Джо Аберкромби - Герои
– Если идти по ней достаточно далеко, в самый конец.
Зоб еще постоял, но Доу не отзывался. Поэтому он сделал вдох и повернулся уходить.
– А я вот горшками занимался.
Зоб остановился с рукой на дверной ручке; волосы на шее встали дыбом. Однако Черный Доу по-прежнему стоял на месте, задумчиво оглядывая свою руку в шрамах, буграх и коростах.
– Был подмастерьем у горшечника.
Доу фыркнул.
– Тоже чертову кучу лет назад. А потом пошли войны, и я взялся за меч. Всегда думал вернуться назад к прежней жизни, да… оно вишь как складывается. – Он сощурился, легонько потирая кончик большого пальца об остальные. – Глина, она… У меня от нее руки были такими… мягкими. Представь себе.
Когда он поднял взгляд, в глазах у него светилась улыбка.
– Удачи тебе, Зобатый.
– Эйе.
Зоб кивнул, шагнул наружу и, прикрыв за собой дверь, вздохнул с облегчением. Вон как, оказывается: несколько слов, и все кончено. Иногда что-то представляется невероятным по размеру скачком, а когда свершилось, получается, что это и не скачок вовсе, а так, маленький шажок. Хлад стоял на месте со сложенными руками; Зоб хлопнул его по плечу.
– Ну что, теперь, видно, все ляжет на тебя.
– Вот как? – под свет факела вышел кто-то еще, с длинным шрамом, рассекающим щетину стриженных волос.
– Чудесница! – удивился Зоб.
– Что, не ожидал? – усмехнулась она.
Видеть ее здесь было и впрямь удивительно, но сберегало время, потому что дальше Зоб хотел поговорить именно с ней.
– Как дюжина? – спросил он.
– Все четверо дюжат прекрасно.
Зоб поморщился.
– Н-да. А знаешь, я хотел с тобой кое о чем поговорить.
Чудесница подняла бровь. Что ж, лучше в глаза и с лету.
– Я все. Ухожу.
– А я знаю.
– В самом деле?
– Ну а как бы я иначе заняла твое место?
– Мое место?
– Второго при Доу.
Глаза у Зоба широко раскрылись. Он поглядел на Чудесницу, на Хлада, снова на нее.
– Ты?
– А почему бы нет?
– Ну, я как-то думал…
– Что когда ты уйдешь, для всех остальных перестанет вставать солнце? Вынуждена тебя разочаровать, извини.
– А как же твой муж? Сыновья? Я думал, ты собиралась…
– Последний раз на хутор я наведывалась четыре года тому.
Чудесница закинула голову, а в глазах у нее была жесткость, которой Зоб раньше не замечал.
– Их там не было. Куда делись, неизвестно.
– Но ведь еще месяца не прошло, как ты туда возвращалась?
– Погуляла денек, посидела у реки с удочкой. И вернулась обратно в дюжину. Не находила сил тебе об этом сказать. Не могла выносить жалость. Такова уж судьба у таких, как мы. Еще увидишь.
Она взяла его руку, сжала, он же стоял, как истукан.
– Сражаться с тобой бок о бок было честью, Зобатый. Береги себя.
И решительно пошла к двери, та со стуком закрылась за ней, оставив Зоба, растерянно поглядывающего на темное дерево.
– Вот так. Думаешь, что знаешь кого-то как облупленного, а оно вдруг…
Хлад цокнул языком.
– Никто никого на самом деле не знает.
Зоб сглотнул.
– В жизни сюрпризов хоть отбавляй.
На этом он повернулся к лачуге спиной и ушел в густой сумрак.
В грезах он часто живописал себе сцену великого прощания. Вот он шествует в яркую будущность мимо радушно напутствующих его названных, а спину ему саднит от крепких сердечных хлопков. Шагает по коридору из обнаженных мечей, блещущих на ярком солнце. Скачет вдаль, приветственно вздымая кулак под бесшабашный гомон карлов, а женщины вовсю льют слезы, хотя откуда здесь взяться женщинам, остается лишь гадать.
На самом деле он тихо ускользал в прохладном предрассветном сумраке, никем не замеченный и не запомненный. Видно, оттого, что у жизни такое невзрачное обличье, человеку и нужны грезы.
Все более-менее именитые толклись на Героях, ждали потешной расправы над Кальдером. Лишь Весельчак Йон, Легкоступ да Фладд спустились с ним попрощаться. Остатки Зобовой дюжины. Да еще Бек, с темными кругами под глазами и Мечом Мечей в кулаке. Как бы они ни пытались крепиться-улыбаться, на лицах читалась обида. Как будто он их чем-то подвел. А может, так оно и было.
Зоб всегда втихомолку гордился, что о нем тепло отзываются. Мол, прямой, как резак и все такое. Между тем мертвые его друзья давным-давно числом превысили живущих, а за последние дни как будто скопом подняли чашу его авторитета. Трое из тех, кто мог бы попрощаться и напутствовать его теплее других, лежали в грязи на вершине холма, а еще двое – на задке его кибитки.
