Евгений Щепетнов - Возвращение грифона
Меня все время не оставляло ощущение, что я нахожусь в отпуске — счастливое ничегонеделание, прожигание жизни, — мое подсознание давало понять, что такого у меня никогда не было.
«Отпуск» кончился на пятый день счастливой жизни. Ничего не предвещало последующих бурных событий — обычное солнечное утро, чай с вафлями, Маша, помолодевшая и похожая на девчонку в легком сарафанчике, просвечивающем насквозь и облегающем ее крепкие бедра.
В дверь постучали, и подруга чуть не выронила чайник, испуганно округлив глаза:
— Кто это? Опять милиция? Я что-то боюсь, Вань! Ты это… осторожнее открывай, — напряженно сказала она мне вслед.
Я открыл дверь, готовый к любым неприятностям, но увидел перед собой женщину с измученным бледным лицом, довольно молодую, моложе Маши. Она с испугом посмотрела на меня и спросила:
— А Маша дома?
— А вы кто? Как вас представить? — почему-то подчеркнуто официально спросил я.
— Я… Вера. Двоюродная сестра Оли, вашей соседки. Мне с Машей поговорить нужно. Меня Оля прислала.
Я пожал плечами и пошел на кухню.
— Маш, иди — там некая Вера, двоюродная сестра Ольги. Да, да — той самой. Она о чем-то хочет с тобой говорить. Только с тобой. Меня она почему-то боится, аж до описывания. Уж не знаю, чем я ей так страшен. Узнай, чего ей надо. Что-то не нравится мне этот визит… от Оли.
Горячий, сладкий чай пролился во внутренности, и я закрыл глаза от удовольствия. В жизни есть несколько радостей, и это одна из них. Лимон бы сюда — внезапно пришла в голову мысль из глубин мозга. Откуда тут лимоны? Еще бы бананов захотел, оптимист! А редиски с длинными хвостами не хочешь? Капустки подгнившей? Вчера с Машей шли мимо заведения, написано: «Диетическая столовая». Так из нее такой тухлятиной несло, что меня с души воротило. Если ЭТО диета, что же тогда обычная еда? А вот вафли неплохие, сливочные. Хрустят и тают во рту.
— Вань, а, Вань, — раздался позади растерянный голос Маши, — это ведь к тебе пришли на самом деле. Вера к тебе пришла…
— С какого перепугу? Да я ее знать не знаю, — недовольно буркнул я, оторванный от даосистского созерцания чаинок в моей фарфоровой кружечке, — она же сказала, что к тебе!
— Напугалась тебя. Мне рассказала.
— Чего рассказала-то? Ну что я из тебя как клещами вытягиваю?! Маш, что все это значит?
— Товарищ колдун, миленький, помоги! Помоги, пожалуйста! — Вера бросилась на колени и, схватив меня за ноги, стала целовать их, кланяясь, как иконе. Я ошеломленно замер с раскрытым ртом, замерла и Маша, вытаращив глаза и глядя на ползающую под ногами девушку.
— Эт-то что за хрень! — Я вскочил на ноги и отодвинулся от припадочной. — Чего она меня колдуном-то называет, не пояснишь?
— Не сердись, товарищ колдун! Мне Олька сказала, что ты колдун, настоящий колдун, и умеешь с духами разговаривать! Помоги!
— И чем же я тебе могу помочь? — автоматически спросил я, не обратив внимания на то, что информация к ней пошла от Ольги. Потом только спохватился.
— Беда у нас, товарищ колдун! Папка мой помер, а у него заначка была на черный день. Деньги! И он никому не сказал, где их закопал. А тут беда случилась — муж мой, Петька, заболел. Деньги на лечение надо, и работать не может — обезножил, как зимой на рыбалке обморозил ноги. Гниют ноги, и все тут. И мамка тоже слегла. Я на двух работах работаю — на хлебзаводе жилы тяну. Дочку почти не вижу. А папашка заныкал куда-то деньги и не сказал, зараза! Он дом продал, а еще машину. И все спрятал — вроде как на черный день. А днем лег поспать, захрипел… и все. Нет папашки, и нет денег. Хоть вешайся. Может, и повесилась бы, если б не Машка. Дочка моя, Машулька. Она меня держит. Сил уже никаких нет жить… помоги, родимый, помоги! Одна надежда на тебя!
— А когда Ольга тебе про меня сказала и что говорила? В каких выражениях?
— Она не выражалась, она очень уважительно про тебя говорила. Сказала, что ты колдун великой силы. И что если кто-то и поможет мне, то только ты. А когда говорила — да вот, на днях, я к ней в психушку приходила, принесла передачку. Меня не пускали, но санитар у меня там знакомый, Васька Суслин — мы в одном классе учились, вот он и пустил. На минуту. Что успела она, то сказала. А Олька баба основательная, она слов на ветер не бросает. Если что сказала, то оно так и есть.
