Аноним - Канал имени Москвы
«У больших людей — большие тайны», — сказал как-то батя. Это так, всё верно. Но теперь это вроде как становится их совместной тайной, так? Или не становится? Или его это не касается? Всё запутано, и…
Вопросы, вопросы.
«Рано или поздно многие вещи прояснятся сами собой», — сказал себе Фёдор. И тут же подумал, что именно так люди себя и обманывают. И ещё подумал, что при всей интриге вовсе не Ева вызывает у него самое большое беспокойство.
Так как новой команды не поступало, Фёдор остался на руле. Он был рад, что для него нашлось дело поважнее мальчика на побегушках. Когда же, поравнявшись с переправой на Конаково, Кальян скомандовал ему:
— Юнга, правь ближе к своему берегу. У нас нет дел к паромщику. Ведь так, парни?!
А команда ответила дружным:
— Так точно, капитан!
Фёдор понял, что у лодки, хоть и на время, появился новый рулевой.
Это был невиданный взлёт карьеры. По скупым рассказам и картам бати Фёдор досконально изучил каждый бьёф, отрезок канала, знал о шлюзах и насосных станциях, знал о дамбах, и под каким углом наклона бежит на каждом участке волжская вода к Москве, взбираясь больше чем на сто шестьдесят метров, высшую точку Клинско-Дмитровской гряды, а потом спускаясь вниз, знал о коварном норове блуждающих водоворотов, о которых строители канала ничего не ведали и которые пришли вместе с туманом, знал он и о проклятом корабле у Бугай-Зерцаловских болот, полуразрушенном пассажирском пароходе с огромными трубами и гребными колёсами по бокам.
Пароход ещё застал великую эпоху строителей канала. А потом был брошен у берега многие годы назад, правда, порой загадочным образом менял место своей последней швартовки, появляясь в самых неожиданных местах. А иногда, к счастью, крайне редко, выглядел как новенький — в такие дни его стоило остерегаться особо и обходить как можно дальше. Говорили, что некоторые из гидов могут гадать по поведению проклятого корабля, как на картах, рунах или кроличьем сердце, но подтверждений тому не было. О гидах вообще наверняка известно мало, а Фёдор предпочитал не особо полагаться на слухи.
Да, вопросов было множество, но юноша понимал, что ему не оставалось другого выхода, кроме как проявить терпение. Сейчас он с какой-то наплывающей, увеличивающейся радостью вспомнил ещё один из рассказов бати. Мол, когда проходишь над рекой Сестрой, спрятанной в трубы под каналом, на душе действительно становится легко и весело. Настолько, что гребцы в этом месте обычно принимались петь, и Фёдор помнил слова их лихой песни.
Но всё это касалось дня. Сейчас же стояла ночь, тихая и звёздная, и юноша не очень представлял, чего заслуживают сейчас эти его знания. Лишь кое-какие подтверждения своим прежним догадкам он всё-таки получал. Фёдор всегда считал, что так называемые плохие дни, когда гребцы не выходят на волну, были связаны со звёздными дождями по ночам. Уж почему — неизвестно, другой вопрос, но самые элементарные наблюдения приводили его к таким выводам. Вот и сейчас луна успела скрыться, и весь открывшийся полог неба представлял собой прекрасный и неугомонный звездопад.
Это было волшебней и восхитительней, чем самый богатый ярмарочный салют: звёздочки перечёркивали небо, носились друг за дружкой под мерцающими взглядами их более уравновешенных подруг, иногда распускались гирляндами, а иногда падали совсем рядом, казалось, лишь протяни руку. Эта завораживающая картина, да ещё под мерный плеск вёсел, манила, будоражила, вселяла в сердце юноши беспечную радость, за которой стояла тихая печаль. За которой, видимо, скрывалась радость ещё большая, а за ней печаль уже просто невыразимая, не оставляющая человеку самой возможности примириться со своим местом на этой земле; а за ней всё же радость, ослепительная и оголтелая, в ней и расцветали ответами все вопросы, потому что через миг они уже становились не важны.
И как же удивительно всё получалось: за одним скрывалось другое, перетекало в него, менялось своей противоположностью, и казалось вовсе непонятным, невозможным, почему за прикосновение к такой невероятной красоте выставлена столь высокая цена. Неужели то, что желает нам погибели, может быть так прекрасно? Ведь оно очевидно прекрасно, неужели мы настолько плохи? Но ведь что-то в нас в состоянии восхищаться этим, что-то в нас сотворено из того же звёздного вещества…
— Ты что, никогда не видел, как они играют?
