Роман Афанасьев - Дикая Охота
Кобылин, который почему-то уверился, что родственница Гриши не пережила нападение зимы, лишь покачал головой.
— Вот ведь, — сказал он. — Это та сухонькая, что за рукав тебя цапнула?
— Она и есть, — отозвался Гриша. — Та еще бабка, кого угодно до смерти заговорит, хоть на поле боя ее выпускай, в качестве оружия массового поражения. Сама из ближайшей деревни, жила там, пока деревенька не вымерла во время перестройки. Потом вот тут ей домик организовали.
— Кстати, о домике. А тут можем отсидеться? — спросил Кобылин. — Долго эти твари лютовать будут?
— Эти ребята до тепла будут яриться, — бросил Борода. — Их только настоящая весна с горячим солнышком разгонит. А до нее еще далеко. Не дотянем.
— А сколько протянем? — осведомился Кобылин, заранее чувствуя, что ответ ему не понравится.
— До сегодняшней ночи, — невозмутимо отозвался Борода. — В подвале отопительный котел на мазуте. Горючка кончится сегодня ночью. Дом начнет остывать, а когда совсем вымерзнет — они придут. По ночам они в самую силу входят, так что до утра, боюсь, никто не доживет.
— Чудненько, — буркнул Кобылин, задирая рукав и глядя на часы. — У нас, значит, есть еще часов шесть светового дня. Значит, должны поторапливаться.
— Должны, — согласился Борода. — Думаешь, пора начинать?
— А чего кота за хвост тянуть, — отозвался Алексей. — Собирай народ. Будем грузиться и пойдем на прорыв. Огнемет у тебя один?
— Два, — с гордостью отозвался Борода. — Вернее, большой один, но тут есть еще пара забавных мелочей…
— Я тут пороюсь по шкафам, — сказал Кобылин. — А ты давай, собирай народ. Пусть укутаются теплее, да еще надо машину прогреть.
— Идет, — согласился Борода и, глянув в спирту Кобылину, что пошел к шкафам с инструментами, тихо добавил: — Ну, понеслась вода по трубам.
* * *Пока Борода развивал бурную деятельность по доставке престарелого батальона в гараж, Кобылин отошел в дальний угол, к верстаку, и провел инвентаризацию своего имущества. С большим наслаждением вытащил из-за пояса дробовик, что чуть не проделал ему в боку дыру, и отложил в сторонку — два заряда серебряной картечи, это несерьезно. Потом скинул с плеча изрядно похудевший рюкзак и нахмурился: оказалось, что через большую прореху высыпалась вся мелочевка, не закрытая в карманах. Осталось только свежее белье, консервы да пяток железных, кованных в кузнице костылей, походивших на огромные гвозди. Этим каленым железом сподручно было гонять разную нечисть, но Алексей сомневался, что они помогут справиться с духами холода. Мыло, кофе и зубная щетка сгинули без следа. Так же без следа сгинули несчастный «макаров» с глушителем и пустая запасная обойма к нему.
Вздохнув, Кобылин обшарил рюкзак и распихал по карманам мелочь — пару зажигалок положил поближе, в нагрудный карман. Это сейчас было самое ценное. Потом задумчиво оглядел ворох одежды, воровато глянул на приоткрытую дверь в гараж и принялся переодеваться.
Когда дверь распахнулась и в гараж, охая и бормоча, вывалились две старушки, обмотанные теплыми зелеными платками, Кобылин успел надеть пару дополнительных маек, натянуть теплые кальсоны и напялить все три пары носков.
Появившийся следом дедок вел под руку еще одну бабульку, в мохнатой, словно взбешенная собака, шапке. Следом, подбадривая их, шел Борода, ведя за собой на буксире свою родственницу. Гриша был на высоте — управлялся с богадельней как настоящий педагог — и ласково, но настойчиво погнал всю компанию к джипу.
Алексей, сунув свой дробовик за спину, в дыру в подкладке, быстро подошел к шумной компании и осторожно взял за локоть Марфу. Обернувшемуся Бороде он кивнул — не мешай. Тот пожал плечами и постарался успокоить проснувшегося от шума Петровича. Кобылин же ловко увлек хрупкую старушку к верстаку, подальше от гомона.
— Баба Марфа, — тихонько сказал он. — Ты же здесь давно живешь?
— Давно, — не стала отпираться старушка, сурово поглядывая на собеседника из-под разросшихся седых бровей. — Всю жизнь, почитай, в энтих краях и провела. И до немцев тута была, и опосля…
— Что ж это за напасть-то? — перебил ее Кобылин. — Что стряслось-то тут?
— Разбушевался, ирод, — буркнула Марфа, отводя взгляд. — А я говорила, ужо я говорила Ильиничне, не доведет нас до добра этот хмырь, ой не доведет!
— Кто? — опешил Кобылин. — Карачун?
— Санька этот, — отозвалась старуха. — Шебутной пацан. Как затеял стройку, я сразу сказала: жди беды!
— А что Санька? — небрежно осведомился Алексей. — Он-то тут при чем?
