Иные - Яковлева Александра

Так иногда бывает во сне. Ты бежишь, не чуя под собой земли, а ноги едва слушаются, будто к каждой привязали пушечное ядро. Ты еле движешься, а смерть — быстрая, неумолимая, страшная — настигает, и никак от нее не уйти. И не проснуться. Все, что происходило с Борухом в последние годы, напоминало этот безвыходный липкий сон.

Нога провалилась по колено в яму. Борух подтянулся, выкарабкался, лег животом на землю. В боку кололо, легкие горели огнем — он больше не мог бежать. Прямо под носом тянулась дорожка из камней. Камни были выложены аккуратно, один к другому, и напоминали крест в круге.

Борух поднялся и все-таки оглянулся: трава и низкий кустарник, скалы и замок вдали. Никаких признаков погони. Тишина стояла оглушающая. Лес оказался совсем близко, но даже он был молчаливым и мрачным. Северный ветер гулял над пустошью, раздувая туман. Борух осмотрелся кругом: выложенные камешками кресты тянулись в обе стороны и вперед, почти достигая леса. Он пошел по этому странному полю, стараясь не думать о том, на что это похоже. Не читать имена на крупных камнях в изголовьях. Но чем дальше от замка, тем меньше было травы, новее камни. В последнем ряду, уже на самой опушке леса, лежал Гуго. На камне так и было написано — Hugo.

Борух замер у камня и смотрел на него, не в силах сдвинуться с места. Будто рука Гуго вырвалась из-под земли и схватила его за ногу — холод поднимался от могилы и полз по щиколоткам вверх. Колени вздрогнули — Борух упал, больно стукнувшись ими о камень, и заревел. От боли, от ужаса, от всего сразу. От судьбы, которая набрасывалась на него и терзала, отрывая по кускам — родной дом, дедушку Арона, Ривку, папу и маму, страну, свободу. Наконец — даже имя и речь. Остался только он сам — на слабых ногах, со скрученным от страха животом и заячьим сердцем. Пока живой — но рядом с Гуго еще было место.

Отерев лицо, Борух поднялся и снова побежал, тяжело и устало перебирая ногами. Лес сомкнулся за его спиной, но Борух не останавливался. Вскоре он перешел на шаг, но все равно брел, выбирая знакомые тропинки. Он шел к реке, как и хотел. Вот показались приметные камни, что стояли торчком. На одном из них, словно лесной стражник, сидел ворон. Вода, должно быть, уже ледяная, думал Борух, проходя между камнями. Но даже если так, шансов все равно больше, чем если он вернется.

Лес впереди стал редеть, и вскоре Борух вышел на пустошь. Гуго лежал в земле под своим камнем у самых ног Боруха. Вдалеке, за пеленой мелкого дождя, виднелись башни замка. Выругавшись самым страшным дедушкиным ругательством, Борух вернулся в лес. Снова пробежал трусцой по знакомым тропинкам, выскочил к камням. Ворон все еще был тут — чистил перья на самом высоком камне. Борух пробежал мимо — задержав дыхание, не оборачиваясь, вниз со склона, прямо к реке.

Деревья расступились — и он рухнул на могильные камни. Замок вдали медленно выплывал из дымки, скалясь зазубринами на башнях.

— Привет, Гуго, — сказал Борух, икая от слез.

«Привет, Борух, — ответил ему Гуго. — Не можешь выбраться? Вот и я не смог».

— Я забыл дорогу. Но сейчас отдохну и сразу вспомню.

«Ты ничего не забыл, — возразил Гуго, — просто дороги нет. Как в сказке про черного мельника, помнишь?»

Да, Борух помнил. Колдун запер лес вокруг мельницы, и мальчик, сколько ни убегал, все время возвращался на прежнее место. Силы покинули его в один миг. Он сел на землю около Гуго и просидел так до тех пор, пока, ковыляя в рыхлой земле, за ним не пришел Эберхард.

Он не помнил, как вернулся в замок. От хватки-капкана Эберхарда ныло плечо, а ноги онемели от усталости. Его заперли в тесной комнатке, где была только лавка и пустое помойное ведро. Здесь Борух просидел до самого вечера. Он слышал, как выезжала со двора машина Катарины, а когда на замок спустились густые сумерки и пришло время ужинать — вернулась.

