Барбара Хэмбли - Кровавые девы
Лидия, которой разгневанная Петронилла чуть не свернула шею, широко распахнула глаза, притворившись, что поверила ему:
— Правда?
— Правда. Она… инъекции раздражают ее, делают вспыльчивой, а вы сами знаете, что вампиры обладают поистине пугающей силой. Но это временный эффект. Со временем она обязательно привыкнет к солнечному свету и вспомнит, что значит жить в мире людей. Как и все они, — тихо добавил он. — Как и все они.
* * *Поездка от Бебры до Айхенберга длилась не более полутора часов. Следующие сутки он провел в темноте очередного подвала. Вымотанный Эшер уснул на каменном полу, то и дело просыпаясь в панике: ему чудилось, что лица его касаются холодные руки Якобы, а к горлу прижимаются ее клыки. Потом он снова засыпал и видел во сне, как один его старый знакомый по имени Хорис Блейдон, обычно такой важный, высокомерный и самонадеянный, с тревогой и ужасом наблюдает за пугающими изменениями, которые произошли с его сыном под воздействием сыворотки из вампирской крови.
«Делал то, что должен был делать. Для общего блага…»
Еще ему снилась Лидия, и тогда он просыпался в холодном поту, не зная, где она и что с ней. Она обещала держаться подальше от Тайсса и Эренберг… Вернулся ли Исидро к ней или же ждет в Берлине?
Но задержаться в Берлине до ночи ради поисков вампира Эшер не мог. То, что он собирался сделать, потребует от него напряжения всех сил, а их и без того почти не осталось.
Берлинский поезд отошел из Айхенберга в десять, как только полностью сгустилась ночная тьма. Все то время, пока за окнами мелькали посеребренные светом нарастающей луны бескрайние сосновые леса Пруссии, Якоба в потертом темном платье, какие обычно носят жены рабочих, молча просидела рядом с Эшером в купе третьего класса. Вагон был почти пуст, только в дальнем его конце поначалу плакал ребенок, то замолкая, то снова разражаясь криком, едва слышным за стуком колес и частым дребезжанием оконного стекла. Каждый раз, когда младенец напоминал о своем существовании, Эшер видел в оранжевом свете раскачивающихся масляных ламп, как кривятся в недоброй улыбке губы Якобы.
Но вампирша не двигалась с места и лишь время от времени жаловалась на своем средневековом немецком диалекте на неудобства путешествия по железной дороге. Так продолжалось до тех пор, пока не зашла луна и над темной стеной деревьев не повисло цепочкой пятиугольников созвездие Девы. Тогда Якоба встала с жесткой скамьи и распахнула дверь купе. Ночной ветер сорвал платок, под которым она прятала темные волосы; на мгновение Эшеру показалось, что она невесомым злым духом повисла в дверном проеме. Бесцветные губы сложились в улыбку, едва видимую в тусклом свете:
— Не вздумай предать меня, Эшер.
С этими словами она отпустила руки, и темнота унесла ее прочь.
Эшер подумал, что, скорее всего, она найдет какой-нибудь погреб или сундук на чердаке, где сможет переждать день, а после наступления ночи доберется до Берлина. Ему уже приходилось видеть, как бегают вампиры, и он знал, с какой скоростью могут перемещаться эти неутомимые создания, похожие на мелькающих в ночной тьме громадных мотыльков.
Якоба достигнет Берлина задолго до рассвета. И тогда ему, Джеймсу Эшеру, лучше бы оказаться где-нибудь подальше от города.
Прошло уже более десяти лет с тех пор, как ему самому приходилось спрыгивать с идущего поезда, и он вовсе не жаждал повторять этот опыт. Но он неплохо представлял, где именно ему придется провести время до появления Якобы, и понимал, что выбор у него невелик — прыжок или смерть.
Эшер смотрел на рассвет, медленно разгорающийся за окном купе. Состав промчался мимо Бельцига, Белица, Потсдама. В такую рань поезда на маленьких станциях не останавливались, хотя в неверном утреннем свете Эшер заметил первых рабочих, собирающихся на платформах.
Мысленно оценивая скопление навесов, складов, отцепленных вагонов, штабелей шпал и куч топочного шлака, которое грязным следом тянулось вдоль путей и сгущалось при приближении к вокзалу, Эшер размышлял над тем, что случится, если он сломает ногу. Тогда для них все будет кончено. Как и для Англии, да и для всего мира в целом. Ему не хотелось думать о том, во что превратится этот мир, если правительства начнут нанимать стаи вампиров и платить им той единственной валютой, на которую согласятся бессмертные.
