Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса II
Был ошеломлен ее проницательностью. Пробормотал:
— Извините. Я, честное слово, все выпью. Но зачем вы?.. Почему?
— Потому что сами попросили вас расколдовать, а я согласилась. Такими словами попусту не бросаются, — отрезала синеглазая травница. Помолчав, добавила: — И еще потому, что утопающий хватается за любую соломинку. А у меня как раз столько прекрасной сухой травы. И сегодня вся она в вашем распоряжении. Но до полуночи, не дольше.
Спросил:
— Сколько с меня?
— Все, что есть в вашем левом кармане. В правом, догадываюсь, телефон и ключи. Мне они ни к чему.
Пожал плечами. Пусть будет так. На рынок всегда брал с собой пятьдесят литов, их как раз хватает на все покупки и еще чуть-чуть остается — ровно на чашку кофе, а больше и не надо.
Ну, сегодня, значит, не останется. Тоже мне горе.
Вынул из кармана приготовленную купюру и стеклянный шарик с мутно-белыми прожилками — давным-давно нашел его в подъезде и с тех пор зачем-то всегда таскал с собой, не забывая вынуть перед тем, как отправить штаны в стирку. Положил на прилавок. Взял маленький бумажный пакет.
— Только не кипятком, — сказала вслед травница. — Пусть вода минут десять остывает. Потом можно заваривать. Все сразу. Нечего тут экономить. И выпейте залпом, за один присест.
Помидоры, конечно, так и не купил. И смородину. И творог. И ветчину с огурцами. Вообще ничего. Подумал: «И черт с ними». Пошел на берег, умылся молочно-белой, теплой, как кровь, речной водой, а оттуда — домой. То есть на вершину холма, с которого недавно спустился, по темно-зеленым малахитовым ступенькам, которые всякий раз собирался сосчитать, но неизменно сбивался, дойдя до полусотни. Вот и сейчас — счет сбился одновременно с дыханием, пришлось остановиться, как всегда на полпути.
Над холмом парили дикие воздушные змеи, желтый июльский ветер сносил их к реке, но они упрямо возвращались на излюбленное место. Разомлевшие от жары горожане и туристы сидели и лежали на склоне, некоторые на предусмотрительно прихваченных из дома подстилках, некоторые падали прямо в траву, выгоревшую до бледно-розового цвета. Опустив глаза, обнаружил под ногами монетку в пять литов. Подумал: «Ну вот, без кофе все-таки не обойдется. Особо не разгуляешься, но на порцию лучшего в городе эспрессо хватит. Еще и сдача останется, будет что положить баристам в кружку, они хорошие ребята, что бы я без них делал все эти годы. Семь звонких стеклянных лет, семь пустых оловянных лет, семь сонных деревянных лет — в самом деле, что?»
А так хоть кофе пил.
Всегда умел растянуть маленькую порцию кофе на почти бесконечное число глотков. Мог сидеть в кафе сколь угодно долго — полчаса, пять сигарет, до вечера, до закрытия. Для того, кому некуда себя девать, из всех искусств важнейшее — это. Но на сей раз и десяти минут над рюмкой эспрессо не просидел, бумажный пакетик с травами жег карман — не иносказательно, а натурально жег, был горячей раскалившейся на солнце металлической спинки стула; дыру, правда, так и не прожег, но к тому шло.
Вернулся домой, поднялся по скрипучей, в тугую спираль закрученной лестнице в свою мансарду, знойную и пыльную, как херсонские степи, и почти такую же пустую. Снял ее когда-то ради окон — пять штук, на все пять сторон света; прежде думал, таких квартир вообще не бывает, однако чем выше забираешься, тем больше становится возможно — и это, конечно, касается не только жилья.
Поставил на огонь маленькую кастрюлю, в которой обычно варил яйца к завтраку. Сел на пол и принялся ждать. Желтый горячий ветер стучался в послеполуденное окно, как забытый на крыше кот. Не пустил. Нечего ему тут делать, и без него невыносимо жарко. Сказал: «Ты бы лучше зимой ко мне заходил, приятель, славно бы время провели». Впрочем, что толку разговаривать с ветром. Известно, что они всегда все делают по-своему.
Вода начала закипать. Погасил огонь, посмотрел на треугольный циферблат часов. Она говорила — кипятком не заваривать, десять минут остужать. Ладно, подожду.
Чайника в доме не было, пришлось насыпать траву прямо в кружку. Получилось почти три четверти. Крепкий будет настой.
