Аноним - Канал имени Москвы
— Правь на середину, — велел он чуть надтреснутым голосом.
Только теперь до Фёдора дошло, что пока они тут стояли и вели переговоры, их сносило к чужому берегу. Дыхание близкого тумана оказалось холодным, но, возможно, это лишь померещилось с испугу. Юноша приналёг на руль, взяв, наверное, слишком резкий крен, а затем быстро обернулся. Странный дед всё так же стоял посреди своей лодочки, занятый угощением Хардова, и совершенно не обращал внимания, что плоскодонку уже обступили рваные дымчатые клочья и что её сносит всё дальше в туман. А потом лодка и лодочник исчезли, мгла поглотила их.
«Это что, существо из тумана?» — промелькнуло в голове у Фёдора, а потом он услышал голос капитана, показавшийся ему ещё более надтреснутым:
— Хардов… — Здоровяк говорил тихо, словно что-то в горле мешало ему, и всё ещё пристально смотрел на то место, где скрылась плоскодонка. — Это был?..
— Т-с-с, — остановил его гид. — Не говори о нём здесь. Он ещё недалеко.
Матвей как-то зябко передёрнул плечами, став на миг похожим на огромного младенца, а Хардов перевёл взгляд на Фёдора и ровным голосом, в котором почти не чувствовалось напряжения, сообщил:
— Юнга, если ты ещё раз ослушаешься моего слова, я ссажу тебя с лодки вместе с рулевым, как только мы окажемся в безопасном месте.
Фёдор закусил губу, а Кальян быстрым, который вот-вот мог бы стать тяжёлым, взглядом одарил Хардова. Но гид вовсе не собирался нарушать права капитана и тихо пояснил:
— Я не осуждаю его за то, что произошло. И не осуждаю тебя, Матвей. Я знаю, на что способен канал. — Хардов сделал паузу, а Фёдор подумал, что тот впервые обратился к капитану по имени. — Наверное, он хороший рулевой. Но я ссажу его при первом же удобном случае. Дальше он опасен и для себя, и для нас.
И словно в подтверждение его слов до них из тумана долетел хмельной голосок:
— Хардов, хорош твой самогон, бли-и-н. Подлечил ты деда. Но западло этого мира заключается в том, что в нём не обойтись без старой доброй коммерции. Ты знаешь, где и как меня искать.
Видимо, правота слов гида заключалась не только в том, что хозяин плоскодонки ещё недалеко. Потому что голос старикашки неожиданно окреп и будто стал объёмней. И в тот момент, когда в серой дымчатой глубине полыхнуло холодным светом и стали различимы тени, таящиеся в тумане, в том числе и неизмеримо возросшая тень странного деда, потерявшего все атрибуты забавности, они услышали его прощальное напутствие:
— Хардов, не тяни с этим. Тебе не справиться без серебряных монет. Многие мечтали, но никому не удавалось.
Глава 6
В гостях у Сестры
1
Далее шли на вёслах молча. Но молчание не было тягостным, напротив, тихая спокойная радость стала наполнять сердца людей, и им всё труднее стало сдерживать улыбки. Даже бородач-рулевой затих, и огонёк безумия, пусть и на время, покинул его глаза. Туман по правому берегу всё светлел, хотя над головами стояла ясная звёздная ночь. Только сейчас до Фёдора дошло, что Кальян так и не познакомил его с командой, слишком спешно они покинули Дубну, слишком много всего успело произойти. Но сейчас время словно возвращалось к своему привычному течению. Юноша оставался на руле и с удовольствием вытянул уставшие ноги.
— Правильно, пацан, отдохни, — услышал он.
Второй по левому борту гребец приветливо смотрел на Фёдора:
— Мы теперь и без тебя справимся, а ты отдохни.
Был он крепким рослым альбиносом, и Фёдору показалось, что Хардов обменивался с ним короткими понимающими взглядами чаще, чем с остальной командой. Наверное, они были знакомы прежде, да только это всё не важно. Потому что присутствовала в тоне альбиноса какая-то тёплая забота, так разговаривал с юношей даже не батя, а милая матушка, и Фёдор лишь смущённо улыбнулся в ответ.
«Это река Сестра, — понял он. — До неё теперь совсем рукой подать».
Вдруг с носа кто-то тихонечко затянул:
На лианах чуть колышутся колибри,
И раскатисто гудит индийский гонг…
Альбинос поддержал певца:
В этих джунглях мне так странно
Целовать тебя, гитана,
Ожидая нападенья анаконд…
И вот уже вся команда с неожиданной удалью подхватила припев песни, отбивая себе такт взмахами вёсел:
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
Фёдор знал слова этой песни, хотя не понимал половины того, что они значат.
