Иные - Яковлева Александра

— Я знаю, что тебе непросто, — зашептал он. — Но ты должна повзрослеть. Отпустить, наконец, свое прошлое и принять себя. Тебе не нужно бежать. Не нужно скрываться от мира. Теперь твой дом — здесь. Мне нужна твоя помощь, чтобы его защитить. Без тебя я не справлюсь, понимаешь? У меня есть замок, и я тебя люблю.

Аня вспомнила историю, которую рассказал ей Макс, и в животе скрутился тугой горячий узел — ужас пополам с радостью. Вот сейчас он скажет: выходи за меня.

Но Макс сказал другое.

— Мы должны быть вместе.

Его поцелуй был настойчивым и тягучим. Аня снова теряла себя, расползаясь по швам, как соломенное пугало. Слова были другими, но, наверное, для Макса это одно и то же? Вот только ей снова не оставляли выбора, но думать об этом не хотелось. Макс старше, опытнее. Он знает, как лучше. Он так крепко ее целует… И Аня отвечала, как умела, молча соглашаясь на все.

Когда она уже почти потеряла чувство времени, Макс отстранился. Из флигеля во двор спускалась Катарина, бледная, как призрак. Заметив Катарину, Макс встал и поспешил к ней, бросив растерянной Ане через плечо:

— Подумай об этом.

1. Он там. Не бойтесь (нем.).

1. Он там. Не бойтесь (нем.).

Катарина

После смерти Борух стал совсем легким, почти невесомым. Словно наибольшей тяжестью обладала его душа, и когда ее не стало, Катарина смогла легко поднять пустое тело, чтобы положить в гроб. Она сама обмыла его и одела в чистое.

Провожать мертвецов — скорбное обязательство всякой одинокой женщины, которой не довелось стать настоящей матерью. В юности ты — дверь для новых живых, но, когда она закрывается, становишься молчаливой привратницей у последнего выхода. Для Катарины первая дверь так и не открылась — и, видимо, уже поздно мечтать. Так что она заняла свой мрачный пост до срока, провожая одного за другим — кого в пламя войны, кого в холодную влажную землю. И всякий раз сердце ее было не на месте, а горе застилало глаза. Поистине нет ничего страшнее для матери, чем хоронить своих детей. Борух не был ей родным ни по крови, ни по вере, но она приняла его как сына — а теперь обмыла и завернула в саван, стараясь, чтобы не дрожали руки. Она думала, что замок убережет мальчика от лагерей и голода, а вышло только хуже. Может быть, стоило его отпустить.

Она нашла тело на рассвете, когда, разобравшись с русским солдатом, побежала проверить детей. Ансельм, Гюнтер и другие мальчики принесли его и уложили в постель, накрыв одеялом, так что сначала Катарина подумала, будто Борух спит. Но прямо на ее глазах кровь пропитывала одеяло, а сам он, заостренный и застывший, уже не дышал.

— Он не страдал, — тихо сказала Далия, подойдя и взяв Катарину за руку. — Герр Нойманн сделал так, чтобы он ушел без боли.

Если бы не герр Нойманн, подумала Катарина, Борух был бы жив. Горечь и обида мешались на языке и превращались в слова, о которых она могла бы пожалеть, поэтому Катарина сдержалась. На рассвете она оставила Боруха, чтобы встретить слуг, дать распоряжения об уборке и выяснить у взволнованного Ганса, куда Макс увез их дорогую гостью. Затем поднялась к своему пленнику, еще не уверенная, что это хорошая идея — рассказать ему про дом в лесу и отпустить. Катарина проверила его пистолет: в нем не хватало патронов, а значит, он стрелял этой ночью — но в кого? В Боруха? И что ему помешает убить Макса, если они снова сойдутся? Все, что могла Катарина, — поверить ему на слово, поэтому колебалась.

Но потом Макс и Аня спутали все ее планы. И теперь солдат в темнице, а русская не отходит от Макса ни на шаг. Все, что доставалось Катарине, — искры от чужого пламени. Когда она выходила из флигеля, серая от горя, вымотанная смертью, Макс подошел к ней и обнял — нежно, но без страсти. Так обнимают сестру. Так обнимают женщину, к которой давно привыкли. Аня смотрела на них издали, но Катарине было все равно.

— Я рад, что с тобой все в порядке.

Макс поцеловал ее в висок, и сердце по привычке глупо затрепетало, готовое вылететь из груди по первому зову. Оно поднялось к самому горлу, а затем скатилось куда-то вниз тошнотворным комком, когда Макс болезненно сжал ее запястье и колко, убийственно прошипел:

— Только скажи, дорогая, что этот русский делал в твоей спальне?