Думал: «Ладно, к горьким микстурам нам не привыкать. Выпью. Мне на этот рынок еще ходить и ходить. А синеглазой не соврешь, она из тех, кто насквозь видит; здесь таких замуж не берут, потому что кому понравится быть всю жизнь на виду, без единого завалящего секрета. Но я-то, я-то хорош, нашел с кем шутки шутить. Черт потянул меня за язык, не иначе».
Подумал: «А вдруг и правда расколдует?»
Знать бы еще от чего.
Первый глоток был горек до звона в ушах, от горечи второго почти остановилось сердце, от третьего рот онемел, как под наркозом дантиста, так что вкуса остальных не почувствовал вовсе, под конец захлебнулся, закашлялся и…
Проснулся. Еще не повернув голову, знал, где и с кем. А повернув, увидел блестящие спросонок, темно-серые с золотым ободком, самые прекрасные в мире глаза. И не заплакал только потому, что заплакать — это слишком мало.
Сказал:
— Мне приснился самый страшный сон, какой можно вообразить. Мне приснилось, что тебя нет. То есть вообще, в принципе нигде нет. До такой степени нет, что я о тебе не помню, потому что нечего помнить, прикинь. Но я при этом есть. И зачем-то без тебя живу. Семь звонких стеклянных лет, семь пустых оловянных лет, семь сонных деревянных лет. Трижды семь, в сумме выходит двадцать один год, не то что прожить — подумать страшно. Это был очень длинный сон. Дурак буду, если не забуду его немедленно. Обними меня.
Улица Одминю
Odminių g.
Сто сорок девять дворов
Этот двор настежь открыт навстречу улице, от желающих бесплатно запарковаться в самом сердце Старого города он отгородился не глухими железными воротами, а невысоким красно-белым шлагбаумом; еще совсем недавно, говорят, не было и его.
Зато с тыла двор защищен довольно высокой глухой стеной, отделяющей его не от шумной проезжей части, а от тихих соседских палисадников. Неизвестно, из каких практических соображений построили эту ограду, но всем прохожим, идущим мимо по улице, кажется, будто там, за стеной в глубине двора, скрываются не деревья, крыши и храмы Старого города, а море.
Вернее, так: никому ничего не кажется, каждый, кто идет мимо, знает, что за этой стеной море. Ноздри его щекочет запах йода и водорослей, а волосы ласкает теплый соленый ветер. Но уже секунду спустя наваждение рассеивается, и прохожий готов посмеяться над собой: надо же, чего только не примерещится, тебе явно пора в отпуск, дружище, бедный ты мой я.
Штука же в том, что море там действительно есть. Если зайти во двор и перелезть через стену — но не в любом месте, а в том, где бесчисленные трещины сходятся в большую асимметричную звезду о восьми лучах, — за стеной обнаружится не соседний двор, а пустынный пляж, где всегда царят теплые летние сумерки, лучшее время, чтобы искупаться.
Из книги Мартинаса Радкевичюса «Неполный каталог незапертых дворов» * * *— По-моему, мелкий, ты перегнул палку.
За соседним столиком сидят мальчишки. Одни, без взрослых. Старший, впрочем, уже может с некоторой натяжкой считаться подростком, на вид ему лет двенадцать-тринадцать. Младшему примерно пять-шесть, и выглядит он как типичное горе луковое, вихрастая личинка антихриста, такие обаятельные детские физиономии хороши в мультфильмах, в жизни же они скорее настораживают.
Сидит, впрочем, смирно, пьет апельсиновый сок из большого пластикового стакана, столы не переворачивает, пирожными не кидается, даже в кофе пока никому не плюнул, но эта идиллия подозрительно смахивает на временное затишье перед бурей.
Наверняка братья, хотя особого сходства между ними нет. Но какие еще резоны могут заставить подростка таскать за собой такую малышню? Да еще и в кафе водить.
— Хорошо хоть пингвины с единорогами сегодня по улицам не шастают, — говорит тем временем подросток. — И драконы не летают. Спасибо тебе и на этом.
Надо же, сказки рассказывает. Братья, братья, без вариантов. Причем старший — герой, подвижник и вообще большой молодец. Я бы на его месте и в его годы… Да ни за что, хоть режьте!
— Пожалуйста, — кротко отвечает младший. И еще что-то добавляет, так тихо, что не разобрать.
Но у старшего голос громкий, не захочешь — услышишь.
— Эспрессо ему подавай, — возмущается он. — Детям, к твоему сведению, нельзя крепкий кофе. Слабый, впрочем, тоже нельзя.
— А что будет, если я его все-таки выпью?
— Ну, например, сердце начнет стучать быстро-быстро. Голова закружится. А может, вообще в обморок упадешь, кто тебя знает.
— Ух ты! — восхищенно выдыхает личинка антихриста. — В обморок! Хочу!