Много лет назад он приучил себя не думать Заграницей о Лидии, приберегая ее образ для тех редких моментов, когда можно было без опаски расслабиться и насладиться воспоминаниями, как изысканным напитком. Но сейчас Эшер думал о ней, глядя, как в солнечном свете нового дня разбегаются станционные пути, которых становилось тем больше, чем ближе поезд подъезжал к Потсдамскому вокзалу, и молился, чтобы Исидро хватило ума вернуться из Берлина в Петербург, не задерживаясь ради убийства полковника фон Брюльсбуттеля…
Эшер собирался отправить этого человека в мир иной, но прежде хотел поговорить с ним.
В душе он понимал, что если фон Брюльсбуттель был связующим звеном между мадам Эренберг и кайзером, то его убийство ничего не изменит. Она найдет кого-нибудь другого, чье местонахождение им неизвестно.
Поезд замедлил ход. Эшер был уверен, что на вокзале его ждет теплая встреча, организованная местной полицией, которой госпожа Якоба, несомненно, телеграфировала о прибытии в 7:49 поездом из Айхенберга человека, задержанного кёльнскими полицейскими под именем профессора Игнациуса Лейдена, также известного как Жюль Пламмер из Чикаго, одетого так-то и так-то, минус усы и нелепые бакенбарды.
Черт бы ее побрал.
Вероятно, она решила, что сможет вытащить его из каталажки той же ночью, не зная, что его немедленно переведут в военную тюрьму, где и повесят как шпиона.
Исидро втравил его во все это. Если они еще раз встретятся, он вгонит испанскому вампиру кол в сердце.
Эшер открыл дверь, прикинул скорость, сбросил небольшой сверток со всеми своими пожитками и прыгнул.
Приняв удар по косой, на плечо и спину, он скатился по покрытой золой железнодорожной насыпи, поднялся на ноги (повезло, ничего не сломано) и потрусил к ближайшему укрытию, которым оказался сарай с инструментами. Там он перевел дыхание и вернулся к путям, чтобы подобрать свой узелок, как выражаются американские сезонные рабочие — смену белья, почти такого же грязного, так и то, что он сейчас носил, и бритвенный прибор, который в Кёльне раздобыл для него Тодесфалль. Затем Эшер сразу же направился в книжную лавку на Доротеештрассе, выбрав самый длинный кружной маршрут. Шарлоттенштрассе находилась совсем в другой стороне, но он понимал, что полиция, не обнаружив его в поезде, немедленно сообразит, куда он делся, и начнет поиски, а значит, ему надо сменить внешность. Слава богу, «Золотая чернильница» по-прежнему стояла на своем месте (насколько Эшер знал, книжная лавка впервые открылась здесь еще при Фридрихе Великом), и ей по-прежнему владел старый Бикерн, чуть более седой и сгорбленный, чем при прошлой их встрече. Один его вид, подобно райским вратам, вселял надежду.
Низенький книготорговец посмотрел на подволакивающего ногу Эшера (пожалуй, с тех пор, как море вынесло Одиссея на берег феаков, ни один странник не выглядел столь убого) и вежливо спросил на немецком языке с ярко выраженным саксонским акцентом:
— Чем могу быть вам полезен, господин?
Те, кто работает на департамент, знают: иногда потрепанный бурей бродяга может оказаться царем Итаки, которому изменила удача.
Эшер ответил по-английски:
— Я ищу экземпляр «Гипнэротомахии Полифила[25]». Боюсь, это срочно.
Зеленые глаза Бикерна расширились от удивления, но так как в лавке больше никого не было, он ответил на том же языке:
— Возможно, у меня найдется то, что вам нужно. Прошу сюда.
— Спасибо, — редко когда Эшер произносил это слово с такой искренностью.
— Пресвятая дева, никак это вы, Эшер? — оказавшись в маленькой гостиной, обнаружившейся за вторым, внутренним помещением лавки, книготорговец подтянул к столу деревянный стул. — МакАлистер сказал, что вы вроде как опять в игре…
Эшер подмигнул ему:
— И не думал.
— А, ну да, — кивнул Бикерн. — Именно так Мак мне и сказал.
— Хорошо. Кстати, хвоста за мной нет… разве что с тех пор, как я в последний раз покинул Берлин, местная полиция научилась работать. И я не сяду на этот стул, пока не вымоюсь. Сможете снабдить меня всем необходимым?
— Господи, да о чем вы спрашиваете? — он махнул рукой в сторону старой печки и вымытого до полной прозрачности окна, за которым виднелся узкий двор с колонкой. — Ванна под лестницей…
— Я помню, — Эшеру уже приходилось пользоваться гостеприимством «Золотой чернильницы».
— Где вы ночевали, приятель? — Бикерн открыл дверцу печи и подбросил на решетку полсовка угля. — Вы похожи на беженца из тех, что стоят в очереди за супом.
