Проклятый целитель (СИ) - "Вьюн"

— Да и похуй на неудачника, — с мрачной решимостью идти до конца, произношу.

Я уже точно знал, чью легенду украду. Персей. Имя пронеслось в сознании, как удар колокола. Сын Зевса и смертной женщины. Убийца Горгоны Медузы. Герой, чей подвиг породил самого Василиска из капель крови убитой Медузы, упавших на ливийские пески, и родился Царь Змей. Ирония судьбы? Или высшая справедливость мифа? Если кто и мог справиться с этим порождением древнего ужаса, так только он. Персей не был титаном, как Геракл, не обладал неуязвимостью Ахиллеса. Он был смертным, чьим оружием были хитрость, божественные дары… и невероятная, почти безрассудная удача. И что важнее, его легенда не несла в себе безумия или тьмы. Возможно, влияние на меня будет… минимальным? Хотя кто его знает, что значит «минимальное» при слиянии с героем Эллады.

Использовать подаренную маску… это значило распахнуть дверь в себя для чужой души. Рискнуть быть поглощенным славой Персея, раствориться в его героическом блеске. Но смотреть, как Хана барахтается в черной воде, куда уже скользила гигантская тень Василиска, я не мог. Каждая секунда промедления могла стоить смерти моей отважной ученице.

Тихо, как перед прыжком в бездонный колодец, я выдохнул. Решимость, острая и холодная, заменила мне страх. Я выпрямился во весь рост, игнорируя боль в теле, и произнес единственное слово:

— Персей, — ощущая в этом слове незримую силу.

Мир будто взорвался изнутри, а перед моим внутренним взором пронеслась целая жизнь:

Буря. Ковчег Данаи, брошенный в море деспотом-дедом. Ярость Посейдона. Страх матери.

Серифос. Унижения. Жадный взгляд царя Полидекта. Приказ: «Принеси голову Горгоны!» Смертный приговор в красивой обертке.

Боги-покровители. Афина — мудрая, жесткая, дарящая отполированный до зеркального блеска щит. Гермес — хитрый, быстрый, вручающий острый, как лунный серп, адамантиевый меч и крылатые сандалии. Гадес — незримый, дарующий шлем Аида, скрывающий носящего.

Грайи. Старухи с одним глазом на троих. Погоня. Хитрость. Похищенный глаз. Выторгованная дорога к Горгонам.

Спящие Горгоны. Каменные изваяния их жертв. Щит-зеркало. Отражение спящего ужаса. Удар серпа! Шипящая кровь Медузы! Полет на крыльях страха!

Андромеда. Цепь на скале. Жертва морскому чудовищу. Крылья на пятках. Удар с небес. Освобождение.

Возвращение. Камень взглядом Медузы. Полидект и его двор — застывшие изваяния. Справедливость.

В этот момент я понял Персея. Не как историю, а как человека. Удача, граничащая с дерзостью. Хитрость, побеждающая грубую силу. Умение использовать дары, а не полагаться только на свои мускулы. И вера в помощь богов, даже, когда они молчат. Я слился с этим мифическим героем, позволил ему заполнить трещины моей испуганной души.

Когда я открыл глаза… на месте Кацураги стоял уже другой человек. Легкие доспехи, гибкие, бронзовые птериги (нашивные кожаные полосы с бронзовыми чешуйками) защищали торс и бедра. На плечах наплечники в виде голов грифонов. Ничего лишнего, только скорость и свобода движения.

Шлем Аида на голове: гладкий бронзовый шлем коринфского стиля, но без прорезей для глаз. Лицо скрывала абсолютная, сжимающая пространство тьма. Лишь сверху красовался высокий, алый конский гребень, трепетавший, как пламя.

В правой руке у меня была зажата харпа, серповидный меч Гермеса, отлитый из божественного адаманта. Его лезвие светилось холодным, лунным сиянием. В левой руке был зажат легкий, круглый щит Афины, отполированный до зеркального совершенства. В нем отражался весь грот, искаженный и зловещий.

Крылатые Сандалии Таларии на ногах, золотые сандалии с живыми, трепещущими крыльями на пятках. Они рвались ввысь, едва касаясь камня.

Завершала образ Персея обычная с виду кожаная сумка, закинутая через плечо. Вот только она вибрировала с тихим, настойчивым гудением. Внутри покоилась голова Медузы. И кровь ее создателя отзывалась в чешуе Василиска. Два мифа, связанные узами рождения и смерти, резонировали в унисон.

