Иные - Яковлева Александра

— Дело в том, что скоро мой день рождения. — Нойманн отложил перо и, поставив локти на стол, задумчиво сцепил руки под подбородком. — Ты не мог бы сделать мне подарок и больше не убегать так далеко? Ведь я очень за тебя волнуюсь.

— Это вы обещали мне подарок, — ответил Борух, — если дождусь вас из поездки.

— Правда? — Нойманн и впрямь выглядел раздосадованным. — Кажется, я совсем забыл. Мне очень жаль. Попробуем еще раз?

— Нет. — Борух отступил на шаг. — Отпустите меня, пожалуйста. Я хочу домой.

Нойманн удивленно поднял брови.

— Домой? Но твой дом теперь здесь.

Борух покачал головой. Тогда Нойманн встал из-за стола и, приблизившись, сел рядом с ним на корточки. Заглянул в глаза, мягко сжал плечи.

— Нет? Почему?

— Здесь страшно, — пробормотал Борух.

Как о многом хотелось рассказать! Про Ансельма и других — тех, которые не оставили на нем живого места, и тех, которые молчали. Про Эберхарда и его тренировки на грани жизни и смерти. Про кладбище у леса. Про Гуго и черного мельника. Про дедушку Арона, маму и папу, и Ривку. Нойманн говорил участливо, но его огромные льдисто-голубые глаза были точь-в-точь как у военных, которые забрали родных Боруха. Он не мог довериться Нойманну, поэтому сказал только:

— Я не хочу умирать.

— Знаешь, — Нойманн ободряюще потер его плечи, — никто не хочет умирать. Ни ты, ни я, ни фройляйн Крюгер, ни другие дети. Мы не знаем, когда придет наш конец, поэтому главное — жить полной жизнью. Здесь и сейчас, понимаешь? Как говорили древние, carpe diem — ловить мгновение. И не бояться.

Он помолчал, глядя в огонь, будто принимал какое-то решение. Борух ждал, готовясь к любому наказанию. Но Нойманн, глубоко вздохнув, вдруг заговорил совсем о другом.

— Ты справедливо упрекнул меня, что я забыл о подарке. А хочешь, я заберу твой страх?

Он спросил так буднично и в то же время серьезно, словно речь шла о насморке. Борух застыл. Он не понимал, что кроется в этих словах и как нужно ответить. Он моргнул, и Нойманн, сочтя это за согласие, прошептал, глядя прямо ему в глаза:

— Хорошо. Тогда слушай меня. Страха больше нет.

Воздух между ними задрожал, стал плотнее. Сначала Борух увидел, как двигаются губы Нойманна, и только потом слова достигли ушей. Звук накатывал постепенно, теплыми волнами. Голос раздавался прямо в голове, на родном языке — и казалось, Борух всегда, с самого рождения, знал эти простые, единственно верные слова.

Страха больше нет.

И его действительно не стало. Страха больше не существовало, не чувствовалось, и даже воспоминания о том, что такое страх, стерлись в одно мгновение. Борух расправил плечи и улыбнулся герру Нойманну. Герр Нойманн протянул ему руку, Борух крепко ее пожал.

Теперь он был способен на что угодно.

Он вернулся в пустую спальню и лег на свою кровать. В последнее время Борух даже не претендовал — сразу шел в чулан. Но только не сегодня. Не после того, какой дар преподнес ему герр Нойманн.

Когда Ансельм, Гюнтер и близнецы вернулись после пятничного кино, Борух уже почти уснул.

— Надо же, кто у нас тут! — воскликнул Ансельм и пошел на него, вытягивая из-за пояса нож.

Борух молча и со всей силы пнул его по руке — нож звякнул и сгинул в темноте. Пока Ансельм его искал, Борух ударил в нос Гюнтера. Близнецы попытались схватить его и скрутить, но Борух, рыча и кусаясь, вырвался и бросился с кулаками сразу на троих. Он пропускал удар за ударом — и колотил в ответ, бесстрашно и яростно, пока его кулаки не стали липкими от крови.

Ансельм звал на помощь других, но ни Квашня, ни мальчишки помладше не полезли в эту свалку. Наконец, они отступили. И Борух, уставший, с онемевшим от боли лицом, но абсолютно счастливый, упал в свою законную постель.

— Тебя бешеные лисицы покусали, что ли?! — орал Гюнтер, запрокинув голову и захлебываясь кровью из разбитого носа.

— Герр Нойманн, — ответил Борух. Он свесился с кровати, нащупал на полу холодное лезвие ножа и, подхватив его за кончик, вытянул. Перехватив поудобнее, стал срезать с перил своей кровати инициалы Фридриха. Ансельм мрачно наблюдал за ним издали.

