Бренна Йованофф - Подмена
Я кивнул, разглядывая пол и блестящую гранитную столешницу. А потом уперся локтями в стол, как будто хотел проверить, выдержит ли столешница мой вес. От запаха папиного одеколона у меня так першило в горле, что было трудно глотать. На стене тихо тикали часы, стрелки приближались к одиннадцати.
Нет. Ничего страшного не случилось. Если, конечно, не считать того, что кто-то выцарапал слово «выродок» на дверце моего шкафчика.
Но я не мог рассказать об этом отцу. Как не мог заставить его понять, что никакие правила и техники безопасности в моем случае не работали.
Я как был выродком, так им и остался.
Глава четвертая
ДЖЕНТРИ НОЧЬЮ
Я лежу ничком на кровати. Знакомые звуки дома. Холодильник, центральное отопление. Вечно журчащая вода в туалете наверху.
Внизу открылась и закрылась входная дверь. Шорох почты, выложенной на столик в коридоре, звяканье ключей. Никакого шарканья подошв. Мама носит белые медицинские туфли на резиновой подошве. Абсолютно бесшумные.
— Шэрон! — окликает ее отец. Судя по голосу, он все еще на кухне. — Ты не могла бы подойти на минуточку?
Мама отвечает что-то неразборчивое. Должно быть, отказывается, потому что спустя минуту включается душ. Мама всегда принимает душ, придя домой, ведь на работе ей приходится иметь дело с кровью. И с нержавеющей сталью.
Я перекатился на спину и уставился в потолок, на светильник. Вентилятор крутился, отбрасывая тени, похожие на стрекозиные крылья.
Потом я встал, открыл окно и выбрался на крышу.
Отсюда открывался вид на задний двор и на наш квартал. Я присел на скат крыши, наклонился вперед и уперся локтями в колени.
Дождь закончился, но с неба продолжала сыпаться холодная мелкая морось.
Внизу стояли мотоциклы, пожарные гидранты и припаркованные машины. По обеим сторонам Уикер-стрит тянулись деревья. Весь город провонял железом, но из глубины пробивался живой и свежий запах зелени.
Внутри дома кто-то шел по коридору, шаркая по ковру. Потом раздался стук в дверь, тихий и осторожный.
Я повернулся, просунул голову в окно.
— Да?
Дверь открыла Эмма. Ее волосы были скручены в пучок, она уже переоделась для сна и нацепила свои жуткие косматые тапочки. Не говоря ни слова, она забралась на мою кровать и полезла на крышу. Смешно перебирая ногами и расставив руки, чтобы не свалиться, Эмма на пятой точке сползла по мокрому скату и устроилась рядом со мной.
Мы сидели и смотрели на улицу. Эмма придвинулась и положила голову мне на плечо.
Я прижался щекой к ее макушке.
— Вы с папой снова поцапались?
— Конфликт мнений. Он исходил из того, что я нарушила какое-то страшное правило, а я — из того, что он спятил. Ты просто застал окончание диспута. Извини.
Я покачал головой.
— Он не спятил. Отец просто хочет, чтобы я не привлекал к себе внимание. Из-за похорон этой девочки. Или из-за Келлана Кори.
— О Боже, когда уже он перестанет о нем говорить! Неужели отец считает, что делает полезное дело, запугивая тебя этими древними страшилками?
Я провел пальцами по мокрой крыше. Кровля была шершавая, утыканная оцинкованными гвоздями. Они царапали не сильно, но достаточно болезненно.
— Он больше не говорит. Но он так думает. Ты знаешь Тэйт из нашей школы? Это была ее сестра.
Эмма кивнула и убрала голову с моего плеча. Воздух был холодный. Эмма поежилась и обхватила себя руками.
— Ему нелегко сейчас. — Она больше не прикасалась ко мне, и голос ее звучал отстраненно. — Им обоим нелегко. Наверное, мне тоже должно быть хреново, но, честно, я ничего такого не чувствую. Ведь ты мой единственный брат, другого у меня нет.
Я уставился на свои носки. Они были в дегте, к которому прилип разный сор с кровли.
— Слушай, давай не будем об этом говорить?
Эмма шумно вздохнула и повернулась ко мне.
— Но мне до смерти надоело не говорить об этом! Ты заметил, что в этом городке все отчаянно делают вид, будто все нормально и ничего плохого не происходит?
Я кивнул, с трудом подавив желание уточнить, что порой так намного проще жить. Вместо этого я поскреб пальцами по кровле и промолчал.
Эмма скрестила руки на груди.
— Ты очень похож на него.
Я невольно втянул голову в плечи. Эмма имела в виду брата, который у нее когда-то был, но все, связанное с ним, даже самые ничтожные мелочи, вызывало у меня тоску и странное оцепенение.
