Волна вероятности - Фрай Макс
Улица была узкая с односторонним (он отчетливо помнил дорожный знак на углу) движением. На тротуарах зеленели деревья, напоминавшие липы. Ну или сами липы. При условии, что здесь ТХ-19, а это совсем не факт.
Время суток было какое-то невнятное, сизое – то ли сумерки, то ли слишком пасмурный день, то ли белая ночь. Он не знал, как здесь оказался, но отчетливо помнил, что так уже было однажды, он сидел на этом балконе, укутанный в сизую мглу, и тоже ни черта не понимал, только думал: а вот не надо жрать кактусы с мухоморами, или из чего там на самом деле было старухино пойло. Может, в нем жабы и червяки? «Но сейчас-то, сегодня, – утешал себя Миша (Анн Хари), – я совершенно точно ничего, кроме глинтвейна, не пил».
Он захотел встать и даже вроде бы встал, но все равно остался на месте. Сидел и смотрел вслед несовершенному действию, вставшему с табурета несбывшемуся себе. «Это сон, – наконец понял Миша (Анн Хари). – Наяву так не бывает. Наяву тот, кто хочет встать и уйти, встает и идет».
«А в тот раз я встал и пошел, – вспомнил Миша (Анн Хари). – Сначала в квартиру, к которой прилагался балкон. Я ее сейчас помню во всех подробностях, даже в каких местах заляпал красками пол и не стал отмывать, потому что пятна мне нравились, особенно на лестнице, ведущей в мансарду, там получился такой фантастический лиловый дракон. Отличный дракон, и квартира была отличная. Я прожил в ней много лет. Очень счастливых. Даже слишком счастливых для пленника, запертого в исчезающем мире, в дне, который никогда не наступит, но почему-то все равно наступил. Или не пленника? Я же мог оттуда, отсюда – уехать? проснуться? сбежать? Но остался, потому что хотел остаться. Сам так решил. А когда передумал, удрал».
Он сидел на балконе, на табурете, слишком жестком для сновидения, прислонившись спиной к такой синей, что даже смотреть не надо, достаточно прикоснуться, чтобы погрузиться в ее синеву, стене. Думал: это нелепо, я сплю, и мне снится, как я вспоминаю, что со мной было в другом таком сне… Да ну нет, не во сне. Наяву оно было. Пятьдесят лет назад, здесь, никогда, нигде.
На этом месте Миша (Анн Хари) почти привстал с табурета, почти проснулся, но в последний момент удержался, натурально вцепившись руками в воздух, а пятками в пол. Сказал себе: ты же хотел все вспомнить. Вот и давай, вспоминай, пока получается. Проснешься потом.
Спал, сидел, вспоминал, как слонялся по чужой, незнакомой еще квартире, где было почти пугающе чисто, ни единой пылинки, хотя там явно никто не жил. Как ругал старуху из мексиканского бара, которая улыбнулась ему как бездна и вечность (он почему-то так сразу подумал, хотя ни бездну, ни вечность в человеческом облике до тех пор никогда не встречал), сунула в руки плошку мутного пойла, пообещала: «Если выпьешь, окажешься на своем изначальном месте, единственном, предназначенном только тебе».
Что в ТХ-19 есть какие-то маги и колдуны, Миша (Анн Хари) изначально не очень-то верил, а после нескольких месяцев тщетных попыток найти на границе США и Мексики хоть малейший намек на традицию, описанную Кастанедой, перестал в них верить совсем. Но великодушно дал колдунам ТХ-19 последний шанс. Решил: пусть бабкино зелье станет проверкой. Если я выпью и окажусь дома в Лейне, значит, колдуны тут все-таки водятся, и сила у них – ого-го. Но Кастанеду все равно издадим как обычную беллетристику, про зелья для обретения своего изначального места он ничего не писал.
Эта затея была полным безумием, таким вопиющим нарушением правил техники безопасности, каких осторожный прагматик Анн Хари прежде даже в мыслях не допускал. Общеизвестно, что на Ловцов из Лейна (собственно, на всех уроженцев Сообщества Девяноста Иллюзий) потусторонние зелья (лекарства, наркотики, психотропы) действуют непредсказуемо, путешественники теряют память и пропадают без вести чаще всего именно из-за них. Ученые, понятно, занимаются этим вопросом, но потусторонних реальностей слишком много, а различных веществ еще больше, всего не успеть. Так, в частности, про ТХ-19 достоверно известно, что там без всякого риска можно пить крепкие спиртные напитки, виноградные вина и употреблять псилоцибиновые грибы, а насчет всего остального, включая пиво и самые безобидные анальгетики, полной уверенности пока нет. Причем Анн Хари всегда был одним из немногих дисциплинированных Ловцов, которые в ТХ-19 даже пива не пьют, просто на всякий случай, как бы чего не вышло, оно не стоит того. А угощение мексиканской старухи проглотил, не задумываясь. «Околдовала она меня, что ли, своей невозможной улыбкой? – думал он тогда, блуждая по незнакомой квартире. – Или я сам свихнулся, без посторонней помощи? Ну и как теперь эту галлюцинацию прекратить?»
