Евгений Щепетнов - Возвращение грифона
— Вот, вот он, папаша, — женщина стряхнула пыль с крышки альбома и раскрыла его на первой странице, — тут он с мамой, а вот тут совсем молодой. Смотрите.
И я стал смотреть, запоминая лицо того, кого сейчас буду вызывать.
Дверь позади нас скрипнула и открылась. Я не обратил внимания, и только когда Верка пронзительно завизжала, обернулся, чтобы увидеть, как Маша стоит с побелевшим лицом и держится руками за стержень, торчащий у нее из груди. Острие стержня было блестящим, похожим на отточенную пику, и на его конце отчетливо виднелись две капельки красной жидкости, похожие на две маленькие сочные лесные ягодки.
Ошеломленный, я долю секунды не мог понять, что произошло, пока не увидел позади подруги фигуру Пети, зажавшего под левой подмышкой костыль, правую руку он держал вытянутой вперед, и в ней был зажат «батожок», сделанный то ли из лыжной палки, то ли из прута нержавейки. Эта палка оканчивалась крестовидной рукоятью из наборного плексигласа, утопавшей в руке алкаша, глядевшего на нас остекленевшими от пьянства глазами.
Вся картина нарисовалась у меня в считаные доли секунды — я мгновенно метнулся вперед и приложил алкаша в челюсть так, что та хрустнула, а мужик улетел в угол, вырубленный наповал — у меня даже кулак онемел.
Маша жалобно смотрела на торчащую из груди палку, беспомощно открывала рот, пыталась что-то сказать, — но не смогла. Изо рта у нее толчком выплеснулась кровь, а на губах лопнули розовые пузыри. Затем Маша стала падать вперед, как в замедленном действии — плавно и навзничь, будто подорванная саперами башня.
Я успел подхватить ее на руки, вырвал из спины палку и аккуратно положил на пол единственного близкого человека в этом мире.
Маша бледнела, синела, тяжело булькала пробитым легким, а потом протянула руку, погладила меня по щеке и с трудом улыбнувшись, потеряла сознание. Рука упала на пол и бессильно разжалась.
Глава 6
В комнате воцарилась тишина. Маша была еще жива, но булькающее дыхание стихало и стихало, жизнь уходила из нее с каждой каплей крови, вылившейся из пробитой груди. Мне казалось, что прошло очень много времени — очень долго, целую жизнь я смотрел на свою женщину и бессильно наблюдал, как она умирает. Но, скорее всего, это были секунда-две максимум. И мой ступор закончился.
Я оттолкнул в сторону Веру, начавшую причитать что-то вроде: «Ой, что же будет, ой, горе-то какое, горе-то! Ой, что же будет!..» — и вытолкнул ее за дверь комнаты. Затем встал на ноги и, вытянув руки вперед, начал читать речитативом какие-то слова, непонятные, но имеющие вес, как кирпичи, тяжелые и холодные. Они падали в пространство и будто строили преграду между Смертью и моей женщиной, не давая той пройти и забрать душу Маши.
Руки мои ткали некую вязь — в воздухе загорались знаки — огненный, золотой, синий, таявшие, как инверсионный след реактивного самолета. Похолодало так, что мое дыхание стало видимым, как на январском морозном ветру.
Маша стала белой — до этого она посинела и почернела, как покойница. Теперь губы стали белыми и медленно розовели прямо на глазах. Я не прекращал читать заклятие, и когда через три минуты закончил — на полу лежала Маша, мало чем отличающаяся от той Маши, что была до ранения. Или, вернее — до ее смерти.
Волнуясь, я опустился на колени, приложил ухо к ее груди — грудь была теплой, упругой, такой, как и раньше. Раздвинул легкую рубаху, расстегнув пуговки, — на груди ни следа от страшной раны, и лишь пятно-ореол на блузке указывало на то, что рана мне не приснилась. Да и лужа крови под Машей не даст забыть о происшедшем, как и блестящая палка-стилет с коричневыми, уже подсохшими мазками.
Почему эта Маша отличалась от прежней? Потому, что она стала моложе. Моложе лет на десять — исчезли морщинки вокруг глаз, грудь, тяжелая, крепкая, но слегка обвисшая от кормления ребенка, стала меньше размером и торчала вперед, как у девственницы пятнадцати лет. Женщина даже как-то уменьшилась в размерах — рубашка слегка обвисла, бедра стали менее объемистыми — заметно под юбкой. Она сбросила размер или два, не меньше, и выглядела на девятнадцать лет, не больше.
«Интересный эффект, — задумался я, — похоже, что это заклинание делает так, чтобы тело залечивало раны и восстанавливалось до того максимума здоровья, который организму положено иметь».
