Бренна Йованофф - Подмена
— Ты не хочешь поговорить о том, почему мне сегодня звонили из кабинета учета посещаемости? — спросил отец.
— В школе проводили День донора и…
Он смотрел мне в лицо, перекатывая в пальцах ручку.
— Сегодня не самый лучший день для поступков, которые могут привлечь к тебе внимание. Полагаю, о подобном мероприятии оповещают заранее?
— Я забыл, — признался я. — Но вообще-то ничего такого страшного не случилось.
— Малькольм! — воззвал отец. — Твоя главная и единственная обязанность заключается в том, чтобы не позволить им что-то заметить!
Я уставился в линолеум.
— Я не позволил. — Через секунду я поднял глаза на отца. — Не позволю.
Он сложил свои проповеди в аккуратную стопочку, выровнял края. Потом встал и подошел к буфету. Вытащил пластиковый нож и попытался порезать яблоко на дольки.
Мне хотелось спросить, почему бы ему не съесть яблоко целиком, как это делают все нормальные люди, но, в конце концов, у каждого свои заскоки.
Какое-то время отец усердно уродовал яблоко, потом в раздражении швырнул нож в раковину. Нож запрыгал, как пластиковая палочка из головоломки, а потом треснул пополам.
— Почему в этом доме нет нормальных фруктовых ножей?
— Хорошие ножи в ящике. Над холодильником, — сказал я, поймав его отсутствующий взгляд.
Мама постоянно перекладывает столовые приборы с места на место, как будто играет в бесконечные шахматы. Некоторые приборы выбрасывает. Все, что сделано не из пластика или керамики, должно быть алюминиевым. А все неалюминиевое мама прячет.
Отец открыл шкаф, порылся в груде ножей и столовых приборов из нержавеющей стали, выложил на столешницу фруктовый нож.
Пока он резал яблоко, я смотрел ему в спину. Его плечи были напряжены. От него пахло одеколоном после бритья и тревогой: этот резкий запах всегда сопровождал отца, когда он нервничал.
— Я тут подумал, — сказал он, не оборачиваясь. — Мисси Брандт недавно обмолвилась о том, что ей не помешал бы помощник для занятий с дошколятами. Тебя это может заинтересовать?
У меня было такое чувство, что Мисси не только ни о чем таком не упоминала, но и вряд ли вообще об этом задумывалась, хотя, разумеется, послушно ответила «да». А что еще можно ответить, если пастор просит взять под крылышко своего фальшивого сына?
Не дождавшись ответа, отец обернулся.
— Что-то не так? Я думаю, это неплохой вариант. Таким образом ты получишь официальное место в общине.
Я впился ногтями в ладони и постарался справиться с голосом.
— Просто это… так странно.
— Ничего странного! Тебе понадобится несколько недель, чтобы привыкнуть к малышам, но я уверен — все получится, надо просто попробовать. — Вздохнув, он покачал головой: — В этом главная проблема, твоя и твоей матери! Вы оба в любой ситуации начинаете искать отговорки, лишь бы ничего не делать! Вы даже не пытаетесь дать событиям возможность произойти!
Ага, значит, мы снова очутились на зыбкой почве выбора сторон. С одной стороны мама и я — вечные пессимистичные реалисты. С другой — отец и Эмма — бодрые, энергичные, светящиеся уверенностью, что мир прекрасен, а я не соглашаюсь с ними только потому, что в это не верю. Хотя хотел бы.
Я принялся крутить в руках салфетку, но тут же бросил это занятие, потому что оно выдавало неуверенность, которой я не чувствовал. Я твердо верил в то, что должен был сказать отцу. Другое дело, что мне очень не хотелось этого говорить.
— Пап, это вообще не та ситуация, которая может наладиться. Это просто то, что есть, и никаким волшебным образом она не изменится. Что бы я ни делал, я все равно не смогу жить так, как другие.
Отец отвернулся к окну, так что я не мог увидеть его лица.
— Не надо так говорить. Дело не в тебе.
Я откинул голову назад и закрыл глаза, чувствуя пульсирующую боль в груди, словно кто-то меня ударил.
— Нет, во мне! Ты ведь даже разговариваешь со мной не так, как с Эммой!
От этих слов отец шумно выдохнул, с хрипом, похожим на смех.
— Это не имеет никакого отношения к Эмме! Видит бог, я изо всех сил стараюсь понять, что тебе нужно, но это так сложно! С тобой всегда все было непонятно, но это не значит, что я не старался. Да, это единственное, что мы можем: стараться поступать правильно.
Я хотел сказать ему, что в моем случае правильнее положиться на то, что работает, а не отдавать под мое начало кучу малышей, но тут пришла Эмма. Она прошлепала через кухню и распахнула холодильник.