Катарина вошла к Боруху с кружкой молока и ломтем хлеба. От нее пахло машинным маслом, осенней сыростью и поздними розами. Борух выпил молоко залпом, от хлеба съел только половину, а оставшееся спрятал в карман. Глядя на это, Катарина покачала головой.

— Борух, — сказала она мягко, — не нужно приберегать еду. Здесь кормят три раза в день. Если, конечно, ты не наказан. Зачем тебе хлеб? Снова попробуешь удрать?

Сегодня она пыталась вести себя с ним по-хорошему. Не кричала на него, не делала больно — и оттого немного напоминала ту Катарину, которая летом на центральной улице Вроцлава проиграла ему аж три злотых. Ту, которая показалась Боруху очень красивой, и доброй, и даже немного похожей на маму.

Борух отвернулся, чтобы не поддаться.

— Что происходит? — Она села рядом с ним на лавку и, взяв за подбородок, повернула лицо Боруха к себе. — Посмотри мне в глаза и честно скажи. Неужели тебе недостаточно и ты хочешь снова побираться на улицах? Или еще того хуже — угодить в концлагерь?

— Как будто тут лучше, — буркнул Борух.

Щеку обожгло. Катарина размахнулась для нового удара, но задержала руку. Враз побелевшие губы дрожали.

— Как ты смеешь, — прошипела она.

— Я видел кладбище у леса, — ответил Борух, чувствуя, как распухает щека, — и герр Эберхард приказывал стрелять. И я чуть не выстрелил. А вы могли бы выстрелить в человека, фройляйн?

— При необходимости, — взвешивая каждое слово, сказала Катарина. — Особенно если придется защитить себя или семью — герра Нойманна, вас всех…

— А из злости? — не отступал Борух.

Она удивленно подняла брови и уже открыла рот, чтобы ответить, но потом, нахмурившись, вскочила со скамьи и потянула за собой Боруха.

— Так, все, хватит с меня этого. На выход, — сказала она, выводя его из комнаты. — Герр Нойманн ждет для серьезного разговора.

Она протащила Боруха за руку по всем лестницам и коридорам. Коротко побарабанив в массивную дверь кабинета костяшками пальцев, распахнула ее и забросила Боруха через порог.

— А, Борух!

Нойманн встретил его, сидя за массивным столом. Он выглядел довольным как никогда, словно только что заключил лучшую сделку в своей жизни. На человека, который хочет серьезно поговорить, совсем не похоже.

— Проходи, садись пока. — Механическая рука небрежно махнула в сторону горящего камина. — Фройляйн Крюгер, задержитесь на минуту.

Борух, опасливо озираясь, прошел к огню и, помявшись, сел на пол. Он впервые был в этой комнате — Нойманн принимал здесь только серьезных гостей, таких как адмирал Канарис. Кабинет одновременно был и библиотекой. Книжные шкафы от пола до потолка закрывали почти все стены, и полки были полны самых разных книг, от огромных пыльных фолиантов до карманных справочников и свернутых трубочкой карт и схем.

— Разошли приглашения, — распоряжался Нойманн. — Обязательно — Канарису и его семье. И, конечно, другим генералам, гауляйтерам и их женам. Хочу показать ее всем.

— Как скажешь, — отозвалась Катарина. — Это будет незабываемый праздник.

Она казалась очень спокойной, если не считать маленькой жилки, которая вспухла и билась у виска.

— Согласен с тобой, — с улыбкой ответил Нойманн. — Подготовь детей, чтобы никто не подумал, будто мы зря тратим государственные деньги. Закажи все, что потребуется для фуршета. И побольше шампанского. Проследи, чтобы заказ из модного дома, о котором я говорил, доставили вовремя. С букетом улажено? Надеюсь, ты не пожадничала и срезала лучшие розы.

Катарина наклонила голову:

— Уверена, ей понравится.

— Прекрасно! Тогда на сегодня свободна. Можешь идти.

Не взглянув на Боруха, Катарина вышла из кабинета и плотно прикрыла за собой дверь. Борух перевел взгляд на Нойманна — тот делал какие-то записи. Его левая механическая рука покоилась на спине керамической собаки, служившей прессом для бумаг.

— Борух, — позвал Нойманн, не отвлекаясь от записей, — могу ли я попросить тебя об одолжении?

Он поманил его рукой в перчатке — шестеренки и поршни ожили, двигаясь вместе с пальцами. Борух поднялся с пола и с опаской приблизился к столу Нойманна, не зная, чего ожидать.