— Есть такой, Суслин, в клинике, — мотнула головой Маша, — выжига тот еще. Все норовит медсестрам под юбку залезть. Уволить его давно пора, да работать некому. По всем законам — и медицинским, и юридическим, посещение обследуемого в психиатрическом стационаре строго запрещено, чтобы не вызвать у него реакции на посещение. Мало ли что они там принесут! Да черт с ним. Поможешь ей? У бабы и вправду край. Я бы тебя не просила, если бы не это дело. Только вот что, Верка — молчи! Будешь языком трепать — я тебе глаза выдеру! Если мой Ваня из-за тебя пострадает — я лично тебя задушу!
— Нет, что ты, что ты — да я что хочешь для него сделаю, лишь бы помог!
— Что хочешь — тоже не надо, — хмыкнула Маша, — ему меня хватает. Одной!
— Да ты не поняла — я заплачу! Я тыщу дам ему! Только пусть найдет кубышку! Как найдем — так сразу и дам тыщу!
— Мне нужна фотография твоего отца, и мне нужно пройти туда, где он умер.
— Конечно, конечно! Пойдемте в наш дом! Там альбом и фотки есть. Там он и умер. Там и спрятал кубышку. Мы искали, искали, даже под полы залазили — нет нигде. Только на тебя надежда.
— Ты пойдешь, Маш?
— Конечно пойду. Куда я тебя одного отпущу с чужой бабой, — хмыкнула Мария, — сейчас, только переоденусь. И ты оденься — там брюки выглаженные летние, светлые. И рубашка без рукавов. Может, сетку наденешь? Ну майку сетчатую?
— Сетчатые майки — униформа гомосексуалистов! — не думая, брякнул я, а Маша вытаращила глаза:
— С чего ты взял, что им в тюрьме сетчатые майки дают? Сомневаюсь, что они там в таких нарядах разгуливают…
— Да это я так брякнул, не знаю почему. При чем тут педики и сетчатые майки — не знаю. Вырвалось.
— А кто такие педики? Это производное от пединститута, что ли?
— Тьфу! Отстань! Собирайся давай! Вера вон смотрит на нас, как на умалишенных — чего, мол, несут?!
— Да я-то ничего не несу, а вот ты… — Маша вышла из комнаты, одетая для улицы. Легкое платье сидело на ней замечательно, крепкая грудь торчала вперед, совсем не испорченная кормлением ребенка.
Я крякнул от удовольствия:
— Хорошо выглядишь! Красавица. Не была бы моя — отбил бы у кого-нибудь.
— Пошли, отбивальщик, — сморщила носик довольная Маша, и мы двинулись на улицу.
Идти пришлось минут двадцать, не меньше. Вера шла впереди, задыхаясь и не обращая внимания на то, что Маша ее слегка придерживала:
— Тише, тише ты! Ну куда ты летишь? Успеем — лежала кубыха… сколько? Год? Ну и еще десять минут полежит. А вот если ты свалишься и помрешь — что будет без тебя дочка делать? Придержи шаг.
— Ой, я просто лечу, как будто крылья выросли! Господи, неужели все закончится — мы уже и надеяться перестали. Полечим Петю как следует, матери лекарств накупим — жить будем! Спасибо, что согласился, что не прогнал меня.
— Подожди благодарить. Вначале попробуем — может, ничего и не получится.
— Получится, получится, я знаю! — радостно ответила Вера. — Не может не получиться! Иначе в мире правды нет вообще никакой…
Старый деревянный дом, как и все дома вокруг. Огород, баня — все как у всех, все как у людей. В доме неприятный тяжелый запах, впитавшийся в стены. Пахнет какой-то мазью, пригоревшим молоком и дешевыми духами — как будто пытались отбить запах болезни. Так пахнет в домах, в которых кто-то давно и тяжело болеет. Я знал этот запах.
В кресле перед телевизором сидел мужчина с небритым, опухшим лицом. Его ноги были завязаны тряпьем и от них шел неприятный запах. От самого мужчины — тоже. Он был давно и тяжело пьян и встретил нас угрюмым взглядом покрасневших глаз и яростной руганью:
— Аферистов привела! Аферюг! Мошенников! Говорил же тебе, не води сюда никого! Сука! Врезать бы тебе, да не достану! — мужчина заплакал от бессилия, и его лицо перекосила гримаса отчаяния и ненависти.
— Не обращайте внимания, — затараторила Вера, — это он так, не со зла. Так-то он хороший, только вот как заболел, переживает сильно, потому пить и начал. Но он в меру пьет, не напивается уж совсем как!
— Как свинья? — безжалостно спросила нахмурившаяся Маша. — Алкаш он, твой Петя. Веди, показывай фото.
Мы прошли в другую комнату, и с книжного шкафа, забитого старыми книгами с потрепанными корешками, Вера достала пыльный альбом.
— Вот, вот он, папаша, — женщина стряхнула пыль с крышки альбома и раскрыла его на первой странице, — тут он с мамой, а вот тут совсем молодой. Смотрите.
И я стал смотреть, запоминая лицо того, кого сейчас буду вызывать.
Дверь позади нас скрипнула и открылась. Я не обратил внимания, и только когда Верка пронзительно завизжала, обернулся, чтобы увидеть, как Маша стоит с побелевшим лицом и держится руками за стержень, торчащий у нее из груди. Острие стержня было блестящим, похожим на отточенную пику, и на его конце отчетливо виднелись две капельки красной жидкости, похожие на две маленькие сочные лесные ягодки.