А максимум здоровья настает в девятнадцать-двадцать лет. Расцвет организма, так сказать. Вот Маша и достигла своего расцвета. Такой, вероятно, ее встретил покойный муж, когда в нее влюбился. И немудрено. Она и в тридцать лет была красавицей, а уж в двадцать лет! Смерть мужикам. Что касается похудения, а откуда организму брать силы для восстановления? Откуда взять плоть для ремонта своих поврежденных клеток? Из самого себя, конечно. Вот он и взял.
— Проснись, спящая красавица! — Я похлопал по щекам Маши, и та медленно открыла глаза.
— Что со мной? Вань, мне приснилось? А чего я лежу на полу? Ой! Не приснилось! Этот алкаш меня заколол… а я что, дух? Ты меня вызвал? Ой! Ой-ей! Больно как!
— А чего ты ерунду говоришь? Я тебе и продемонстрировал, что ты не дух.
— Теперь синяк на груди будет. — Маша выпростала из лифчика левую грудь и погладила ладонью. — Какая маленькая… как у девчонки. Вань, ты чего со мной сделал?
Маша вскочила с пола, как лесная лань, и шагнула к трюмо, разглядывая себя в зеркале и оглаживая ладонями:
— Ой! Вот это да! Чудо! Ваня, это чудо! Ты — чудо! О боже!
Девушка бросилась мне на шею и стала исступленно целовать. Я со смехом отбивался и сумел оторвать Машу от себя только тогда, когда слева от нас скрипнула дверь и на пороге показалась Вера, теребящая в руках платок. Она с испугом глядела на меня, переводя взгляд на счастливую Машу, обнимающую меня за шею. Спина Маши была вся в крови, ее рубашка-блузка прилипла к коже, а в центре пятна виднелась дырка, пробитая в ткани.
— Что же это… как это… вы простите нас, он допился до чертиков. Белая горячка, видать. Второй раз уже. Продал мое обручальное кольцо — все, что оставалось, и пропил, скотина. И ведь не поленился на больных ногах сходить за самогоном к соседке! Это бабка Марониха, сучка, самогон гонит, всех споила, тварь мерзкая! Давай, Маш, я застираю блузку, пока не засохло. Дома никого нету, девчонка только да мамка в дальней комнате. Некого стесняться. Снимай, а то ты вся в крови. Петька валяется, как твой-то его вырубил. Ой, не знаю, что делать… горе-то какое. За что меня Господь наказал такой тварью-мужем?
Маша тут же сбросила блузку, лифчик, оставшись голой по пояс, а Вера жадно стала разглядывать ее спину и грудь, ища дырку от «стилета». Не найдя, испуганно перекрестилась и увела Машу на кухню. Я остался в комнате один.
Шагнув через порог, встал перед храпящим на полу Петей и, не задумываясь, начал плести сеть заклинания. Оно было коротким и вначале выбивало из пациента алкогольное отравление, да так, что его начинало фонтаном рвать.
Зная об этом, отошел в сторонку, наблюдая за красочным зрелищем — Верке потом хватит работы — и кровь оттирать, и блевотину.
Когда оторопевший Петя вперился в меня абсолютно трезвым, ничего не понимающим взглядом, пришел черед следующего заклинания.
После минутного декламирования и пассов руками Петя обрел стойкую неприязнь к любым видам алкоголя — теперь он не мог даже понюхать — спирт, водку, пиво. Даже квас — там тоже есть немного алкоголя. Может, я слегка и переборщил, но не хрена тыкать мою женщину в спину грязными палками. Пей воду. Или чай. Ну и напоследок — заклинание выздоровления — не такое сложное, как я применил к Маше, не молодящее — нет, один из вариантов заклинаний, поднимающих тонус организма и выгоняющих из него болезнь за день-два. Сейчас у него зажили больные ноги, а через пару дней будет ходить и даже бегать. Хватит дома валяться, пора на работу, семью кормить.
Закончил, осмотрелся — вся честна компания стоит за спиной — Вера, Маша в накинутой Вериной рубашке, и смотрят на меня так, как будто я бог или демон.
— Чего уставились-то? — недовольно буркнул я, смущенный таким излишним вниманием. — Теперь он не будет пить. Никогда. Вообще. И ноги у него почти здоровы. Дня через два будет бегать как лось. Натопи баню, пусть вымоется как следует — воняет, как животное.
— Батюшка! Милый! Спаситель! — Вера бросилась мне в ноги и стала их исступленно целовать, а я испуганно отступал к стене — безумная баба, покусает еще!
Потом Вера рыдала, обнимая своего Петю, тот непонимающе смотрел на то, что происходит вокруг, потом на свои обмотанные вонючими бинтами ноги и, неуклюже встав, сказал:
— Ничего не пойму. Все как сон было. Я правда ударил ее палкой? Или мне приснилось? Вы меня простите, если что… я не в себе был. Простите, а? Я, если что, отработаю — я плотник отличный, дома могу строить, даже шкаф срубить — одним топором! Даже без рубанка! У меня руки золотые. Все, что угодно, могу из дерева сделать.
