Евгений Щепетнов - Возвращение грифона
— Я и так знаю, — с ненавистью выплюнула слова Ольга, — это они убили, сектанты хреновы! Они ненормальные — все время говорили о том, что должны принести меня в жертву, что я должна дать им силы, что они станут после моей смерти колдунами. Они насиловали меня! Оба! По очереди! По нескольку раз каждый! Какая гадость, о господи! Отпустите меня! Убью, твари!
— Действительно убьешь? — задумчиво переспросил я. — Ты знаешь, что их не посадят, так? Что психиатры наверняка признают их больными, парней полечат и снова выпустят — убивать, терзать, мучить — как твою дочь. Как тебя.
— Знаю. Светочка… доченька моя! — женщина бессильно заплакала, зарыдала и помотала головой. — Они смеялись, рассказывали, как она просила их не убивать!
— А ты знала, что они сожительствовали с ней несколько лет? Что твой муж сожительствовал с ней?
— Узнала. Да. Сегодня узнала. Они и это мне рассказали. Садисты проклятые. Им доставляли удовольствие мои муки — насиловали и нашептывали в уши, вспоминали, как они мучили мою дочку.
— Как ты допустила, глупая сучка?! — не выдержала Мария. — Как ты могла этого не видеть? КАК?!
— Я много работала. Посменно. И я хотела сохранить семью, — мертвым голосом сказал Ольга, закрыв глаза, — дура я. Погубила дочку. И жить мне незачем. Одно желание осталось — убить тварей!
— Хорошо, — кивнул я, потянулся к столу и перепилил веревки, удерживающие женщину. Та села на столе, не обращая внимания на свою наготу, неуклюже сползла со стола и чуть не упала, удержавшись рукой за угол стола. Потом зажала рукой закровоточившую рану на животе и потянулась к ножу, который я оставил на столе, предварительно вытерев рукоять и лезвие. Взяла нож и медленно пошла к сидящим на стульях очнувшимся парням. Их маленькие заплывшие глазки с ужасом следили за подходящей к ним смертью, они тужились, дергались, но не могли порвать веревки. Ольга подошла к первому, с ненавистью посмотрела в его глаза и хрипло спросила:
— Что, понравилось терзать мою дочку?! Глазки ей выдавливать? Плакала, говоришь? — Она медленно, без замаха вдавила лезвие ножа в глаз парню, всаживая все глубже и глубже. Тот задергался, едва не разорвав веревки, — невыносимая боль придала ему силы. Затем обмяк, и только ноги еще секунды три подергивались в судорогах. Наконец, тело умерло, как и мозг, им управляющий. Второй изувер, похоже, обмочился и обделался, глядя на убийство брата. Под ним расплылось пятно, а потом закапало на пол, образуя вонючую лужу.
Женщина подошла к нему и ласково спросила:
— Нравилось сдирать с меня кожу? С моей дочки? — Она рванула рубаху, оголяя грудь и дряблый живот парня, а потом, воткнув нож тому в низ живота, вспорола его до самого подреберья так ловко, как будто всю жизнь делала харакири. (Потом я узнал, что Ольга работала на мясокомбинате, и уж чего-чего, а крови не боялась и с ножами управляться умела.)
Свившиеся в клубки сизые внутренности напоминали гигантских червей, мерзко завоняло кровью и нечистотами. И со вторым негодяем было покончено. Женщина выдернула нож из убийцы дочери, посмотрела на лезвие, как будто увидела в первый раз, и, подняв вверх, попыталась ударить им себя в шею.
Я успел за долю секунды до удара, когда лезвие почти коснулось ее шеи. Около секунды боролся, преодолевая сопротивление, потом женщина обмякла и зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону:
— Яааа… яааа… виноватаааа… доооченькаааа… аааа-аа… ааа… милая… Светочка… аааа… аааа… жить не хочу! Пригрела уродов! Вышла замуж за эту тварь! Аааа… Ааааа…
— Тихо! — прикрикнул я. — Ты виновата, но ты наказала убийц, да только не всех! А твой муж, который растлил ее? Который измывался над ней, грозя убить тебя так же, как свою прежнюю жену? Это он виноват! Он — первопричина всего, он сделал этих тварей, и сам тварь! Ты должна жить, чтобы отомстить!
— Я должна жить, чтобы отомстить, — бесчувственно повторила женщина и подняла на меня глаза, — что я должна сделать?
Я облегченно вздохнул и начал инструктаж.
Через сорок минут мы шли домой, оставив у Ольги скалку, которой я бил парней. Здоровенный тесак, что Маша прихватила из дома, забрали с собой. Убивала Ольга своим кухонным ножом…
Дорога назад прошла без приключений. Ольге было приказано поднять шум минут через двадцать после нашего ухода. Впрочем, поторапливаться все равно следовало — мало ли что приказали, — она могла решить делать все по-своему. Женщина есть женщина…
— Вань, а Вань… — сквозь дрему я услышал знакомый голос и удивился — почему «Вань»? Я же Вася? И тут же понял — Ваня, именно Ваня. Вася я только во сне, когда летаю в небесах на серебряных крыльях.