Как электричеством, прошибла знакомая ревнивая нота — еще с тех времен, когда Макс не делил ее ни с кем. Тогда ему бы и в голову не пришло посоветовать ей найти кого-то «равного», оттолкнуть, словно приевшееся блюдо. Тогда он готов был разорвать ее на части за любой неосторожный взгляд или улыбку. Эта ревность одновременно будоражила, словно Катарина жила с драконом, и льстила.

Теперь же Катарина чувствовала: Максу безразлично, сколько мужчин спит в ее постели. Он боится предательства иного рода.

— Я подумала, — как можно спокойнее ответила она, — что этот русский будет тебе полезен. Я усыпила его бдительность, пообещав встречу с тобой.

— И вот мы встретились.

— Да.

— Ты узнала его?

— Конечно. Сразу, как увидела. Он чуть не убил тебя тогда в Мадриде — как я могу забыть?

Она дотронулась до его левой руки в перчатке, но Макс отдернул ладонь. Пуля, пробившая насквозь эту руку, застряла где-то между ними и медленно разрывала все, что их связывало. Катарина чувствовала, как дрожат последние нити. Нужно было сохранить хотя бы их.

— Наш мальчик, Борух… Его надо похоронить.

Макс раздраженно дернул плечом:

— Скажи Эберхарду, он разберется.

Аня поднялась со скамьи и направлялась к замку. Макс с тревогой глядел ей вслед, будто забыв о Катарине. Нити звенели, натянутые до предела. Хотелось схватить его, развернуть к себе, крикнуть в лицо: «Посмотри на меня! Посмотри, потому что я исчезну, если ты обо мне забудешь!» Но проще было раздеться догола прямо посреди двора, чем произнести это вслух.

— Эберхард закопает его как собаку, — сказала Катарина. — А Борух погиб, защищая замок.

— Он умер в бою? — Кажется, в голосе Макса появился слабый интерес.

— Да, Макс. Он умер в бою.

— Тогда распорядись, чтобы Ганс приготовил лодку. Завтра утром мы проводим его, как должно.

И Катарина — как должно — отправилась выполнять приказ, а потом занялась своими обычными обязанностями. Ничего другого от нее и не требовалось больше. Вечером, проходя мимо гостевой спальни, она услышала скрип, шепот и стоны, словно Аня мучилась от боли. Катарина ускорила шаг, кусая до крови губы, а потом долго и с упоением расчесывалась у зеркала, представляя, что это Макс гладит ее по голове. Ее спальня была вся усыпана облетевшими розами и черепками разбитого кувшина, постель пахла чужим немытым телом. Слуги весь день наводили порядок в замке, а про ее крохотную комнатку у лестницы забыли — как нарочно. Катарина сама перестелила простыни и убрала мусор, чтобы ничего не напоминало об утреннем происшествии, если Макс по старой памяти решит зайти и к ней.

Она просидела без сна почти до рассвета, но он так и не пришел.

Утром мальчики вынесли из флигеля простой дощатый гроб, наскоро сколоченный Эберхардом. Ансельм захотел сам нести Боруха, Гюнтер и близнецы ему помогали. Остальные дети шли следом, притихшие и даже торжественные. Один из мальчиков, Микаэль, взял с собой лук и колчан со стрелами. Все слуги во главе с Гансом тоже шагали за гробом, а за ними — Макс об руку с Аней. Катарина плелась в хвосте, стараясь смотреть только себе под ноги. Эберхард кряхтел рядом, хромая.

— Жалко, что так вышло с этим жиденком, — бормотал он. — Я думал, успею сделать из него человека.

— Он бы выжил, если бы ты остался в замке вместе с детьми, — процедила Катарина.

Эберхард хмыкнул:

— Ты знаешь, что герр Нойманн так распорядился. Это было их домашнее задание — Борух не справился… Ты слишком привязываешься к ним.

Катарина взглянула на Эберхарда сверху вниз так, чтобы он понял: еще одно слово — и хоронить сегодня придется двоих. Пустая беззубая угроза. На Эберхарда у нее не было никакого влияния: Макс сам познакомился с ним в Мадриде и предложил хорошую должность за хорошие деньги. И хотя ей никогда не нравился этот бессердечный солдафон и его арийские замашки, приходилось как-то уживаться в одном замке. К счастью, Эберхард старался лишний раз не злить Катарину, подозревая о покровительстве герра Нойманна.