Галлюцинация не прекращалась, хотя Анн Хари призвал на помощь родной язык и несколько раз повторил: «Я здоров, я в своем уме, у меня нет бредовых видений». А «Я дома в Лейне», – не получилось произнести. Он хорошо знал это внутреннее сопротивление, когда пытаешься сказать вслух заведомую неправду. То, что ни на каких условиях не может произойти. В принципе, тот, у кого очень сильная воля, способен это сопротивление преодолеть. Но добром победа редко заканчивается. Каждый адрэле знает, как близка в такие моменты смерть.
Но страшно ему тогда почему-то не было. Он только теоретически понимал, что с ним случилось нечто ужасное. Но никаких особых эмоций по этому поводу не испытывал. Ну ужасное, ну случилось, что ж теперь. Разве что по инерции продолжал сердиться – чуть-чуть на старую ведьму из Мексики, но в основном на себя. Как можно было так влипнуть? На ровном месте? Из-за улыбки какой-то старухи, которая на миг показалась ему самым прекрасным существом во вселенной? Даже если и правда была.
Дело уж точно не в том, что он был безрассудно храбрым (не был и даже не притворялся – зачем?). Он любил приключения, но не опасности. И до сих пор у него всегда получалось устраивать себе первые без вторых. Причем дома, не в ТХ-19. Сюда он ходил работать. Вот разве что с Кастанедой влип, да и то потому, что книга действительно спорная, не факт, что именно беллетристика, без проверки такое издавать безответственно, а проверкой никто заниматься не станет, кроме заинтересованного в ее продаже Ловца.
Короче, Анн Хари тогда, по идее, полагалось – ну, может быть не орать от ужаса, а все-таки внутренне именно что орать. Но он был совершенно спокоен. И даже отчасти доволен. Как будто всю жизнь чего-то такого ждал. Как будто не впервые попал сюда неизвестным науке способом, а вернулся. Хотя никогда раньше здесь не бывал. Как будто и правда занял предназначенное ему место, как обещала старуха, черт бы ее побрал.
Спал, сидел, вспоминал, как вышел на улицу и первое, что увидел – вход в кофейню рядом с подъездом. Распахнутую настежь дверь и мальчишку за стойкой. То есть молодого мужчину, но слово «мальчишка» ему подходило больше. Тонкие руки, длинная шея, вихры во все стороны, глаза в пол-лица. И звали его, как мальчишку – Митей (но это Анн Хари уже позже узнал).
А тогда мальчишка спросил Анн Хари, застывшего на пороге, не «что вам приготовить?» – а «чем вас удивить?» Это было так неожиданно и в то же время привычно (дома в Лейне и дома в Грас-Кане незнакомый бариста тоже мог бы себя так вести), что Миша (Анн Хари) расслабился окончательно. Решил: да нормальная у меня галлюцинация, вполне можно тут жить.
Как в воду глядел (хотя глядел он тогда не в воду, а в кофе, который, кстати, оказался на высоте). Жить оказалось не просто можно, а нужно. Ему, именно здесь. Кто бы мог подумать, что для уроженца Грас-Кана, Ловца книг из Лейна где-то (нигде) однажды наступит такая прекрасная жизнь, что возвращаться домой – ну не то чтобы совсем не захочется, но это можно пока отложить. Потому что здесь каждый день как последний (не «как», он и есть последний, но ты своей любовью и волей можешь его почти бесконечно длить). Потому что здесь глаза постепенно учатся видеть, как выглядит тайная подкладка реальности. Потому что здесь воздух звенит от радости, ты им дышишь и тоже звенишь. Потому что здесь люди, для которых ты – свет и опора, и они тебе тоже свет и опора; оказалось, это и есть «дружить». Потому что здесь есть Аньов; в этом сне его вспомнить вряд ли получится, в сон Аньов не поместится, и в память он не поместится, он огромный, до неба, но когда Аньов рядом, небо – везде.
