Лев Жаков - Убить Бенду
Канерва чувствовал, как слабость нарастает. Или это жизнь вытекает по капле? Но даже если так, он не тревожился, ибо жизнь закончилась еще утром.
Он закрыл глаза и, наверное, снова потерял сознание, потому что когда смог чувствовать, то пожалел о том, что пришел в себя. Перед глазами плавали красные пятна, видно было плохо. Он услышал наверху знакомые голоса, которые звали его.
– Я здесь! – крикнул Канерва.
Язык не шевелился, иссохшее горло не издало ни звука. Канерва хотел кашлянуть, чтобы прочистить глотку, напряг грудь, но от живота до гортани винтом прошел спазм, сжавший внутренности, – ничего не получилось. Однако и сейчас он не пошевелился, только на глазах выступили слезы.
Голоса удалялись. «Я здесь, я умираю! Спасите меня!» – хотел крикнуть Канерва. В теле проснулась боль, она ела его изнутри и снаружи, Канерва ощущал себя куском мяса в собственном рту, мяса, которое он за обедом откусывает от непрожаренного окорока и жует, жует, жует, перемалывая волокна... Тело кричало, мечтая корчиться от боли и не в силах шевельнуть пальцем. Казалось, идущие мимо люди не могут не услышать этих криков – однако голоса удалялись, стихали. «Я здесь, сюда!» – молча выкрикнул Канерва в последний раз и опять потерял сознание...
Когда он снова очнулся, в первый миг подумал, что попал в пыточную и висит на дыбе. Ноги и все тело тянули вниз чугунные гири, а самого его веревками тащили вверх, вытягивали из тела, отрывали по кусочкам.
Затем он перестал чувствовать боль. Он больше не был внизу, он болтался с ветром, качался над самыми макушками деревьев, касаясь их бесплотными пятками. Канерва посмотрел сквозь свое прозрачное тело вниз, увидел, как кто-то подходит к оставленной им груде мяса внизу, кто-то неизвестный, молодой, кладет руки на его раны.
Тут он погрузился в темноту, но это была не потеря сознания. Он попал во всю свою жизнь разом, пережил ее целиком в одно мгновение, и все испытанные когда-либо чувства захлестнули его, чуть не разорвав изнутри, как рвет сжатую железными обручами бочку бродящее пиво. Он видел все, что видел когда-то: лица родных, знакомых и просто мелькнувшие в толпе, замки, лачуги и лесные шалаши, золотые вилки и деревянные ложки, сталь меча и зовущие женские губы; слышал все, что слышал когда-то, – и рев битв, и собственный плач, и разухабистую застольную, и влюбленный шепот, и чувствовал все, что когда-либо испытывало его тело, от рваной медвежьими когтями раны до ласк матери, от холода горного озера до...
Он знал все. Он вспомнил все, что сделал и совершил, и от этого вдруг стало так невыносимо стыдно, что он разрыдался, как ребенок.
Вместе с невидимыми слезами исчезала боль. К нему приходили покой и умиротворение, хотя что такое «он»? «Его» больше не было. Со слезами испарялись и воспоминания о жизни. Он чувствовал теперь только движение ветра, видел землю, покрытую деревьями, и пробившееся сквозь облака солнце. Пришло ощущение, что сейчас он узнает, что он уже почти знает, как же хорошо быть просто лучом, сухим листом, ветром, шапкой, рогом, полем, башней, быть всем и ничем сразу...
Перед глазами возникло молодое лицо в обрамлении светлых волос, губы на нем шевелились, что-то говоря, но Канерва не слышал. И вдруг вернулось тело. Руки, ноги, голова, тяжесть и боль придавили его к земле, втянули в себя, сознание будто разрезали на черные тонкие полосы – и Канерва, выгнувшись дугой, заорал...
Его легонько похлопывали по щекам. Лорд Мельсон открыл глаза. Паутины сухих ветвей над ним больше не было. Он лежал на земле, на чем-то мягком, теплом и ровном, сверху смотрели егеря.
– Как вы, ваша светлость? – Кош спрятал руку за спину, будто опасаясь, что его накажут за подобное приведение в чувство господина главного егеря.
Канерва приподнялся. Слабость еще чувствовалась, но он уже мог двигаться. Он сел. С груди сполз меховой плащ.
– Как вы меня нашли? – сглотнув комок в горле, спросил лорд Мельсон.
– Бенда, ваша светлость. – За плечом Коша вырос Кешель. – Колдун, ваша светлость. Он вас нашел и вылечил и нас привел. Вы, наверное, умирали, а он вот вылечил. Бенда, сын булочника.
Лес вокруг стоял голый и прозрачный. Что было там, за жизнью, Канерва не помнил, но от одной мысли о воспоминании его пробил холодный пот. Страх – липкий ужас, давно забытое детское чувство, – охватил его.
– Как прошла охота? – Канерва рассмотрел лица егерей, готовясь внимательно выслушать ответ, лишь бы забыть о неприятном чувстве. Однако страх не исчезал, он стоял за плечом, молчаливый и необратимый, как смерть. Канерва откинул плащ.