Василиск, только что готовый нырнуть за Ханой, замер. Его гигантская голова медленно повернулась ко мне. Мертвенно-желтые глаза сузились, почуяв нечто новое. Не просто добычу. Нечто… знакомое. Опасное. Сумка на моем бедре затряслась еще сильней.

Персей (ибо это был уже он) окинул взглядом каменную площадку, черную воду, руины. На его лице, скрытом тьмой шлема, должна была быть улыбка. Голос, который прозвучал, был молодым, звонким, полным странной радости и… легкой грусти:

— Приятно порой вернуться в мир живых, — его слова прозвучали мелодично, как стихи. — Но, признаться, в юности я был неаккуратен. Разбросал… проблемы, — он взглянул на сумку, затем на Василиска. — Пришло время выполоть один особенно живучий сорняк.

Крылышки на сандалиях взметнулись. Небольшие, но могучие. Воздух завихрился. И Персей оторвался от камня, взмыв в сырой воздух пещеры на высоту пяти метров над головой чудовища. Легко, словно пушинка. Он поднял серповидный клинок, поймав отражение мертвенно-желтого глаза Василиска в зеркале щита.

— Ну что, змей? — голос Персея звенел вызовом. — Пора напомнить тебе, от чьей крови ты ведешь род! Легенды не умирают. Даже если смертны те, кто их носит!

***

Холодная, черная вода обожгла кожу, как удар плетью. Хана отчаянно забилась, выныривая, выплевывая мерзкую, пахнущую тиной жижу. Ей было не столько больно, сколько обидно и унизительно. Ланселота отбросили, словно назойливого щенка! Ярость, горячая и благородная, вскипела у нее в груди. Голос Паладина в ее сознании ревел, требовал немедленно облачиться в латы, вернуться на поле боя и пронзить проклятого змея сталью, доказать мощь честной рыцарской доблести! Но Хана, сквозь гнев, с испугом подумала, что Кацураги остался там, наверху, один. Беззащитный. Айко могла не успеть… ему помочь.

— Заткнись! — мысленно рявкнула она на Ланселота. — Учитель важнее твоей гордости!

Она подавила позыв маски, растворив латы в серебристом мерцании до того, как они успели материализоваться. Риск был огромен, без доспехов она была куском мяса для монстра, но доспехи тянули девушку ко дну. А ей нужно было быстро вернуться. Защитить Кацураги.

Отчаянно заработав руками и ногами, она устремилась к каменному подножию малой пирамиды. Ее единственный глаз выискивал щели, выступы. Вот! Цепляясь за скользкий камень, она стала карабкаться вверх, игнорируя крики мышц. Где он? Где ее ничего не умеющий, вечно ворчливый, учитель?

Голова Ханы показалась над краем каменного уступа. Она жадно вглядывалась в центр площадки, ожидая увидеть знакомую фигуру в мокром плаще, прижимающуюся к камню…, но его не было видно, а вместо этого в небе, над самой макушкой чудовищной змеиной головы, парил… человек? Мускулистый парень в каких-то античных доспехах и шлеме с красным гребнем, скрывающем лицо во тьме. В одной руке сияющий серп, а в другой зеркальный щит. Крылья на его сандалиях трепетали, удерживая его в воздухе. Он лихо уворачивался от яростных выпадов Василиска, его серп оставлял на казавшейся неуязвимой чешуе глубокие, дымящиеся порезы!

Рядом, чуть в стороне, парила Айко, но та разительно изменилась. Из поясницы девушки выросли огромные, ослепительно белые крылья, мощные, похожие на те, с которыми изображают ангелов. Айко не превратилась полностью в сову, сохранив человеческий облик, но крылья давали ей невероятную маневренность. В руках она сжимала обрез, ища момент для выстрела.

Хана замерла, цепляясь за край камня. Где… Кацураги? Паника, холоднее озерной воды, сжала горло. Она не видела его нигде! Монстр… съел его? Пока она там барахталась?

— Где… — ее голос дрогнул, сорвался, — Кацураги?

Айко, услышав ее, резко развернулась в воздухе. Ее серебристые глаза, казалось, светились в полумраке. Она не сказала ни слова, лишь мрачно указала пальцем на летающего античного воина, который как раз парировал удар змеиного хвоста щитом, отлетев на несколько метров с громким лязгом.