— Чего ты не спишь? Не устала, что ли? Надо было еще нам с тобой позаниматься любовью, чтобы дрыхла без задних ног…
— Неет… хватит. Кстати, ты так меня сегодня ночью возбуждал! Такой сильный, брутальный мужчина… хрясь дубинкой! Хрясь! Стоять, уроды! Ух, самец… ты во всем самец. Завидую твоей Василисе — уйдешь от меня к ней и забудешь несчастную Машу. Может хоть забеременею от тебя, хоть что-то останется… Странно так — покойного мужа до сих пор люблю. По-своему люблю. Вспоминаю, тоскую. Но и тебя люблю — аж в паху горит! Как подумаю о тебе — хочу до боли! Может, ты околдовал меня? Ну не может же так быть! Может, я вообще сдвинулась мозгами и стала нимфоманкой? У нас в клинике лечатся несколько таких несчастных баб, так мужчины врачи боятся к ним заходить — того и гляди член оторвут. Бросаются, как дикие. Страшно смотреть на них — им кого-никого, лишь бы мужчина был. Вернее — не мужчина, а пенис ходячий. Болезнь, однако. И они никогда не удовлетворяются. Все время хотят, а разрядки нет. Я не такая…
— Ты для этого меня разбудила? — усмехнулся я. — Сообщить, что ты мультиоргастичная женщина? Я и так это знаю. Чувствую. Тем более что ты так вопишь, будто кошка, которой придавили дверью хвост. Кстати — ты когти-то свои кошачьи придерживай. Всю спину мне располосовала. Хорошо еще, что на мне все заживает в секунду, а так — ходил бы сейчас в полосочку.
— Ничего. Это знак доблести — тебе почетно, что ты можешь так возбудить женщину. Пусть все видят, какой ты молодец! А что, вправду так воплю? Почему-то я сама не слышу этого… мне кажется, я такая тихонькая-тихонькая, такая кисочка, только мурлыкаю.
— То-то Барсик спрятался под диван от греха подальше — решил, видать, что хозяйку душат, а потом и его черед придет. Ну, так что случилось? Чего ты меня под утро разбудила? Что с тобой?
— Сама не знаю. Лезет в голову всякая дребедень, не спится мне. Как думаешь, Ольга выполнит то, что ты ей сказал?
— Выполнит. Чувствую. Такой ненависти, как у нее, я давно не ощущал. И баба она так-то неглупая.
— Неглупая? Интересно, просекла она, кто есть кто?
— Сдается, что да. Голос твой узнала. Ты на фига влезла со своими нравоучениями? Насчет того, что она сама виновата?
— Не выдержала. Ведь и в самом деле виновата. Если бы не она — и дочь была бы жива, и ей бы горя не досталось. Твари все-таки какие эти парни… А ты хорошо придумал. И твари убиты, и у нас руки чисты. Ну… почти чисты. Ты ведь нарочно ее надрючивал, я поняла. Настраивал на убийство, как торпеду.
— А что, разве я не правду сказал? Подержат и выпустят ублюдков. Вы же не будете вечно держать их в клинике. Полгода реабилитации — и пошел домой. Так?
— Так, только откуда ты это знаешь? Ой, неспроста знаешь. Есть в тебе что-то такое, что позволяет думать, что ты, во-первых, имеешь высшее образование. Во-вторых, имел какое-то отношение к правоохранительным органам.
— С чего решила?
— Насчет образования? У тебя правильная речь, без простонародных словечек. Если и проскакивают какие, то только ради того, чтобы похохмить. А когда забываешься, ощущение такое, как будто говоришь с преподавателем литературы. Насчет органов — ты совершенно автоматически стирал отпечатки пальцев в доме Ольги. Кроме того — со знанием дела рассказывал, что будет с преступниками. И это все точно — то, что ты рассказал. У нас кого только не держали — зарубил мать топором, побыл в больничке — и на свободу. Великолепно! Вроде как вылечился. Я спорила уже с главврачом по этому поводу — отпускаем в мир убийцу, — какое право мы имеем это делать? Он мне: а какое право мы имеем его тут держать? У нас нет пожизненных психушек с тюремным содержанием, как за границей, к примеру. В той же Америке. У нас или признают вменяемым и расстреливают — пусть даже он пускает слюни и скачет на четвереньках, или признают невменяемым, и тогда ему все сходит с рук. Давно подумывала уйти из клиники, заняться врачебной практикой. Не могу видеть того, что там происходит. Знаешь, скольким людям поставили диагноз «шизофрения» просто потому, что был звонок сверху?
— А зачем? Зачем такой диагноз?
— Чтобы не болтали лишнего. Политические. Не хочу участвовать в этом. Устроюсь куда-нибудь в поликлинику психиатром, буду брать шоколадки у благодарных посетителей, выписывать справки и уходить домой вовремя. Здесь до поликлиники идти пятнадцать минут. А я езжу черт-те куда… зачем это мне надо?