– Вам бы переодеться, ваша светлость, – пробормотал Кешель.
Канерва почувствовал холодок в паху. Да, ведь волк оторвал ему гульфик. Он осмотрел себя. На правом боку кафтан был изодран, окровавленные заскорузлые лохмотья свисали неаккуратными клочьями. Канерва раздвинул края одежды – однако на боку не имелось и следа укуса, кожа выглядела чистой и здоровой. Лорд Мельсон развязал шейный платок, чтобы прикрыть дыру в штанах. Черт с ней, с этой малолетней дурой. Кто он такой, чтобы унижаться перед бабой? Сейчас же, как только закончится охота, он пойдет к Элайне, и она его утешит, затем он наведается к Ирисе, потом закрутит с...
Рука лорда Мельсона остановилась. Егеря отвели взгляды. Нет, не закрутит. Не наведается. Не утешится. И со злой прозрачностью Канерва понял, что никогда не простит Бенде воскресения.
Глава четырнадцатая
В темном коридоре по стенам ползут блеклые пятна света, в которых качаются, как в волшебном фонаре, неровные тени. Они дрожат и движутся, иногда пропадают в черном провале ответвлений. Вековую тишину нарушают мерный перестук копыт и шаги. Платье Алиции метет пол с легким шелестом. Люди идут, глядя под ноги. Только Бенда смотрит, не отрываясь, на Кривого. Бандит, согнув раненую руку поддерживает ее здоровой. Наложенная рыцарем повязка пропиталась кровью. Кривой шагает, покачивая круглой лысоватой головой в такт ходьбе. Огарок свечи между пальцами раненой руки ходит ходуном.
– Давайте вылечу, – предлагает Бенда после долгого, долгого разглядывания. За это время процессия миновала не один боковой коридор.
– А? – Кривой поднимает голову и мутными глазами смотрит на Бенду. – Руку, што ль?
Бенда кивает.
– А-а, – безразлично тянет Кривой. – А тады не вылечил, э?
– Нечего там было лечить, – раздраженно говорит Бенда.
– Ага, то-то все... – Кривой замолкает, зевает. – Штот притомился я. Ну лечи, ежли не боисся.
Бенда пристраивается на полшага сзади, не притрагиваясь к побуревшим тряпкам на руке Кривого, которую тот отвел в сторону, чтобы дать Бенде возможность делать с ней что надо. Лицо Бенды приобретает отсутствующее выражение.
Сзади стук копыт сделался громче. Юлий обошел Бенду, высунув лицо, посмотрел на подрагивающую руку бандита.
– Сейчас бы его и... того, – прошептал он.
– Молчи уж, – хмуро отозвался Кривой, тоже шепотом.
– А чего? Вы же хотели. Вот, пожалуйста. Или давайте я, у меня на лошади тут меч этого лорда.
– Я все слышу, – произносит Бенда. Голос звучит глухо и едва различимо, как будто доносится издалека.
Юлий вздрогнул, однако не отошел.
– Чего ты вечно лезешь, когда не просят? – насупился он. – Ты не доктор, а проклятый колдун. Я тебя просил меня тогда лечить? Просил?
– Отвяжись, голуба, – одернул его Кривой. – Ежли б он тя не колдану, ты б давно сдох.
– И лучше бы было, если бы умер!
На голос Юлия обернулся Канерва. Замедлив шаг, пошел чуть впереди Бенды и бандита.
– Я тоже не просил! Я вообще уже отошел, и мне было хорошо, а он появился, когда не звали, и вылечил. Да лучше б я сто раз умер, чем так жил!
– И я. – Юлий всхлипнул.
Канерва с намеком посмотрел на юношу:
– Ты сказал, что у тебя...
Оруженосец отстал. Остановив лошадь, он начал перебирать ремни и завязки среди сумок, притороченных к седлу. Из переплетения ремней виднелась рукоять меча лорда Мельсона, гарда и навершие были искусно инкрустированы речным жемчугом. Юлий лихорадочно тянул перевязь, зубами вцепившись в узел, которым та была примотана к одной из сумок.
– Ну же, – шепнул Канерва, нервно поглядывая на Бенду и потирая руки. – Ну же, ну же!..
Обслюнявленный узел поддавался с трудом. Юлий тянул зубами, изо всех сил упираясь руками в седло, отчего лошадь беспокойно перебирала ногами. Наконец ремешок поддался, покусанный конец его выполз наружу, и ножны скользнули в подставленную ладонь.
– Спасибо, – сказал Арчибальд, поднимая перехваченный меч. Распутал зацепившуюся за подпругу перевязь и надел ее на себя. Теперь у него на поясе висели два меча. Ни слова больше не говоря, Арчибальд отошел, подобрал поводья коня и двинулся вперед, подхватив Бенду под локоть и увлекая за собой.
Юлий замер с открытым ртом. Канерва, опустив взгляд, отступил к стене, пропуская рыцаря. Алиция, которая стояла и смотрела издалека, подождала, когда рыцарь приблизится к ней, и пошла рядом.