Я молчал, отец даже не повернулся.
Эмма порылась в ящике для овощей, потом посмотрела на нас с отцом.
— Ты зря так грубо вел себя с Джанис, — заявила она, и в первую секунду я решил, будто она обращается ко мне.
Отец отложил нож, повернулся к Эмме.
— Ты прекрасно знаешь наши правила относительно незваных гостей!
Да, у нас были правила. У нас было множество правил. Скажем, Росуэлл мог приходить к нам домой, но только потому, что папа ему доверял. А вот незваный гость мог случайно проболтаться о том, что в нашем доме, например, не держат консервов и металлических столовых приборов.
Отец в отчаянии запустил руки в волосы.
— Я прошу вас обоих! Поймите, наша семья занимает в обществе очень заметное место, поэтому мы должны заботиться о впечатлении, которое производим!
Эмма с силой захлопнула дверцу холодильника.
— О каком впечатлении ты говоришь? Мы тебя не позорили! Джанис пришла поработать над нашим опытом с семенами!
— Мне кажется, наш дом — не самое лучшее место для научных опытов! Неужели нельзя было поработать в библиотеке?
Эмма уперла кулаки в бока.
— К сожалению, папа, в библиотеку не разрешают приносить контейнеры для проращивания семян!
— Ну хорошо, а чем вам не подошел прелестный книжный магазинчик в центре? Или кофейня?
— Па-па!
Несколько мгновений они молча испепеляли друг друга взглядами.
Папа и Эмма были самыми громкими в нашей семье, они вечно смеялись или вопили во весь голос. Как ни странно, при этом именно они оба в совершенстве владели искусством безмолвного спора и могли вести красноречивые диалоги при помощи взглядов и чередования вдохов-выдохов.
Вот папа сердито фыркнул, а Эмма закатила глаза и отвернулась.
Несколько секунд она стояла перед холодильником, глядя в пол. Потом вдруг бросилась к отцу и порывисто обняла его за талию, как будто просила прощения. Они стояли, крепко обняв друг друга, а я смотрел на них и думал: никто из них даже не сомневался в том, что папа обнимет Эмму в ответ.
Она прижалась щекой к его рубашке и сказала:
— Не забудь убрать нож на место, когда закончишь. Мама терпеть не может, когда на кухне беспорядок!
Отец со смехом шлепнул ее кухонным полотенцем.
— Да уж, чего я не хочу, так это беспорядка на маминой кухне!
— Конечно, не хочешь, если тебя заботит твоя судьба!
Эмма машинально протянула руку, чтобы взъерошить мне волосы, но смотрела при этом на отца. Потом она повернулась и, пританцовывая, вышла из кухни. Отец проводил ее взглядом. Их любовь друг к другу была настоящей — то есть такой, какую я никогда не смог бы разобрать на составляющие, чтобы сымитировать.
Отец бросил изуродованное яблоко на стойку и сел за стол напротив меня.
— Поверь, я не хочу тебя обижать, но ты сам прекрасно знаешь, как важно держаться в тени.
— Некоторые теряют сознание при виде крови. В этом нет ничего необычного.
Отец подался вперед, заглядывая мне в лицо. У него были светло-зеленые, как бутылочное стекло, глаза, а его каштановые волосы уже начали седеть. На всех, кто не жил с ним под одной крышей, мой отец производил впечатление человека на редкость доброго и отзывчивого, такого, к кому можно в любое время прийти со своими бедами в поисках тепла и утешения.
— К сожалению, ты не можешь позволить себе принадлежать к этим некоторым. Ты должен слиться с большинством. Не хочу сказать ничего плохого про соседей, но жители нашего городка весьма мнительны и недоверчивы, а теперь будет только хуже. Сегодня одна семья похоронила ребенка. Ты знаешь об этом. — Его лицо смягчилось. — Ты потерял сознание?
— Нет. Но мне пришлось выйти на свежий воздух.
— Кто-нибудь тебя видел?
— Росуэлл.
Отец откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и пристально всмотрелся в мое лицо.
— Ты уверен, что больше никто ничего не видел?
— Только Росуэлл.
Прошла еще минута, прежде чем отец кивнул.
— Хорошо. — Он глубоко вздохнул, потом повторил еще раз, словно принял какое-то решение: — Хорошо. Ты прав — ничего страшного не случилось.
Я кивнул, разглядывая пол и блестящую гранитную столешницу. А потом уперся локтями в стол, как будто хотел проверить, выдержит ли столешница мой вес. От запаха папиного одеколона у меня так першило в горле, что было трудно глотать. На стене тихо тикали часы, стрелки приближались к одиннадцати.