— А он и разбудил лешего, — просто ответила Марфа, хрустнув длинными худыми пальцами. — Затеял стройку да и разбудил, хрен ему в ухо.
— Лешего?
— Ой, ну не лешего, как его Гриша-то кличет — карачун. Раньше, бывало, зимой баловали его детки-то, студенцы. Те, что бегают нонче по дворам. Как-то давно, до войны еще, соседнюю деревню выморозили, ироды. А потом как купель-то засыпали комуняки, так и забыли все, а я говорила…
— Что за купель? — перебил Кобылин, слыша, как за спиной нарастает шум.
Ему хотелось обернуться, посмотреть, что там происходит, но он боялся спугнуть удачный разговор.
— Дак родничок-то в лесу. Дыра в земле, в ей ключ ледяной. Там леший-то зиму и проводит. Ручеек оттуда течет, потому нашу деревню Родничком и звали. Когда провода тянули, засыпали дыру-то. Едва-едва струйка сочилась. Думала, ушел леший. А он, ирод, поглубже, видать, закопался да заснул. А тут вона как обернулось.
— А Саня тут при чем? — спросил охотник.
— Да он неделю назад туда трубу протянул, к ручейку. Анализацию наладил, значит. Пусть, говорит, все смывает. Раскопал землицу мерзлую, раздолбал все и трубу говняну со своего дома туда спустил. А оно ж теплое от дома гомно-то идет, все и растопило, че он раскопал.
— Во как, — задумчиво произнес Алексей, наконец понимая, куда разговор клонится. — Саня, значит. А что, баб Марфа, студенцы эти, чем их усмирить-то?
— Да ничем, милок. Летают шарики таки светлячие, а ничем их не взять. Пробовали мужики-то наши, не раз. Огня боятся да тепла — да про то я Григорию говорила ужо.
— А что ж делать, бабуль? Как справиться с ними, как Карачуна победить?
— А и выходит, что никак, — старуха покачала головой. — Когда злится он, главное, тепла дождаться. Тогда студенцы спать залягут, до следующей зимы и не высунутся. Они же глупые, как пчелы. Растревожили — летают, ярятся, а поспят — и забудут. Они не люди, обид не помнят.
— А Карачун сам, он что? — жадно спросил охотник. — Каков он?
— А никто и не знает, милок. Сидит он в своей яме да оттуда стужу зимой пускает. Вишь, разбудили его в этом году, и снега тут по колено стоят, хоть и весна. Теперича до самого лета снег таять не будет.
— Значит, сам не показывается, — Кобылин хмыкнул. — А если обратно яму зарыть, что будет?
— А пес его знает, — бросила старуха. — Может, опять уснет, как при комуняках было. Тогда закопали — и помогло. Правда, то летом было. Кажись, летом. Ну точно, летом, тогда еще мы жили на хуторе, а Манька в город подалась, чтоб ее…
— Понял, бабуль, спасибо, — быстро бросил Кобылин. — Ты ступай к Грише. Сейчас прокатимся на машине, уедем подальше от этих мест.
— Куда там, — забормотала старуха. — Куда этой телеге супротив «газика»-то…
Но Кобылин уже не слушал. Развернувшись, он быстрым шагом пошел к джипу, у которого собралась целая толпа. Старики и старухи стояли у открытого багажника, что-то бубнили, но что — не было слышно. Над всем царил голос Сани, что, вернувшись из подвала, обнаружил у себя в гараже всю компанию и накинулся на Бороду.
— Не дам! — орал он, размахивая ружьем, как дирижерской палочкой. — Не дам гробить! И добро не брошу! Не сметь никуда дергать, пока не соберу…
Борода, стоявший перед ним, что-то успокаивающе гудел — тихим, ласковым тоном, каким разговаривают с разозленной собакой, стараясь ее успокоить. Алексей же прибавил шагу — ему не нравилось, что этот тип орет во весь голос, не нравилось, что его шея залилась румянцем до самого стриженого затылка, не нравилось и то, как он машет заряженным оружием. Он чувствовал: еще миг…
Сделав длинный шаг, Кобылин бесшумной тенью вырос позади Санька, легким движением перехватил карабин и одним махом вывернул его из потной руки. Хозяин дома резко обернулся, но Алексей коротко ткнул его прикладом под дых, а когда Саня впечатался в черный борт своего новенького джипа, вскинул карабин и сунул ствол прямо в раскрасневшееся лицо хозяина машины.
— Сучара, — прохрипел Саня, пытаясь оттолкнуться от борта. — Да я тебя…
— Заткнись, — резко бросил Кобылин, вдавливая ствол в щеку парня, да так, что его голову прижало к стеклу. — Замолкни, быстро.
Саня что-то прохрипел, но Кобылин глянул на него поверх ствола — холодно, остро, как смотрел обычно на нечисть во время охоты, прежде чем спустить курок. И хозяин дома, поймав этот взгляд, подавился очередным проклятием. Даже старичье, пытавшееся участвовать в сваре, испуганно примолкло, почуяв неладное.