Но Эмма продолжала говорить тихим задумчивым голосом:
— Кажется, он тоже был светловолосым. И у него были голубые глаза, потому что у тебя тоже были такие, правда, недолго. Потом голубизна начала линять. Или выцветать, уж не знаю. Может, это какое-то колдовство или заклятие, но голубизна таяла и однажды совсем исчезла, и ты стал таким, как сейчас.
— Но ведь ты точно не помнишь, каким он был?
Эмма, нахмурившись, уставилась на свои ладони, будто пытаясь вызвать в памяти смутный образ.
— Я была очень маленькой, — сказала она наконец. — Поэтому я путаю, что было до, а что — после. Точнее, я помню какие-то детали, но не могу сказать, тебя я вспоминаю или его. Лучше всего я помню ножницы. У мамы были ножницы, она вешала их на ленточку над колыбелькой. Очень красивые.
Я задумался о суевериях Старого Света. О хитростях, призванных защитить дом и уберечь его обитателей… Лишнее подтверждение лежавшей на поверхности истины: никакие уловки не помогают.
Эмма вздохнула.
— Наверное, я вообще его не помню, — сказала она после долгого молчания. — Помню только, что делала мама, чтобы его не похитили.
Она подтянула колено к груди и обхватила его рукой. Ее волосы выбились из пучка и Эмма затянула его потуже; сейчас она выглядела печальной, как одинокий маяк. Печальной, как монашка.
Мне хотелось сказать, что я ее люблю, люблю не такой сложной любовью, как родителей, а совсем простой — такой, о которой не задумываешься. Любить Эмму было для меня все равно, что дышать.
Она вздохнула и покосилась на меня.
— Что? Что ты на меня так смотришь?
Я пожал плечами. Чувство было простым, а вот слова не находились.
Эмма долго всматривалась мне в лицо. Потом дотронулась до моей щеки.
— Спокойной ночи, уродец!
Она прыгнула в окно вперед головой и шлепнулась на мою кровать, закинув ноги на подоконник. Подошвы ее тапок были черными от дегтя. Я протянул было руку, чтобы отряхнуть ее щиколотку, но не стал.
Внизу подо мной лежал тихий и спящий квартал. Я опять оперся на локти и принялся разглядывать улицу.
На самом деле существовало два совершенно разных Джентри, и по ночам всегда лучше различался второй. Наш город — это не только добропорядочные зеленые лужайки, наш город — это еще и тайны. Это место, где в бакалейной лавке люди крепко прижимают к себе детей, а перед сном дважды проверяют замки на дверях домов. Где прибивают подковы над входной дверью, а вместо ловушек для ветра вешают медные колокольчики. И еще — нательные кресты в нашем городе носят не золотые, а из нержавейки, потому что золото не в силах защитить от таких, как я.
Есть у нас и смельчаки, что закапывают у себя в саду осколки кварца или агата, некоторые даже выставляют за дверь молоко — скромное подношение тем, кто, возможно, прячется в темноте заднего двора. На прямой вопрос горожане скорее всего пожмут плечами или отшутятся, но все равно будут поступать по-своему, потому что мы живем в городе, где не принято гасить свет на крыльце и улыбаться незнакомцам. Потому что если вы поставите пару-тройку красивых камней на грядку с ноготками, ранние заморозки не обожгут ветки ваших плодовых деревьев, а дворик будет выглядеть гораздо красивее соседского. Потому что ночь в Джентри — это, прежде всего, тени и пропавшие дети, но мы живем в месте, где о таком не принято говорить.
Прошло много времени, прежде чем я вернулся в свою комнату и лег в постель. Окно я оставил открытым, чтобы легче дышалось. Нет, в доме было не так плохо, только душно, а мне всегда трудно уснуть среди запахов гвоздей, болтов и стальных кронштейнов.
Когда поднялся ветер, я поежился и поплотнее завернулся в одеяло. В саду трещали сверчки и скрипели деревья. Вдоль дороги, в высокой траве шуршали мыши, ночные птицы чирикали вдалеке, словно зубчатые шестеренки.
Я накрыл голову подушкой, чтобы заглушить звуки. И под шум улицы стал думать о том, как воспринимает все это Росуэлл. Или любой другой, кроме меня. Тот, кто спокойно входит в класс, не отвлекаясь на шорох бумаги или жужжание вентиляции. Я же привык постоянно быть начеку, и стараться не вздрагивать при звуке закрывающейся двери или упавшего учебника.
Такой была жизнь в Джентри, здесь надо было каждый день ходить в школу, сливаясь с миром, где люди предпочитали не обращать внимания на необычное и с радостью закрывали глаза на что угодно, пока ты играл по правилам.