Он попробовал натянуть на них старое одеяло, но, как ни растягивай, квадратным оно не становилось. И сквозь истертую старую ткань жалкими бугорками проступали подбородки Жужела с Дрофдом, их носы и ступни. Такой вот саван для героев. Хотя хорошие одеяла нужны живым. Мертвым согреваться ни к чему.
– Поверить не могу, что ты уходишь, – признался Легкоступ.
– Да я уж сколько лет об этом говорил.
– Говорил. Но не уходил же.
Зобу оставалось лишь пожать плечами.
– А теперь вот да.
Для Зоба прощание с бойцами было сродни пожатию рук перед боем. Тот же острый прилив дружеского чувства. Хотя в эту минуту оно значило еще больше, потому как все знали, что это последний раз, а не просто опасались, что может таковым оказаться. Однако если не считать порывистых объятий, ощущение это было совсем иного рода. Друзья казались малознакомыми, чуть ли не чужими. Быть может, он сам для них сейчас вроде павшего товарища. Они просто хотят его похоронить, чтобы продолжать жить дальше. Для него нет даже рутинного ритуала склоненных голов над свежевырытой могилой. А есть лишь краткое прощание, похожее на предательство с обеих сторон.
– Так ты на представление, получается, не остаешься? – спросил Фладд.
– На поединок-то?
Или убийство, если называть вещи своими именами.
– Да нет. Я, пожалуй, крови понавидался. Ну что, дюжина твоя, Йон.
Йон оглянулся на Легкоступа, Фладда и Бека.
– Так мне с ними теперь и куковать?
– Ничего, обзаведешься еще кем-нибудь. Дело наживное. Несколько дней, и ты не заметишь, что кого-то не хватает.
Печально, но недалеко от истины. Так было всегда при потере одного или другого бойца. Представить сложно, но то же самое будет и с ним. Его забудут, как пруд забывает брошенный в него камень. Разойдутся по воде круги, и тебя уже нет. Канул. Такова природа человека – забывать.
Йон покосился на одеяло и то, что под ним.
– Если я умру, – проговорил он, – то кто же отыщет за меня моих сыновей…
– А ты не думал – может, тебе самому их отыскать? Отыщи их сам, Йон, расскажи им, кто ты есть, и исправь то, что не успел, пока еще силы есть.
Йон посмотрел себе под ноги.
– Не мешало бы.
Тишина, уютная, как заноза в заднице.
– Ну что, нам пора. Надо с Чудесницей держать наверху щиты.
– В самом деле, – согласился Зоб.
Йон повернулся и зашагал вверх по склону, покачивая на ходу головой. Легкоступ напоследок кивнул и заспешил следом.
– Всех благ тебе, воитель, – сказал Фладд.
– Да какой я теперь воитель. Отвоевался.
– Ничего, для меня ты всегда им останешься, – и захромал за первыми двумя.
Возле Зоба остался один лишь Бек. Паренек, с которым они не знакомы и двух дней, но который, видно, хочет сказать слова прощания.
Зоб со вздохом стал усаживаться на место возницы – медлительно, морщась от всевозможных ушибов, полученных за последние дни. Бек стоял внизу, сжимая обеими руками воткнутый в землю Меч Мечей в ножнах.
– Мне предстоит держать щит за самого Черного Доу, – сообщил он. – Это мне-то. А тебе ни разу не доводилось?
– Неоднократно. Ничего особенного. Просто держи круг, чтобы никто с него не сходил. Стой за своего вождя. Делай все по-правильному, как вчера.
– Вчера, – выговорил Бек, глядя неотрывно на колесо повозки, как будто прозревал всю землю насквозь и ему не нравилось то, что он видит на другой стороне. – Вчера я тебе сказал не все. Хотел, но…
Зоб обернулся на две застывших фигуры под одеялом. Вообще-то можно обойтись и без чьих-то исповедей. Тут и так веса целая телега, особенно если учитывать груз собственных просчетов. Но Бек уже говорил – монотонно зудел, как зависшая в духоте пчела.
– Я убил человека, в Осрунге. Но не от Союза, а одного из наших. Парня по имени Рефт. Он стоял и сражался, а я бежал и прятался, а его убил. – Он так и не отводил от колеса повлажневшего взгляда. – Проткнул его насквозь отцовским мечом. Принял его за человека Союза.
Ужас как хотелось тряхнуть поводья и уехать. Но, может, он, Зоб, мог чем-то помочь, и все его понапрасну потерянные годы принесли бы хоть кому-то какую-то пользу. А потому он, скрипнув зубами, нагнулся и положил ладонь Беку на плечо.
– Я знаю, тебя это жжет. Палит огнем. И, возможно, будет жечь всегда. Но знаешь, что грустно? Грустно то, что подобных историй за все годы я слышал-переслышал преизрядное количество. А тот, кто побывал в битве, на них и ухом не поведет. Таково это черное дело. Пекарь делает хлеб, плотники – дома, а мы вот делаем покойников. Все, что тебе дано, это принимать новый день, когда он наступает. Уживаться с ним. Так что попытайся как можно рачительней обходиться с тем, что тебе достается. Поступать по-правильному будет получаться не всегда, но можно пытаться. Поступил так один раз, пытайся поступить и в другой, и в следующий. По-правильному. А еще, оставайся живым.