Ты тоскуешь по коктейлям и проспектам,
Но к чему тебе убожеский уют?
Здесь опасно, здесь прекрасно, и совсем ещё не ясно,
Нас отравят, четвертуют иль сожрут.
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
Даже на губах Хардова появилась еле заметная улыбка, когда команда дружно подхватила припев. Лишь бородач-рулевой, морщась, вслушивался в слова старинной песни, словно пытался вспомнить что-то ускользающее.
Здесь тревожно завывают обезьяны,
И покоя нет от мух и дикарей.
Я ласкаю твоё тело, и отравленные стрелы
Отклоняют завитки твоих кудрей.
Фёдор подозревал, что и гребцам невдомёк многое из того, о чём они поют. Эта песня, наверное, была как артефакт великой ушедшей эпохи, как и другие артефакты, которые иногда привозили купцы, чьё предназначение стёрлось из памяти людей. И потом батя рассказывал, что нигде больше — ни в Дубне, ни в других местах — гребцы не пели этой песни, — застольными-то были другие! — лишь здесь, проходя реку Сестру.
Крокодилы неподвижны, словно бархат,
И устало, и уныло стонет лес.
Но признайся, что ты рада, что любовь на Рио-Гранде
Элегантней, чем последний «мерседес».
Слова были странными, ускользающими от понимания, может быть, даже тёмными, но прекрасными. Они напоминали Фёдору то, что он пережил недавно, глядя на звездопад. Возможно, эта песня — и артефакт ушедшей эпохи, но что-то говорило Фёдору, что она намного больше, что она часть той тайны, которая вот-вот откроется юноше.
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца!
«Боже! Как же прекрасен мир, в который есть возможность возвращения», — мелькнула в голове у юноши совсем уж шальная мысль. Словно в полузабытье восторга Фёдор увидел, как Хардов поднёс к губам какой-то манок и беззвучно подул в него. И тут же к голосам команды присоединилось множество других голосов. Целый радостный хор в ожившей ночи пел теперь:
Дай мне свои губы цвета бронзы,
Цвета окровавленного солнца…
А Фёдор и сам не понял, почему он стал править лодку к правому берегу. В туман,
(дай мне свои губы цвета бронзы)
который теперь не был просто туманом. В нём появились цвета, яркие и чистые, он забурлил колоритом, как будто лодка шла через хвост радуги. И стало светло, куда-то подевалась ночь, и Фёдор увидел, что игривый туман, заблестевший, как утренний морозный снег, сложился в женское лицо невообразимой красоты. Это Огромное лицо не испугало юношу, скорее наоборот, что-то в его сердце потянулось к нему, и ощущение открывающейся тайны стало ещё острее, а лицо уже растаяло. Лодка скользила по чистой прозрачной воде, а потом туман закончился. И приглушённый хор, певший про «губы цвета бронзы», остался где-то позади. Люди молчали, поражённые в самое сердце радостью, которую никто из них не переживал прежде. И красотой открывшейся картины.
Вокруг были зелёные холмы, покрытые сочной травой, и с них ниспадали пенные водопады. Воздух звенел такой дивной прозрачностью, что, казалось, можно было задохнуться и сейчас заложит уши. «Вот почему я подумал про радугу, — решил Фёдор, глядя на весело падающую воду, в брызгах которой и вправду застряли кусочки радуги. — Какая красота!»
Река вела к тихой заводи между холмами, и юноше показалось, что впереди, на далёком берегу он различил облачённую в белое женскую фигурку.
— Хардов, где мы? — тихо и изумлённо произнёс Кальян. — Куда делась ночь? Что это за место?
— Река Сестра, — сказал гид. В его голосе был покой, который нарушал лишь лёгкий оттенок мечтательности. — Это самое светлое место на канале.
Кальян помолчал. Потом всё же спросил:
— Но как? Река Сестра убрана в трубы. Я ведь много раз проходил здесь. И потом… всего в двух шагах от… Второго. Совсем рядом.
— Именно так. И хоть визит сюда нарушает все мои планы, смотри, капитан Кальян, на это диво. Смотри и запоминай.
Кальян, казалось, раздумывает, глядя по сторонам. Наконец, он страстно проговорил:
— Как же может нарушать что-либо такая благодать?