Фёдор закрыл рот. По всей вероятности, даже захлопнул с характерным звуком. Девичий голос вернул его с ночных небес в лодку. Перед ним стояла Ева, профессорская дочка, белая кость, единственная пассажирка их судна. Честно говоря, слухи о её красоте Фёдора совсем не волновали — подумаешь, ей ой как далеко до его Вероники, худовата больно, да и вообще…
— Тебе-то какое дело? — Фёдор исподлобья посмотрел на девушку. Он постарался, чтобы его голос прозвучал независимо, но, возможно, несколько с этим перегнул.
— Никакого, — девушка пожала плечами. — Просто я хотела сказать, что ты молодец. Но вовсе не предполагала, что ещё и грубиян.
Фёдор почувствовал, как его начинает заливать смущение. Он совсем не собирался её обижать, если и вышло, то случайно. Однако… Эта манерная принцесса видела сейчас, как он, словно болван, с отвисшей челюстью пялился на небо. Судя по улыбке, её это зрелище позабавило, жаль только, что слюна с уголка рта не свисала. Конечно, чего б не поиграть с городским дурачком?!
— Прости, — промолвил Фёдор. И вдруг… Он совершенно не понял, как и почему выпалил следующую фразу: — Просто у меня уже есть девушка.
— Чего? — изумилась Ева. — Ну, ты даёшь… Вот до этого мне точно нет никакого дела.
Теперь Фёдор смотрел на неё, хлопая глазами, уши у него уже, наверное, покраснели. Ну что он за дурак?
— Я хотел сказать…
— Ты уже сказал достаточно, — остановила его Ева.
Собралась повернуться, чтобы уйти, и в этот момент лёгкий холодок коснулся лица Фёдора. И на мгновение, всего лишь короткое мгновение, но от этой спокойной радости не осталось и следа. В горле юноши что-то перевернулось с хриплым свистом, когда он поднимал руку, выставив вперёд указательный палец, и перед глазами промелькнули, смешавшись, белый кролик в дубнинском трактире, когда зверёк зашипел на него, приподняв губу и обнажая мелкие, но неестественно острые зубы, глаза Евы, когда она ему кричала что-то несколько минут назад, ищущий взор Второго и ещё что-то, чего ему очень не хотелось бы видеть, но о чём он непостижимым образом знает, и… всё прошло. Ночь снова казалась тихой, умиротворённой. Лишь этот холодок пока не развеялся окончательно, он все еще витал где-то там, над тёмной водой.
— Что с тобой? — Ева, склонив голову, смотрела на юношу. Она готова была предположить, что тот всё ещё издевается над ней. Если это так, то он, конечно, конченый придурок! — но даже масляного света фонарей оказалось достаточно, чтобы заметить, как юноша побледнел.
— Там, — прошептал Фёдор, указывая по курсу лодки, — впереди.
Но вот и холодок развеялся окончательно. Батя прав, и Кальян, и Хардов — река Сестра действительно хорошее место, все они правы, и по мере приближения к реке никакие ночные страхи не могли задерживаться здесь надолго. Юноша чуть отклонился в сторону, чтобы гребцы не загораживали ему то, что он заметил.
— Капитан, — ровным голосом позвал Фёдор, — по-моему, мы здесь не одни.
Теперь и Кальян присоединился к Еве, пытавшейся разглядеть, на что указывал Фёдор. Здоровяк, приподняв весло, развернулся вполоборота по ходу движения судна; какое-то время он молчал, потом покачал головой:
— Ничего не вижу.
— Может быть, какое-то бревно, — произнесла Ева. — Нет, не могу различить.
— Мальчишка прав, — услышал Фёдор. Хардов пристально глядел на него. — Там лодка на тёмной воде.
Юноша потупил взор: гид по-прежнему стоял у мачты спиной к ходу движения. Мунир на его руках успокоился, прикрытый полой плаща, и Фёдор готов был поклясться, что Хардов даже не оборачивал голову.
— Я знаю этого попрошайку, — сообщил гид. Его рука бережно коснулась головы ворона и двинулась дальше, пройдя над крыльями. — Только не вступайте с ним в разговоры, ему лучше не знать ваших голосов. Предоставьте дело вести мне.
Фёдор проследил за рукой Хардова. И вдруг понял, что гид не просто гладит птицу, движения были несколько иные. «Ты лечишь своего ворона, — подумал юноша, — так? Помогаешь ему продержаться до того места, где Муниру будет оказана настоящая помощь? Кто же ты такой на самом деле, Хардов? И если на канале есть место, способное излечивать, почему же ты не хочешь там отдохнуть? Может, ты оттуда, может, там твой дом, из которого ты когда-то ушёл, как сейчас я бросил свою милую Дубну?»
Опять вопросы. Их становится всё больше. И от них становится всё беспокойней.