— Герр Нойманн тебя покусал? — не понял Квашня.

— Герр Нойманн… Он сказал мне кое-что.

Борух закончил и ловко метнул нож хозяину — чужого ему не нужно. Лезвие вонзилось в подушку прямо рядом с ногой Ансельма. Ансельм не дрогнул, но его лицо вытянулось точно так же, как на полигоне утром, под дулом пистолета.

— Что герр Нойманн тебе сказал? — процедил он сквозь разбитую губу.

— Чтобы я больше ничего не боялся. Как же вы это называете?.. — Борух сделал вид, что задумался. — Ах да, вспомнил. Похоже, он меня благословил.

Никто не посмел его больше расспрашивать. В наступившем молчании Борух улегся на мягкий матрас, завернулся в теплое одеяло и, закрыв глаза, тут же крепко уснул.

Ему ничего не снилось.

Аня

Внутри замок оказался больше, чем выглядел снаружи: множество комнат и просторных залов, коридоров и галерей, витых лестниц и потайных дверей. Одну такую Аня обнаружила, когда прислонилась к стене, чтобы перевести дух, а фальшпанель под ее плечом вдруг поехала в сторону. В другой комнате, где вся мебель была завернута в белые чехлы, она задержалась у окна. От леса к замку шли двое, ребенок и взрослый. Аня едва не ткнулась лбом в стекло, пытаясь разглядеть, кто это. Но взрослый слегка хромал, а еще он был ниже и худее Макса. В ребенке Аня вскоре узнала Боруха. Его крепко держали за плечо — точно так же Катарина вывела Боруха из Аниной комнаты, когда тот пытался сбежать через окно. Похоже, Борух не оставляет попыток.

Борух шел, спотыкаясь, путаясь в ногах, и смотреть на него было больно. Аня твердо решила, что при первой же возможности поговорит о Борухе с Максом. Осталось только найти в огромном пустом замке его хозяина. Да, поговорить о Борухе — а еще извиниться за швейную машинку. До сих пор Аню захлестывало жгучим стыдом, стоило только вспомнить Макса и его оскорбленное лицо. Она вывалила на него все свои ядовитые подозрения — а ведь он ради нее рисковал.

За полдня она обошла практически весь замок, но так и не столкнулась с Максом. Иногда ей казалось, что Макс, притаившись, незримо наблюдает за ней — прямо как завлабораторией в испытательной, через толстое стекло. Он мог быть за любой запертой дверью, за любым поворотом. Аня чувствовала чужое присутствие кожей, но всякий раз наталкивалась то на молчаливых слуг, то на внимательный круглый глаз ворона за стрельчатым окном.

В конце концов она пришла к выводу, что Макс снова в отъезде, возможно, по тем самым государственным делам, о которых он упоминал. Наверное, именно об этом сказала ей Катарина в саду? Аня могла лишь догадываться. Да найдется ли в этих богатых комнатах хоть один немецко-русский словарь?!..

Но вместо библиотеки она неожиданно для себя нашла кухню. Здесь хозяйничала полнотелая рыжая кухарка по имени Йоханна. Уйти от Йоханны с пустыми руками не получилось: Аню угостили молоком и целой тарелкой тыквенного печенья в качестве полдника. Заодно она выучила, как будет по-немецки «добрый день», «спасибо», «красивая девушка» и «нужно кушать». Это было уже кое-что. Но Йоханна не могла надолго оставить свои кастрюли и котелки, поэтому Аня, чтобы не мешать ей, поднялась в гостиную.

Где-то неподалеку шли занятия — она слышала, как дети отвечают урок. Кажется, они читали стихи по ролям. И хоть Аня не могла вычленить ни слова из потока их речи, немецкая поэзия звучала непривычно мягко. Из гостиной открывался вид на пустошь и лес за ней. Устроившись с молоком и печеньем у высокого стрельчатого окна, Аня вскоре увидела, что к замку приближается автомобиль Катарины. Может быть, она ездила за Максом? Аня приподнялась, жадно всматриваясь, но с такого расстояния невозможно было понять, кто сидит внутри. Черная крыша мелькнула и пропала из поля зрения. Аня замерла, прислушиваясь. Но, кроме стихов, ничего не услышала.

Прозвенел колокол к ужину, и коридор наполнился шумом голосов. Аня выглянула из гостиной: к ней приближался строй воспитанников. Мальчики и девочки говорили о чем-то между собой, смеялись, но Боруха среди них не было. Светловолосый Ансельм заметил ее первым и громко поздоровался. Остальные последовали его примеру.