубашкой, чтобы, сделав укол, забрать его в психушку, вполне вероятно, что Ральф будет только рад этому. Наиболее охотно осознаваемой эмоцией в данный момент было все-таки не облегчение, а приятная меланхолия, которую он, будучи совсем молодым, иногда испытывал после занятий любовью. Эта меланхолия, не глубокая, но широкая, заполняла, казалось, все пустоты его тела и разума так отступающий паводок заполняет плодородную пашню. Ральф раздумывал, повторятся ли снова такие тревожащие, но столь восхитительные моменты Богоявления. Он считал, что шансы у него есть… По крайней мере, до следующего месяца, когда Джеймс Рой Хонг воткнет в него свои иглы или Энтони Форбес начнет раскачивать, как маятник, золотые часы у него перед глазами, говоря, что Ральф… Хочет… Спать. Вполне возможно, что ни Хонгу, ни Форбесу не удастся излечить его бессонницу, но если одному из них повезет, Ральф больше не увидит ауры и «веревочки от шариков» после первого же нормального сна. А через месяц спокойного сна по ночам он вообще забудет, что с ним происходило подобное. Ральфу это казалось вполне оправданным мотивом для меланхолии. «Лучше тебе пошевеливаться, приятель, — если твой новый знакомый, случайно выглянув в окно, увидит, что ты по-прежнему стоишь здесь, как наркоман, он, возможно, сам пошлет за верзилой со смирительной рубашкой». — Скорее всего, он позвонит доктору Литчфилду, — пробормотал Ральф и побрел к Гаррис-авеню.
